Пьеса закончилась, Сорен встал и церемонно поклонился толпе мальчишек, которые собрались послушать. Несколько из них подошли к нему и что-то говорили, пока он прокладывал себе дорогу к задней части часовни. Они, наверное, не встречали священника, как Сорен, который мог бы, так очевидно, получить любую женщину или мужчину, мог иметь карьеру в любой области, но вместо этого принял обет безбрачия и бедности, и отдал все свое время и таланты Богу. Или, по крайней мере, большинство из своих талантов. Несколько он зарезервировал для Элеонор. Повезло сучке.

Сорен подошел к нему и Кинг ничего не сказал, только кивнул, показывая свою готовность уехать. Сорен махнул вежливо на прощание мальчикам, пожал руку нескольким священникам, когда они уходили. Как только они благополучно оказались внутри автомобиля, со стеклом, отделяющим их и водителя, Кингсли наконец-то почувствовал себя в безопасности, чтобы говорить свободно.

- Ты что-то знаешь, - сказал Сорен, до того, как Кингсли успел открыть рот.

- Я ничего не знаю, - ответил он, наблюдая за тем, как школа Святого Игнатия исчезала позади. – Но, по крайней мере, у меня есть теория.

- Расскажи мне.

- Я виделся с Кристианом. Он теперь священник. Ты знал?

- Конечно, - сказал Сорен. - Я присутствовал на его рукоположении. Он в эрмитаже сейчас?

- Oui. Мы долго говорили.

- О чем?

Сорен сидел напротив Кингсли, который не смог устоять и вытянул ноги, расположив их на сиденье рядом с бедром Сорена.

- О твоей жене.

Сорен сощурил глаза на него и усмехнулся Кингу.

- О твоей сестре?

- О ней сáмой. Кристиан считает, что возможно, кто-то знал о тебе и мне, когда мы были в школе, и предположил, что Мари-Лаура покончила с собой из-за этого.

- Ты действительно веришь, что она совершила самоубийство.

- Я всегда в это верил. Ты женился на ней, но ты не знал ее. Она не была способна на любовь, только на одержимость. Она чуть не оторвала мне руку в день, когда нас разлучили. Она была одержима тобой, и когда она увидела нас вместе… - Кингсли сделал паузу и больше ничего не сказал. 

- Она убежала в слезах, упала и разбилась насмерть. Возможно, это было самоубийство, но это был ее выбор. Ты берешь на себя слишком много вины.

- Ты хочешь узнать эту теорию, или ты хочешь спасти мою душу?

- И то и другое. Но на твою душу потребуется немного больше времени. Расскажи мне теорию.

- Кристиан считает, что этот кто-то был влюблен в Мари-Лауру и теперь угрожает нам в отместку.

- Месть…  - Сорен тяжело вздохнул, откинув свою царственную голову на спинку сиденья. - Слишком мелодраматично все это. Фотографии, сожженная кровать... У меня есть любовница, Кингсли, и половина Преисподней знает это. Я влюбился в нее, когда ей было пятнадцать лет. И в тот день я решил, что буду владеть ею. В тот день, я начал тренировать ее для своей постели. Это не секрет. Лишь один телефонный звонок епископу, и я отлучен от церкви. Если кто-то хочет разрушить мою карьеру священника, им нет необходимости прибегать к таким мерам.

- У тебя есть любовница, да, и вся Преисподняя знает, и она и я уничтожили бы любого, кто попытается уничтожить тебя. И да, ты влюбился в нее, когда ей было пятнадцать лет, но ты не взял ее, пока ей не исполнилось двадцать, подвиг титанических масштабов, учитывая, как она провела эти годы, пытаясь соблазнить тебя. Даже если бы твоя паства поймала тебя с рукой вокруг ее горла и на восемь дюймов в ней на алтаре той самой церкви, где они поклоняются, они любят тебя слишком сильно, чтобы рассказать хоть одной живой душе об этом. Ты, вполне вероятно, самый защищенный человек на земле.

- Так что же тогда?

- Цель, которую они преследуют, может быть больше, нежели разрушение карьеры, mon père. Это, прости мой французский, мозготрах. Который, как известно во всей Преисподней, твоя фишка. Кто-то делает с тобой то, что ты делаешь с другими.

- И ты веришь, что это кто-то, с кем мы ходили в школу?

- Должно быть. Кто еще мог знать о нас? О нашей фотографии, сделанной Кристианом?

- У Элеонор есть копия.

- Ты думаешь, Элеонор стоит за всем этим?

- Конечно, нет.

- Тогда кто?

Сорен выдохнул через нос, покачал головой с явной досадой и повернулся, уставившись в окно. Несмотря на то, что он знал, что был в такой же опасности, как и Сорен, Кингсли не мог не посмаковать извращенное удовольствие от бессилия Сорена в этой ситуации. Независимо от того, что случалось в их мире, Сорен всегда держал это под контролем. В любой ситуации, которая возникала, он всегда имел эрудицию, ответы и силу духа, чтобы справиться с этим. Когда садист в 8-м Круге отбивался от рук, Сорен ставил его на место. Когда молодой сабмиссив переставал быть в состоянии отличать, реальность внешнего мира от фантазии сцены, Сорен вправлял ему мозги. Независимо от того, какая драма постигала их мир, Сорен справлялся с ней. Он справлялся с драмами, он справлялся с Преисподней, и он даже справлялся с Норой Сатерлин, единственной женщиной, с которой ни Кингсли, ни любой другой мужчина на земле не мог справиться. Но Сорен, казалось, не мог справиться с этим.

- Кингсли, - начал он, и встретил его взгляд. – Как ты думаешь, кто это?

Кинг мог только пожать плечами.

- Je ne sais pas. Не могу себе представить. Но думаю, в словах Кристиана есть смысл. Мы были так зациклены друг на друге, и не замечали, что были единственными в школе, кто не был влюблен в мою сестру.

- Она была красивой девушкой.

- И единственной девушкой в радиусе пятидесяти миль. Женщин никогда не пускали на военные и пиратские корабли именно по этой причине. Единственная женщина среди мужчин означает бедствие.

- Бедствие – мягко сказано. - Сорен поднял руку ко лбу и оперся локтем на подоконник. - Это было катастрофой. Все это.

Кингсли ощетинился на подтекст сказанного.

- Все это? Я думаю, это несколько преувеличенно. То, что было у нас тобой, разрушено…

- То, что было у нас с тобой, было тем, из-за чего Бог не хотел иметь ничего общего с нами.

Слова Сорена прошили Кингсли, словно пули.

- Я отказываюсь верить, что ты так думаешь.

Кинг обратил на него пристальный взгляд.

- Это были твои слова, Кингсли, после нашей второй ночи вместе. Это то, что ты сказал, когда мы стояли на скале над скитом. Ты тот, кто это сказал, и я цитирую: “Господь точно не хочет иметь с нами ничего общего”. Ты, а не я.

Кингсли услышал остатки старого гнева в голосе Сорена, с оттенком горечи, обиды. Обиды? Тридцать лет назад он случайно бросил фразу после того, как был избит и оттрахан, практически до потери сознания и три десятилетия спустя Сорен помнил ее слово в слово. Помнил слова и помнил боль. 

- Mon Dieu… Я никогда не думал, что придет этот день. И, наконец, в этот раз, я причинил тебе боль.

Кингсли действительно рассмеялся, громко и нездорово. Сорен свирепо смотрел на него, пока тоже не засмеялся.

- Боже, Кингсли, мы тогда были детьми. Глупыми детьми, играющими в опасные игры после наступления темноты.

- Игры? Это то, чем все было для тебя? Моя кровь на твоем теле, это было игрой?

Сорен тяжело вздохнул. Он сложил руки, словно в молитве, и смотрел на Кингсли над шпилем своих пальцев.

– Нет. Не игрой. Вовсе нет. В некотором смысле, то, что было у нас, являлось моим спасением. Я так думал об этом тогда. Молился о том, что это было так, молился, что Бог послал тебя ко мне. Когда ты сказал, что Господь не хотел иметь ничего общего с нами… да, это больно.

Кингсли сохранял спокойное выражение лица и пытался притвориться, будто слова Сорена не наполнили его сердце, как вода наполняет сложенные ладони.

- Я спас твою душу, проливая свою кровь за тебя. Как по-христиански с моей стороны.

Сорен одарил его кислой улыбкой.

- Бог спас мою душу. Ты, однако, спас мой рассудок. До тебя, я думал, что…

Голос Сорена затих и Кинг вдруг понял, что наклонился вперед на своем сиденье. Он хотел прикоснуться к Сорену, его колену, его руке, его лицу, но не отважился, чтобы не разрушить момент. Сорен признавался ему в редких случаях. Поздними ночами в городском доме, в приходском доме, когда они оба выпивали слишком много вина и слишком мало спали… Сорен иногда немного обнажал свое сердце для Кингсли, достаточно, чтобы Кинг мог понять, что у Сорена оно было...