Ох уж эти морские истории! Не переслушать.
А сегодня «юбилей»: 50 суток как вышли из Ленинграда. Экватор вот-вот. А пассажиры аргентинцы-украинцы жалуются на холод в каюте. Позатыкали все отверстия, кондишен укутали четырьями одеялами. Жалуются доктору: «Что за условия для пассажиров?» А что может доктор? Посочувствовать. Таблеток дать? Смешно.
А ко мне в свободную минуту все подступается с разговором Криков. Чувствую, что-то его беспокоит, гнетет.
– Я вот о вашей стенгазете все думаю. Есть вещи на судне, о которых не принято говорить. Например, о женах. Еще о таможенных строгостях. Вот у вас в материале есть реплика: «А в Калининграде таможня совсем озверела?» Нельзя так! Раз есть фраза, за ней мысль о наличии контрабанды на борту. А ее – нет. Но прочтет таможенник и уцепится. У них такая работа, а работа создает характер. Может быть, и человек туда приходит мягкий, а начальство требует от него быть жестким. Он им и становится. Вот, помню, было: выпустили мы стенгазету, где поместили фотографию моториста – несет кучу ветоши. Подпись: злостный отоварщик! Таможенник и начал трясти моториста: а-а, ну-ка покажи свои кладовки!
Потом моторист проклял нас за эту шутку. Вот, а вы говорите – та-мож-ня!
– Ну, Виктор Иванович! На все у вас готовый ответ есть.
Смеется. Знает себе цену:
– Пожалуй. Как-то моторист один купил в Гамбурге три блестящих платка – с люрексом. А полагалось один. Два других засунул в рукав фуфайки. На свои деньги купил, не химичил. Но не положено, значит, не положено. Порядочные есть таможенники, но попадаются редко. Был один старичок. Видит, что ты купил пару джинсов, а надо одни. И говорит: «Ну, значит, в следующем рейсе больше одних не купишь!» Конечно, отвечаешь. На одном пароходе обнаружили вскрытые ящики с грузом. Вино везли, в красивых таких бутылках.
– Ну это уже не контрабанда, а воровство.
– Конечно. И как ни странно, пьяницы не попались. Выпили и – за борт бутылку, наполнив ее водой. А те, кто сам купил вино, вез его домой, поставив в буфет покрасоваться, тех и привлекли. Проверяли и квартиры, когда дело до следствия дошло.
– Да, – говорю, – провожают с полным доверием, а встречают с подозрением. Грустная тема. Давайте уж лучше про буфетчиц!
– О, это можно сколько угодно. Вот однажды в Выборге буфетчица пришла на пароход голая. Дело было летом во время белых ночей. Пошла она в ресторан с двумя молодыми матросами. Посидели там, выпили. Смотрит она на матросиков – молодые, что с них возьмешь. Идите, говорит, парни, на пароход, а я тут останусь, еще посижу. Ну познакомилась, танцуя, с кавалером. Вышли они из ресторана: куда? Он говорит, что у него нет тут ни квартиры, ни гостиницы. Пошли в парк. Начал он ее обнимать, ласкать, раздевать. Она стала и сама разболакаться. Вещи кладет на скамейку. Когда сняла с себя последнюю тряпку, обернулась – ни вещей, ни кавалера. Пошла в порт в чем мать родила. Ладно – ночь. На проходной сторож дал ей свою шубу. Так и дошла до каюты, никто из экипажа и не заметил. Но. поделилась «приключением» со своей подружкой-дневальной. А после уж и всем стало известно.
В девятнадцать часов сорок две минуты прошли экватор. Раз – и перевалили в Северное полушарие планеты. Бросили с доктором с крыла мостика несколько иностранных монет Нептуну. Откупились, так сказать, за все грехи наши. Ни гудка, ни объявления по трансляции. Вот они «морские традиции», о которых мы постоянно говорим с Криковым. Все к чертовой бабушке идет под откос. Эх, капитан, эх, первый помощник!
Рассуждаем с доктором о том, что уж если нельзя праздник перехода через экватор проводить с крепкими напитками, как было раньше, то можно разработать новый сценарий – с квасом, кока-колой, в конце концов! В экипаже пять человек, которые впервые на экваторе. Нет для них и грамот Нептуна – на память. Нет и все!
– Я сказал капитану: надо бы дать гудок! Он говорит – не надо. Сколько можно? – сочувствует нам старший механик Злобин.
Понимаю: все идет «отнизз-я».
– Вопрос о женах! – как-то воскликнул Криков. И я припоминаю его горькое повествование. Стоял пароход на ремонте в Болгарии. Полтора месяца шел ремонт. Рядом были чехи, немцы, венгры, поляки, югославы. Ко всем морякам тех судов могли приехать и приезжали жены. И только советским женам было запрещено. Есть пароходные компании, что берут на себя заботу за свой счет, встречу мужей-моряков и жен их, когда судно стоит длительное время в каком-нибудь порту, например, в Гонконге. Жены и родственники прилетают туда на самолете.
При всем притом, у советских моряков самая низкая зарплата среди моряков развитых стран. Но слава богу, говорят мореманы, что еще командовать пароходами доверяют людям с высшим морским образованием, специалистам. Дай полную волю чиновникам от флота, они поставили бы на мостик специалиста «по руководящим вопросам». И нашлись бы умельцы. И зарплату бы себе установили соответствующую и привилегии, и валюту, и свободный выход в любом порту. Да нет, думаю, море-океан – это не тихая заводь, не дачный пруд с карасями. Здесь бывают и не столь уж редки штормы да ураганы со всеми вытекающими последствиями. «Не будь их, – как помню иронизировал один бывалый моряк, – все бы евреи пошли плавать, а не на скрипках в филармониях наигрывать»…
Или вот такой характерный для флота подслушанный разговор:
– Что-то желудок беспокоит! От колбасы этой что ли? Вчера с вечера заболело и не отпускает. Думал, утром полегче будет, не проходит.
– Обратился бы к доктору, что-нибудь даст, полечит.
– Ну его доктора!
– А что так?
– Так ведь запишет в медкнижку, а потом бегай по врачам, проходи комиссии. А последствия? Э-э! Был у меня друг. Ну пришел из арктического рейса, пожаловался в поликлинике: что-то плохо спал, бессонница мучила.
– А что болит? – спросил доктор.
– Да ничего не болит, – ответил друг. – Тогда доктор дал направление к невропатологу. А тот возьми да и отстрани его на полгода от плаваний. А потом через полгода и совсем списали на берег. Так что лучше не рисковать, если хочешь плавать, не жаловаться врачам на свои недуги. Спроси моряка, который хочет плавать, что у него болит? У любого! Ничего не болит.
Опять сидим на открытом партсобрании. Капитан рассказывает как сработал экипаж за минувшие полгода. Первый рейс – бразильский кофе, какао-бобы принес большую прибыль. Сэкономлено время, но рейсовое задание недовыполнено, поскольку неразумно спланировано. Нынешний рейс идет с недогрузкой 300 тонн. Могли взять в Сантусе контейнеры с кофе, но пароходство не дало добро на этот груз. Может быть, в Европе возьмем эти 300 тонн для Союза. Не возьмем, летят премии в инвалюте и чеках. Что-то заплатят в соврублях, но немного.
Поднимается стармех Злобин. У него свои проблемы: переработка машинной команды. На стоянках, в портах, когда ведут ходовой ремонт, профилактику, механики, мотористы работают по 16 часов в сутки. Какие тут экскурсии по достопримечательностям!
Криков: сокращать команды надо за счет чего-то! Например, механизации и автоматизации работ, лучшего инструмента! Посмотрите, чем мы работаем! Я наблюдал в Гамбурге, как немцы меняют часть борта изуродованной при столкновении кормы. Приехал человек, «нарисовал» мелом на борту. Вырезали. Пришел другой человек для зачистки. У него в ведерке набор зубил. Он меняет их в доли секунды, когда нужно для обработки краев. У нас одно зубило. Вот и поработай им. А посмотрели бы на Канонерке, как уродуются ремонтники! Да после восьми часов работы мысль у них не о концерте в театре, а – где «засадить» стакан водки?! Людей сократили в экипажах, производительность вроде бы повысилась, возросла интенсивность – на износ! – при той же зарплате. Причем когда старый флот требует большего досмотра, догляда.
Знакомился перед собранием у помполита с планами партмероприятий на июнь-июль. Все тоже, как и было: поднять политический уровень, улучшить, организовать. Изучить то, изучить другое. Откликнуться делами на решения. съезда, партконференции, пленума. А в идеале бы! Воспитание – поэзией, искусством, живописью, , музыкой. Речь идет о душе. А высокоорганизованная, морально и нравственно чистая душа предполагает и соответствующий дух, поступки. Но это в идеале, как ни грустно сознавать. В реальной жизни моряка – маклаки, беготня за тряпками, за дефицитом.