Воздух. Ему нужен воздух. Камень под его туловищем ощущался, словно железные легкие. Он знал, что завтра его спина будет покрыта множеством синяков от того, как решительно Сорен толкнул его на землю. Завтра он едва ли будет в состоянии двигаться… если выживет сегодня.

- Дыши, - прошептал ему на ухо Сорен.

Кингсли кивнул, все еще не в состоянии говорить. Сорен опустил голову к центру груди Кинга и поцеловал его над грохочущим сердцем. Прикосновение губ Сорена к его обнаженной коже было всем, что ему необходимо. Он успокоился и обмяк в руках Сорена.

- Хорошо. Расслабься для меня.

Сорен говорил тихо, почти нежно, но Кингсли знал, что это были приказы, а не просьбы, и он предчувствовал, что наказание за непослушание будет таким же суровым, как и награда за уступчивость. Кингсли расслабился, как приказал Сорен, позволяя своему телу обмякнуть на камне. Сорен скользнул рукой между его ног и проник в него пальцем. Кинг резко выгнулся и ухватился за плечо Сорена. Сорен взял руку Кингсли и толкнул назад к земле.

- Не сопротивляйся мне. 

Кингсли покачал головой. Он не хотел, сопротивляться Сорену, только прикоснуться к нему. Но Сорен, казалось, намеревался забрать все сегодняшние прикосновения себе. Он оставался полностью одетым - в штанах, в рубашке - в то время как Кингсли лежал обнаженным под ним. Сорен приблизился своими губами ко рту Кинга и поцеловал его с грубым нажимом. Кусая, потягивая, повреждая кожу… Кингсли никогда не целовал девушку и с половиной той страсти, с которой его целовал Сорен. Палец внутри него нашел точку, о существовании которой Кинг не знал, и когда Сорен нажал на нее, Кингсли закричал в чистом шоке удовольствия. 

Но радость была недолгой. Сорен вышел из Кингсли и оставил того на земле, когда встал и направился к опушке леса. Он подхватил рюкзак Кингсли и принес, но помимо этого сорвал тоненький прутик с дерева.

- На четвереньки, - сказал Сорен, бросая сумку обратно на землю и встав рядом с Кингсли.

- Что?

Сорен поставил ногу на грудь Кингсли и сильно толкнул его, перекатив на живот.

- На четвереньки, - повторил он, и Кинг с трудом поднялся, как было приказано.

На его спину опустился прут. Один раз. Второй. Третий. После пятого Кингсли перестал считать. Через пять минут Кингсли перестал дышать. Он рухнул на грудь, смутно помня, как Сорен отбросил ветку в сторону, как на его рюкзаке открывается молния и что-то холодное и влажное заполняет его. Но когда он почувствовал Сорена, Кингсли пришел в себя. 

- Да… - Выдохнул он, и Сорен глубоко погрузился в его тело.

Больно. Без сомнений, это больно. Но это исцелило его. Рубцы на нем, порезы и ушибы, были ценой, которую он платил за такой подарок, как этот момент.

Кингсли вжался ладонями в камень, чтобы удержаться, пока Сорен брал его снова и снова. Он подавался назад, когда Сорен подавался вперед. В момент полного проникновения, Кингсли перестал быть человеком, человеческим существом, и стал ничем иным, кроме как собственностью, объектом принадлежащим и используемым для удовольствия другого. Тем другим был Сорен, которого Кингсли любил. Принадлежать ему, в этом была честь выше, чем что-либо, что он мог себе представить. Если бы мир предложил ему замки и троны, шанс править как принц или король, и все богатства, которые он мог себе вообразить, в обмен на отказ от этого, Кингсли бы сказал “нет”, и он не пожалел бы о своем выборе. Ни тогда. Ни впредь. 

Тело Кинга начало открываться для Сорена. Боль уменьшилась. Удовольствие возросло, а Сорен двигался в нем методичными толчками и в полной тишине. Кинг жаждал чего-то, чего-нибудь от него, прикосновения, слова, какого-то утешения или успокоения. Но ему также пришлось по вкусу, что Сорен считает его недостойным ласк, присущим цивилизованному сексу.

Сорен зарылся рукой в волосы на затылке Кингсли, по-прежнему удерживая его, пока он толкался в него еще жестче. Более чем нецивилизованно, это было дикостью, и Кингсли наслаждался каждой необузданной секундой.

Он хотел сказать что-то Сорену, хотел сказать ему, как он чувствовал себя, от того, что происходит с ним, но он не знал слов, ни по-французски, ни по-английски, ни на любом из языков… Сорен знал, а Кингсли - нет. Он должен был сказать ему что-нибудь. То, что он чувствовал, что он чувствовал себя использованным, во владении, как собственность, как раб, заветным, желаемым, нужным, как объект безграничной ценности, из-за которого в желании обладать им, Сорен опустился до кражи, чтобы сделать Кингсли своей собственностью. Под Сореном, Кингсли становился более живым, чем он когда-либо чувствовал себя на любой из девчонок. Он любил своих девочек, любил их всех. Но это было больше, чем любовь. Он не мог придумать слова…не  l’amour, не la passion... la vie. Это было самое близкое слово к тому, что он чувствовал, что он мог найти.

La vie. Жизнь.

Пальцы Сорена двинулись от волос Кингсли, на плечи, вниз по спине, пока не остановились у впадин на его боках. Ему нужно было кончить, необходимо кончить, но каким-то внутренним чутьем он знал, что ему не стоит этого делать. Еще нет. Пока не дали разрешения. Сорен даже не прикоснулся к нему и не погладил его, а Кингсли уже чувствовал, что может взорваться в любой момент. Глубоко дыша, чтобы содержать свою потребность, он уставился на землю, на камень, почти черный в ночи. Кинг не был уверен, который был час, но надеялся, что рассвет приближался. Он хотел встретить утро с Сореном. Это утро и каждое следующее.

Но в небе светили звезды, а солнце пряталось за горизонтом. Казалось, прошел час, хотя более рациональная часть мозга Кингсли знала, что все только ощущалось так долго. Боль остановила время в некотором, даже более мощном отношении, чем способна скука. Экстаз прошел в считанные секунды. Агония длилась вечно. И на холодном скалистом утесе, с Сореном ставящим ему синяки с каждым прикосновением, Кингсли имел и то, и другое. 

- Пожалуйста…, - слово слетело с губ Кинга, прежде чем он даже подумал об этом. Он сказал это снова. И еще раз.

- Скажи мне, - приказал Сорен, толкая его плашмя на живот.

Кингсли повернул голову, чтобы защитить лицо от камня. Но Сорен остановил его прикосновением. Согнув руку, он расположил ее на земле. С благодарностью, Кингсли лег щекой на предплечье Сорена. Этот жест, такой простой, но такой бережный, почти погубил его. Он бы заплакал от радости, если бы уже не плакал от боли.

- Я не знаю...

И он не знал. Не знал, почему он сказалпожалуйста, не знал, о чем он просил. Но ему нужно было что-то от Сорена.

Как-то инстинктивно Сорен, казалось, понял, в чем нуждался Кингсли даже лучше, чем он знал сам. С последним выпадом, он толкнулся в него и кончил в полной тишине, зубами оставляя синяк на шее Кингсли. 

Кингсли прикусил руку Сорена, чтобы заглушить собственный стон боли, когда Сорен медленно выходил. Он схватил Кингсли за плечи и перевернул его на спину. В свете луны и звезд, Кинг смотрел, как Сорен расстегнул рубашку и стащил ее. Он аккуратно сложил ее, поднял шею Кингсли и положил рубашку ему под голову. Кинг расслабился на импровизированной подушке и отвел глаза, пока Сорен смотрел на него сверху вниз. Инстинктивно, Кингсли знал, что не должен встречать взгляд Сорена без разрешения. Сейчас он был меньше, чем человек, и не заслуживал тех же привилегий, что и другие люди. Или, возможно, Сорен был больше, чем человек прямо сейчас, и, следовательно, имел право играть роль Бога среди людей. Играть роль? В этот момент, с луной на его плече и всем миром у его ног, Сорен был Богом.

И Бог поцеловал его.

Поцелуй сначала поразил его своей совершенной мягкостью. Губы Кингсли раскрылись, и он вдохнул воздух Сорена. Сорен распахнул рот Кинга шире. Их языки соприкоснулись и переплелись. Сорен не просто пах как зима, он и на вкус был таким же. Несмотря на то, что теплый рот Сорена имел привкус льда, он успокаивал сухие и горящие губы Кингсли. Он хотел, чтобы Сорен растаял ему в рот, чтобы он смог выпить его.