Он часто думал о том, почему умным и опытным людям требуется такое большое количество бумаги, чтобы сообщить то немногое - новое и важное, - что они хотят сказать. Думая об этом, он вспомнил, как однажды получил ко дню рождения объемистую посылку от своей дочери Урсулы, тогда еще студентки. Пакет был похож на русскую матрешку: он разворачивал бумагу, а под ней оказывалась еще бумага. Развернув штук десять, он наконец обнаружил крошечный пакетик с двумя пачками жевательного табаку и фотографией смеющейся дочери.
Потом он вспомнил лето, когда градом побило весь хлеб. Он убрал поле, но на сто колосьев ему попадались два-три, уцелевших от града. Целый воз соломы пришлось ему сжать, чтобы собрать полмешка зерна.
И все-таки Хандриас Сербин не мог поверить, что посылка с жевательным табаком или урожай, загубленный градом, могут служить трафаретом для изготовления таких речей, и всякий раз раздражался, когда не мог отыскать в них зерно. Подложив газету под чистый лист бумаги, он стал писать письмо своей дочери Кате: у нас все хорошо, чего и вам желаем. Сегодня здесь были охотники и много всего порассказали. Умер старый Холька. Больше никаких новостей нету...
"Напиши ей, что у нас хорошая погода", - сказала женщина.
"Послезавтра, когда она получит письмо, у нас, может, снег пойдет", - ответил он.
Когда наступило послезавтра, снег не пошел, но все небо было словно завешено мокрой серой пеленой. Хандриас Сербин сидел дома и вязал первый в этом году веник из прутьев. Его попросила об этом молоденькая продавщица деревенской лавки, которая, возвращаясь на своем мопеде после работы домой, каждый день заезжала к старикам и привозила им все необходимое.
Занявшись веником, он не заметил поднимавшихся на холм председателя, упрятавшего Саткулу в подземные трубы, и директора школы, решившего выстроить здесь новое школьное здание. Директор школы остановился на минутку у одичавшей яблони, которая никогда не плодоносила, оглядел дерево и укоризненно покачал головой, но председатель, кажется, не обратил внимания ни на дерево, ни на директорский укор кому-то. Они поднялись на холм, посмотрели на дырявую крышу заброшенного хлева, увидели доску, наполовину оторвавшуюся от обшивки второго этажа дома, отметили, что дом источен древесным червем, что крыша прогнила; даже трава, прораставшая во дворе между каменными плитами, подтверждала их точку зрения или говорила им что-то, с чем они оба соглашались, чему радостно кивали. Они думали о девушке из магазина, которая приезжала сюда в любую погоду, а что будет, если она вдруг заболеет, да и вообще надо бы позаботиться о том, чтобы врач чаще заглядывал к старикам: они ведь очень стары, правда, пока еще не беспомощны, но беспомощность, так сказать, на пороге и это может случиться каждый день. Председатель сказал: "Я рад, что мы с вами одинаково оцениваем ситуацию". И директор школы кивнул: "Я считаю, что нам необходимо что-то предпринять".
Хандриас Сербин мог бы увидеть их и услышать, о чем они говорят, но он был занят вязанием веника и сидел дома, потому что на дворе все было затянуто серой пеленой. Его жена слушала негромко игравшее радио и посредине "Маленькой ночной серенады" Моцарта сказала: "Звучит как будто весело, а на самом деле грустная ведь музыка".
Помолчав она добавила: "Обещай мне, что, пока мы живы, мы не уйдем из этого дома, пусть нас отсюда вынесут на кладбище".
"Да", - сказал Сербин, она просила его об этом, наверно, в десятый раз. В эту минуту он увидел их и услышал, о чем они говорили. Но он продолжал тщательно отбирать березовые прутья: продавщице из лавки надо связать хороший веник. По радио передавали негромкую музыку, и весь мир был завешен серой пеленой.
Председатель сказал: "У нас готов новый жилой дом, семь квартир мы уже заселили, восьмую, на первом этаже, мы предоставим им. У наших людей сейчас есть время, они перевезут стариков. Перенесем осторожненько, как ласточкино гнездо с только что вылупившимися птенцами",
"Это ты мог сделать, пока еще косой косил, а теперь под твои комбайны не только ласточкины гнезда попадают, а даже косули", - сказал директор школы.
Председатель оставил без внимания насмешку и продолжал: "Перенесем их осторожненько, как ласточкино гнездо, а на следующий день мои машины снесут весь этот хлам. Потом я сдеру кожу с холмика, сниму сантиметров сорок грунта, выкопаю отсюда весь гравий, тут великолепнейший гравий залегает, хватит на фундамент для двух жилых домов, потому что наши люди хотят жить в приличных квартирах, и они их получат. Потом мы перепашем дорогу, и тогда мне, то есть моим машинам, будет наконец где разгуляться".
Кровь прилила к лицу председателя, и директор испугался, что его, чего доброго, хватит удар. Он сказал: "Машины, машины... Разве все это, - он обвел вокруг рукой, - принадлежит машинам? Ты никогда не задумывался над тем, какую красоту ты уничтожаешь?"
Председатель сунул таблетку под язык. "Задумываюсь я или не задумываюсь, не имеет значения, - ответил он спокойно, - но я знаю точно, что люди хотят от меня прогресса, движения вперед. Прогресс - наш конек, но он у нас еще и всадник, и он подгоняет меня, как лошадь, шпорами и хлыстом".
Директор уселся на край каменного колодца, он не хотел затевать спор о том, что такое прогресс, и вовсе не собирался выяснять, кто в этом случае был всадником, а кто лошадью. Вполне вероятно, что председатель специально хотел затеять этот спор, чтобы отвлечь от волновавшей их обоих темы. Директор вытащил из кармана какие-то бумаги: "Мое предложение построить здесь школу одобрено".
"Только не мною, а этой землей я распоряжаюсь", - сказал председатель с невозмутимостью полновластного хозяина.
"И квартиру для старичков я тоже приискал, - продолжал свое директор. - Это бывшая квартира садовника при замке, главврач будет их соседом. Она с центральным отоплением, горячей водой, а больничная кухня обязалась доставлять им каждый день обед".
"Прекрасно, - сказал председатель. - Твой вариант, без сомнения, более удачный. Но строить тут школу я тебе все-таки не дам".
У директора были хорошо продуманные аргументы в защиту того, что школу следует строить именно здесь; но не все хорошо продуманные аргументы годятся для того, чтобы их широко обнародовать, они доступны лишь тем, кто может смотреть в будущее. Однако люди с этим не рождаются, а приобрести такую способность - смотреть в будущее - нелегко, удается это только тем, кто привык мыслить в крупных масштабах, поэтому, чтобы получить согласие и поддержку общественности, необходимы простые, всем понятные аргументы.
У директора и они были наготове: прекрасный вид сверху из окон классов, позволяющий даже в плохую погоду делать наглядными занятия по природоведению, чистый, богатый кислородом воздух повышает усвояемость учебных предметов на пять - десять процентов, строительство спортплощадки не потребует больших капиталовложений, пруд, который расположен на расстоянии пятисот метров от будущей школы, при минимальных затратах летом может служить для купания, а зимой использоваться как каток. Следует добавить отсутствие шума, пыли - короче говоря, получается лучшая в мире школа для детей с Саткулы, очень долго бывших пасынками.
Но тот, кто побывал в роли пасынка, знает почем фунт лиха и опасается, как бы и директор тоже не загнал Саткулу в подземные трубы, чтобы можно было идти дорогой прогресса легко и свободно, не обращая внимания на своеобразное и необычное. Слова, в которые директор школы облек свои хорошо продуманные, но не предназначенные для широкой публики аргументы, были взяты им из философского словаря и сами по себе не вызывают возражений, пока их видишь на бумаге. Но если с книжных страниц они вторгаются в реальную жизнь - скажем, в жизнь старика на холме, - то может случиться, что движение вперед они превратят в движение от человека, помогут содрать с холма верхний слой, вынуть все, что лежит под ним, но холма-то уже не будет.