– Эй, охотник, закурить найдется? – от бульдозера бежал парень, косолапо загребая траву. «Вот еще не хватало свидетелей!» – поморщился я. Но парень был сама простота и невинность. «Здорово, я Коля Редикульцев. Не узнаешь? Меня все в Городке знают!» – хвастался он, широко и откровенно улыбаясь.

Я натряс ему в ладонь сигарет из пачки. Парень, жадно закуривая, продолжал молотить о каком-то сооружении, под строительство которого он второй день расчищает площадку.

– А-а, поставят какую-нибудь шарагу. Лучше бы храм возвели! Почему сейчас храмов не строят? Не знаешь? Ну не для молений там разных, не для опиума, просто для красоты!

– Храм на крови! – усмехнулся я своим мыслям,

– Да ладно тебе, земеля! – и парень, так же косолапя, побежал к своему желтому чудищу с блестящей от розовой зари «лопатой».

Пора было появиться В. Д. И он появился. Из-за кустов прибрежного тальника приглушенно вырулил синий «жигуленок» и В. Д. – в кожаном плаще и широкополой модной шляпе вышел из него во всем своем великолепии.

– У вас уже и машина? – искренне удивился я. – А кто ее погонит обратно в Персиково, интересно знать?

В. Д. побледнел.

– Слушай, Золотов, фамилия у тебя хорошая, да не тому, видно, дана.

– Вот как?

– Глупостями занимаемся, Владимир. Я, конечно, человек чести, но предлагаю мириться.

– Каким это образом?

– Здесь вот, – В. Д. сунул руку в карман, – здесь пятьдесят рублей.

– Маловато, Вадим, ваша честь стоит!

– Пацан, я тебя на девять лет старше и понимаю.

– Ну, этим гордиться не надо, что старше. Я тоже доживу.

– Доживешь? – В. Д. усмехнулся и посмотрел на восток.

– Энгельс был прав, Вадим! Ты переродился. И все твои бывшие благие порывы не стоят теперь и ломаного гроша. Но дело в общем не только в тебе, как в индивидууме. Что делать вон с ними? Вон с ними – посмотри!

Мы одновременно повернули головы на восток, где вставало солнце и гнало, гнало по широкой заречной пойме остатки сумрачной ночи. И в этом грязноватом, мышином мареве – визжало, скрипело, ухало и гикало, подступая с каждым освобожденным лучом, все ближе, грозя смести, растоптать, растерзать на части, скопище нечистой силы.

– К барьеру! – провозгласил я и снял с плеча ружье. – Отсчитываю тридцать шагов и – сходимся. Готовьтесь, маэстро! Революция ничего не стоит, если она не умеет защищаться.

В. Д., опять бледнея, взял из машины мелкокалиберку. Я развернулся, и стал отсчитывать шаги. Над головой послышался мягкий свист, будто струя воздуха из проколотой шины. Поднял взгляд: опять эти НЛО! Ах, не дадут Они, не позволят, подумалось мне. Как что серьезное, Они тут как тут. Но из тарелки, перечеркнутой знакомой красной полосой, свесилась голова капитана Талынцева. Он что-то кричал и размахивал своей таинственной трубочкой.

– Делать тебе, капитан, нечего! – сплюнул я в сердцах.

– Проваливай! – закричал я. – Дуэли не видел? Проваливай!

В следующее мгновение я почувствовал, как до затылка долетела пулька, обогнула голову возле уха и опять полетела прямо.

Я обернулся. В. Д. опускал оружие, из ствола змеился легкий дымок.

– Будь уверен, я не промахнусь! – и на ходу выколупнув войлочный пыж из патрона, высыпал дробь в траву. Решение родилось мгновенно: в кармане куртки после последней командировки каталось с полгорсти гороха. Я черпнул патроном горох, вдавил пыж на место.

Тарелка Талынцева висела как раз над серединой отмерянной дистанции. Капитан охрип, больше не кричал, только трубочка зорко смотрела вниз.

Я сделал десять шагов навстречу В. Д., остановился, медленно, одной рукой, поднял ружье.

– Если страшно, повернитесь спиной! – мне было важно сейчас не попасть ему горохом по глазам. В. Д. спутанно, деревянно повернулся.

А пойма реки Орала и гикала. Нечистая сила приближалась уже к бульдозеру Коли Редикульцева. И тарелка в небе висела, как абажур. До чего дошла наука! Я опустил ружье, но мгновенно вскинул, нажал собачку курка. От модной шляпы противника полетели ошметья.

– Ныряйте в машину, пока не поздно! – крикнул я потерявшему всякое самообладание В. Д. – Как раз к раздаче соков доберетесь, а мне еще с этими ребятами надо управиться.

Бог мой, кого там только не было!

Вся эта, гонимая светом утра, неуправляемая, сволочная свора, орда, терзала и рвала каблуками, будто чертовыми копытами добрые и урожайные на травы земли речной поймы. Копытила и втаптывала подросшую отаву, где можно было бы через недельку снова пустить косилки, поставить новые стога. Кто-то пытался нырнуть в июльские скирды и затаиться там. Удавалось немногим: свои же выволакивали за волосы, за ноги: «Воровать – так хвост трубой, а теперь в норку! Поше-ол»…

Матерые ворюги с должностными портфелями, приписчики, валютчики, алкаши, перерожденцы, разного рода шабашники, люди с песьими головами. Дипломированные и без царя в голове! Выделялся впереди бегущий – с деревянной, вращающейся на шарнирах, башкой: «Рык, рык! Растопчу, разорву!».

«Растопчет, – подумал я. – Эту башку горохом не проймешь!» – и вставил в ствол патрон с волчьей картечью. Но от экстренных действий меня невольно оборонили две номенклатурные единицы, которым вчера было все равно чем руководить – театром или гортопом. Они первыми достигли уреза берега, заполошно прикидывая: нельзя ли устроиться и здесь на какую-нибудь руководящую должность?

Но слово взял желтый огромный Колин бульдозер. И Редикульцев дал волю всем его трехстам, застоявшимся на заре, лошадиным силам. Бульдозер взревел, поднял блестящую лопату и двинулся на орду, тесня ее и подталкивая в реку.

Боже мой, кого тут только не примерещилось!

– Вася! – узнал я травкинского электрика. – Ты как сюда попал? Ты же, говорят, осознал!

– А, замели под одну гребенку! – сплюнул Вася сквозь выщербленный зуб. Золотой он так и не поставил.

– Помочь, Вася?

– На хрена! Я плаваю. На том берегу пару гадов подожду, как выбираться станут.

В столпотворении и криках выделялись шапки воров и жуликов, что горели ясным огнем. Прогремели консерваторы и, маскируясь под невинно обиженных, прятали головы под бостоновые полы пиджаков. Сделать это мало кому удавалось: слишком туго вросли в их шеи каракулевые папахи и массивные картузы, напоминающие глубокие сковородки, в коих дебелые их супружницы любили жарить фаршированные голубцы.

– Так их, Коля, дави, толкай в омут!

И Коля давил и толкал.

Но эти как тут оказались? У меня едва не брызнула слеза умиления, но взял себя в руки. О, персонажи гоголевских «Мертвых душ»! Держались они кучно, как в дворянском собрании. Манилов, правда, был обескуражен и растерян больше других, но с сахарной улыбкой предлагал всем коллекцию мундштуков и курительных трубок. Ноздрев пьяно целовал борзых щенков, сплевывал, но все же старался их уберечь в общей свалке. Мелькнул чепец Коробочки, но старушку оттерли двое кавказцев-шабашников, и я потерял ее из виду. Плюшкин высматривал в траве обрывок чьей-нибудь подметки, каблука. Он совсем потерял голову.

– Беги в город через мост, там всего набросано, беги! – пожалел я бессмертного персонажа.

Независимей и спокойней всех держался Собакевич. Он наступил на гусеничный башмак бульдозера и отломил полбашмака. Коля погрозил ему из кабины кулаком. Я подал знак Редикульцеву, чтоб он не очень напирал на бессмертных героев, справедливо полагая, что с ними надо поступить как-то иначе.

– А Чичиков где? – крикнул я Собакевичу. Он развернулся всей медвежьей фигурой, едва не отдавил ногу и мне.

– Павел Иванович? Шельма! Ага! Совершеннейший подлец. Убьет и не поморщится. Он объявится, объявится еще. Прохиндей!

Да, надо было спасать знаменитых героев!

Бульдозер толкал и толкал. В реке уже кипело от нечистой силы. Многие тонули без криков, без аллилуя. Однако, немало и достигало другого берега и, выбравшись рассредоточивалось в Городке.

Талынцев носился в своей тарелке, высматривая очаги предполагаемых возгораний. И службу нес бдительно. Выше же, с небес, тоже смотрели и следили всеми доступными современными средствами, предполагая, что началось новое крещение Руси. От агрессивных мер и действий сопредельная земле сторона предпочитала пока воздержаться, выжидала пока.