Ни глазка, ни каких-либо других приспособлений для визуальной идентификации моей личности у Лизиной двери не имелось. Этого я, конечно же, не предусмотрела. Промычала в ответ невнятное приветствие, в надежде на то, что подъездное эхо все равно искажает любые произнесенные тут слова.

– Кто-кто? – переспросили меня, хотя и принялись открывать, не дожидаясь ответа.

Передо мной предстала аккуратная миниатюрная пожилая женщина с приветливой улыбкой и добродушным любопытством во взгляде. Веселого окраса кухонный фартук свидетельствовал о том, что я оторвала хозяйку от дел. Лиза походила на неё, разве что, наличием очков на переносице, но я отчего-то сразу догадалась, что передо мной – мать Лизаветы.

Конечно же, я так не планировала. Открыть должна была лично Лизавета и с ходу наткнуться на мои записки. События развивались, совершенно не спрашивая моего на то разрешения.

– Вы наверно, к Лизоньке? – хозяйке первой надоело глупое обменивание вежливыми улыбками.

– Угу, – произнесла я, вместо языка усердно шевеля бровями и утвердительно кивая головой.

– Доченька, к тебе гостья! – прокричала хозяйка, перекрикивая уверенный голос телевизора, – Простите, Лиза не предупреждала, что вы зайдете… – зачем-то сообщила хозяйка, косясь на своё одеяние.

Мне сделалось ужасно неудобно. Отрываю людей от мирного семейного вечера… А как мягко мне дали это понять? Вот что значит интеллигенция! Ни слова упрека. Напротив, какие-то смутные извинения… Но все сразу понятно. Собеседник осознает собственную вину, но не чувствует себя при этом отчитанным. Тонко, корректно… Мне от этого, правда, не легче. Неловкость только усиливается от вежливой формы предъявления претензии.

В обитой деревом прихожей пахло выпечкой. Мелькнула мысль, что меня наверняка пригласят к чаю… А я не могу есть…

“Эх, извиниться бы. Объясниться бы!!!” – я всегда подозревала, что язык мой, хоть и враг, но ужасно полезный.

К счастью, Лиза не заставила себя долго ждать.

– Какое счастье! – восторженно запричитала Лиза, и я даже заподозрила её в искренности, – Какое счастье, что ты не пришла на минуту позже! Тогда бы я уже наложила на лицо огуречную маску, и тебе пришлось бы общаться с пугалом.

“И эта туда же”, – на этот раз корректная формулировка намека на то, как тут все заняты, вызвала во мне раздражение.

Не произнося ни звука, я гневно сверкнула глазами, и сунула Лизе под нос тетрадный листок, заготовленный еще в такси: “Разговаривать не могу: мой язык укусила оса. Очень больно”.

Лиза зачем-то прочла надпись вслух, после чего, осознав, что сама я представиться не могу, сообщила своей маме, кто я такая. Хозяйка всплеснула руками и кинулась за аптечкой. Курс лечения в мои планы совсем не вписывался. Я поскорее сунула Лизе следующее послание: “Я увольняюсь. Не могла не предупредить тебя. Сегодня последний день, когда могу проконсультировать тебя по известному вопросу. Только письменно”.

Лиза перепуганными глазами уткнулась мне в лицо. Потом перечитала написанное. Потом тяжело вздохнула, решительно отобрала у меня листок, схватила ручку с телефонной тумбочки и быстро написала ответ: “О Петре– ни слова. Маменька слышит повсюду”. Я снова закивала.

В родительском доме у меня у самой существовала такая мамочка, поэтому проблема вызвала во мне живое понимание. Слух родителей, кажется, увеличивается прямо пропорционально возрасту детей. Громким ревом требуя очередную конфету, маленькая я рисковала быть не услышанной. Зато, в старших классах школы, могла быть уверена, что даже если буду шептаться с телефоном о планируемом завтра прогуле, мамочка все услышит.

– Погоди две минуты. Я сейчас оденусь, – вслух проговорила Лиза, – Мама, я отправляюсь сопровождать Катю. Вернусь не очень поздно.

– Подождите, – хозяйка, запыхавшись, побежала в кухню, – Ума не приложу, чем бы вам помочь. Впрочем, знаю. Сейчас, сейчас… Приложите к укушенному месту. Должно снять боль.

Конечно же, Лизаветина мама принесла порцию мороженого. Благодарная улыбка далась мне с огромным трудом.

Спустя пятнадцать минут я поедала мороженое, сидя на лавочке неподалеку от Лизиного дома. Накатившие сумерки разбивались о свет уличных фонарей.

– Поиаешь… – начала я, решив, что уже могу говорить.

– Нет-нет! – всполошилась Лиза, – Не утруждай себя. Если больно – молчи. Лучше пиши. Глазами я воспринимаю тексты даже лучше, чем ушами.

Я полезла в сумочку за следующим листочком. Нужно было найти именно тот, на котором содержался подготовленный для Лизы список вопросов.

– Давай пока я тебе порассказываю, – Лиза беззаботно тараторила о своем, – Прежде всего, хочу сказать, что очень тебе благодарна. И фильм и Пётр оказались на уровне. Твоя идея попросту спасла мне жизнь. Если бы это не произошло между нами с Петенькой в ближайшее же время, я бы, наверное, зачахла бы насмерть. От безответной любви, между прочим, можно даже умереть! Медицине известны случаи. Я такое в пятницу в журнале прочла, а в субботу вдруг почувствовала – про меня это! Точно помру, если что-то не переменится. А тут ты со своей идеей…

Я давно уже нашла нужный лист и теперь вежливо дожидалась окончания Лизиного монолога. По предыдущему опыту зная, что, как только начинаю что-то ждать, так оно и перестает осуществляться, я усилием воли заставила себя слушать заинтересованно. Лиза, видимо, почувствовала это, и, не желая упускать столь чуткого слушателя, принялась углубляться в подробности. Когда сюжет фильма уже предстал передо мною во всей красе, рассказчица перешла к главному.

– И тут парочка, сидящая впереди нас начала, – Лиза очаровательно покраснела, – Ну… Скажем так… Отдаваться животной страсти… Я сижу, красная, как знамя. От экрана голову не отворачиваю. Стараюсь делать вид, что ничего не заметила. В общем, совершенно не знаю, куда себя деть. Надо ж было мне Петеньку именно на эти места усадить. И тут Петр глянул на причину моего смущения, нахмурился и невозмутимо так говорит: “Докатились! Молодежь, что с них возьмешь. Кто ж так ведет себя с девушкой? Еще и на таком фильме!” Я с перепугу возьми, да спроси: “А как надо?” А он внимательно так на меня посмотрел, поднес мою руку к своим губам…

Непроизвольно я подметила, что Лиза акцентирует каждое слово так, будто я могла неправильно её понять. Будто не сразу было ясно, что Лихогон никак не мог взять тогда чью-то другую руку. Или, скажем, руку-то взять Лизину, но поднести её к чьим-то чужим губам.

Может, я кажусь людям глупой? Чем иначе объяснить дурацкую потребность окружающих так подробно разжевывать мне ситуацию?

– Я позвонила маме. Сказала, много работы. Всю ночь мы с Петей бродили по городу. Целовались, говорили, держались за руки, потом опять целовались.

“Потом опять говорили, потом держались за руки… Потом она снова звонила маме, и снова целовалась…” – я с ужасом предположила возможное развитие разговора.

– Сегодня Петя с родителями поехал выкапывать картошку. А завтра – вернется и мы обязательно поженимся… Об этом мы и говорили. Представляешь? Я выхожу замуж! Где-то в следующем августе…

Меня всегда поражало, как люди могут всерьез планировать свои жизни на столь продолжительный срок.

– Итак, у тебя были ко мне какие-то просьбы? – все же вспомнила о цели нашей беседы Лиза, когда я уже и перестала надеяться на такое внимание к своей скромной персоне.

Лиза внимательно изучила написанное и переполошилась.

– Но почему?! – запричитала она, – Почему ты уходишь? – избавив меня от необходимости говорить, Лиза сама же и придумывала ответы, – Нашла место получше? – естественно, я утвердительно закивала, – Я поговорю с Петей! – не отставала Лиза, – Он восстановит справедливость. Тебя на секретаря, меня – на моё место. Он ведь попросту в качестве испытания придумал тебе должность уборщицы. Он, знаешь ли, не любит тех, кто по блату…

Одним из пунктов в написанных мною вопросах был: “Знала ли ты, что я принята на работу по рекомендациям Собаневского? Отчего не говорила мне, что знаешь? Считаешь, плохо пользоваться связями для прохождения собеседования?” Всё это нагромождение букв я настрочила отнюдь не из-за страсти к бумагомарательству. Просто нужно было чем-то зацепить Лизавету и заполучить побольше информации о Лихогоновских интригах против меня.