Когда губы Сорена отстранились, Кингсли застонал от страдания. Поцелуй…в котором он мог бы жить вечность. Но он вздохнул от вновь обретенного блаженства, когда Сорен прижался губами к впадинке на его горле. И от его горла, губы Сорена двинулись к плечу Кинга. Правому, затем левому. Над сердцем, Сорен поцеловал его снова. Затем вниз по его груди и над твердой ровной поверхностью живота Кингсли. Если бы они были в постели, Кингсли бы вонзился пальцами глубоко в матрас, чтобы оставаться спокойным. Но не было ничего, кроме камня под ним. Он цеплялся за него и не нашел ничего, чтобы ухватиться.

Сорен, казалось, ощутил его потребность. Он взял руку Кингсли в свою и сплел их пальцы в замок. Интимность этого действия заполнила пространство внутри сердца Кингсли, а ведь он даже не подозревал, что там было пусто. Он хотел все прекратить прямо там и сейчас, чтобы он смог поговорить с Сореном об этом. То, что они делали сейчас, Кингсли знал, было столь же мощным, как миллионы лет солнца и ветра и дождя, что вырезали это плато из склона горы. Каждый поцелуй вырезал что-то из старого Кингсли и создавал новую форму из него.

Однако поцелуи Сорена спускались ниже, и он взял Кингсли в свой рот. И тогда Кинг больше не хотел ничего останавливать. Это может продолжаться вечно. Десятки девушек делали это с ним в прошлом, и он всегда любил это, знали ли они или нет, что делают. Вид невинных девичьих лиц между его ног, с его членом между их мягких, ангельских губ, губ, которыми они целовали своих бабушек, и девиантности этого действия было достаточно, чтобы он кончал с впечатляющим успехом каждый раз. Но теперь, когда Сорен делал это ему, весь смысл акта изменился. Он чувствовал себя недостойным чувствовать рот Сорена на себе. Раньше, со своими девочками, минетбыл его правом. Он просил об этом и получал его. С Сореном это ощущалось, словно подарок, которого он не заслуживал. Удовольствие было сверх всего, что он чувствовал за всю свою жизнь. Ничто не приравнивалось к нему. Ничто и никогда.

Кингсли выгнулся, пока его захлестывала волна за волной. Его бедра приподнялись с земли, и пальцы крепко сжали пальцы Сорена. Он зажмурился, когда Сорен подвел его к самому краю. Затем, внезапно, его тело ощутило поток холодного воздуха, когда Сорен отстранился от него. Без предупреждения Кингсли был вынужден опять встать на четвереньки. Он не мог остановить оргазм, поэтому, когда он кончил, это произошло не в рот Сорена, а на холодную каменную почву под ним. 

Внезапная перемена в поведении Сорена пристыдила его. Его сперма на земле пристыдила его. То, как Сорен неподвижно удерживал его, пока Кингсли переводил дыхание, пристыдило его. Последняя дрожь оргазма прошла через него, и удовольствие, которое он принял со стыдом, пристыдило его. 

Кинг перевернулся на спину и поморщился от боли. Что будет завтра? Он практически страдал, желая увидеть рубцы и синяки. Они были подарками для него, подарками от Сорена. Кингсли будет дорожить каждым моментом, когда будет носить их, и когда они исчезнут, он попросит еще.

Абсурд, не правда ли? Дорожить синяками, словно те были золотыми? Безумие. И, тем не менее, правда. Что-то пробудилось внутри Кинга. Что-то, чего он не мог сдержать. Он опять широко раскинул руки, как будто сдавался небу. И, не осознавая почему, он начал смеяться. Смех наполнил его доверху и излился из него. Он поднялся в воздух и возрос, скатившись к лесу, и эхом раздался через всю долину внизу.

И Кингсли услышал кое-что другое. Другой смех. Смех Сорена. Слышал ли он, как Сорен смеется раньше? Нет, конечно, нет. Он бы запомнил такой звук. Такой не свойственный ему, такой легкий и живой, но столь весомый и реальный. Если бы Бог смеялся, это звучало бы так же.

Сорен дотянулся до Кинга и притянул его ближе. Кингсли лег поперек ног Сорена и расслабился в жаре его тела. Сорен закинул руку на спину Кингсли, и в тишине они оба уставились в ночь. Они молчали в течение, по крайней мере, пяти полных минут, пока Сорен не заговорил снова.

- Ты замерз? – спросил он.

- Нет. Я в порядке.

- Ты хорошо справился.

Сорен провел двумя пальцами вниз по позвоночнику Кингсли, и тот возликовал от прикосновения.

- Merci, -  вздохнул Кинг.

Ему не терпелось услышать эти три слова от Сорена, те же три слова, что Кингсли сказал ему после их первой ночи на лесной почве. Но по какой-то причине «Ты хорошо справился» казалось серьезнее, чем простое «Я люблю тебя».

- Уже поздно. Тебе надо поспать. Одевайся. Я отведу тебя обратно в постель.

- Да, сэр.

Кингсли скатился с коленей Сорена и медленно встал. Все болело. Не так, как в первый раз. В первый раз, он был разорван и разрушен. Сегодня он был только надломлен. Это хорошо. Дайте ему неделю, и он будет готов еще к одной ночи, сродни этой.

- Сэр? - повторил Сорен.

Кинг снова засмеялся, пока натягивал одежду. 

- Ты учитель, а не один из священников. Я слышал, твои студенты обращаются к тебе сэр. Кажется, тебе это нравится. Я мог бы называть тебя monsieur.

Сорен обхватил лицо Кинга и тот сразу перестал смеяться.

- Мне нравится «сэр».

Он очертил нижнюю губу Кингсли большим пальцем. Кинг ничего не сказал, лишь кивнул.

Сорен опустил руку и шагнул к краю обрыва. Уже одетый, Кингсли подошел и встал рядом с ним.

- Это Мэн, - сказал Кингсли.

- В самом деле? Я и не заметил.

Кинг подавил желание закатить глаза.

- Я имею в виду, скоро настанут холода. Слишком прохладно по ночам для подобных встреч.

Лицо Сорена оставалось суровым.

- Ты полагаешь, это постоянная договоренность?

Сердце Кингсли упало на дно долины. Или начало падать, пока он не заметил улыбку, притаившуюся в уголках губ Сорена.

- Ты блондинистый монстр, - сказал Кинг, толкая его.

Сорен засмеялся и толкнул его в ответ с удвоенным изяществом и в десять раз сильнее. Кингсли снова оказался на спине, с Сореном оседлавшим его бедра.

- Скажи это, - приказал Сорен. - Извинись.

Он крепко пригвоздил Кингсли к земле.

- Простите, сэр.

- Хороший мальчик.

Кингсли застонал, когда Сорен оторвал его ноющее тело от земли.

- Мы найдем место, - сказал Сорен. - Если понадобится, построим дом своими руками… мы найдем место, чтобы быть вместе.

Вместе... Это одно слово исцелило все раны внутри Кингсли. Синяки остались на теле, рубцы и порезы. Но боль испарилась. Он стал снова невредимым.

- Что если, вон там? 

Первые лучи рассвета начали выглядывать над вершинами холмов. У основания долины стоял крошечный каменный домишко, практически поглощенный плющом и сорняками.

- Это старый скит. Он не использовался со времен отца Леопольда в 1954 году.

- Там четыре стены, дымоход...

Что еще им нужно? Ничего, кроме укрытия от непогоды, когда придет зима.

- Это адская дыра. Я видел его.

Кингсли уставился на крошечный домик. 

– Ад нам подойдет. Господь точно не хочет иметь с нами ничего общего.

Глава 23

Север 

Настоящее

Кингсли нашел Сорена в часовне, сидящим за роялем и играющим перед завороженной аудиторией двадцати мальчиков-подростков. В наши дни, Кингсли с трудом верилось, что подростки были настолько увлечены классической музыкой. Музыкой барокко, исправился он, когда узнал произведение Вивальди Зима, Аллегро для фортепиано. Сорен имел пристрастие к Вивальди, Красному Священнику* (За непривычный для венецианцев рыжий цвет волос, который Антонио унаследовал от отца, его в последствии называли «рыжим священником» (итал. il prette rosso)), как он был известен в свое время. Кингсли остановился в задней части часовни, закрыв глаза и позволив музыке властвовать над ним.

Антонио Вивальди ...Кинг делал письменную работу о композиторе тридцать лет назад для музыкального семинара отца Генри. Сорен предложил ему этого композитора. Кингсли немного о нем помнил. Он вспомнил, что Вивальди страдал от астмы настолько сильно, что не мог вести мессу.  Вместо жизни в приходе, он отправился в детский дом, где обучал музыке незаконнорожденных дочерей куртизанок. Когда Кингсли прочитал это в биографии Вивальди, он понял, почему Сорен думал, что они с Вивальди могли бы поладить.