Например, наш председатель упрятал под землю Саткулу - правда, не всю речку, а только там, где справа и слева по ее берегам лежат поля. В этих местах он пустил речку по подземным трубам, выкорчевал прибрежный кустарник и сделал огромное поле, удобное для машин. Им нужно огромное поле, сказал председатель, потому что они - великаны. Так машинам легче работать, говорит он, а когда машинам легче, люди становятся богаче. А может, людям больше хотелось сохранить извилистую речушку, но председатель решил: пусть они лучше станут богаче - и пустил Саткулу по трубам.

Не пожелаю я Яну Сербину открыть то, что заставит его взвешивать на невыверенных весах - что хорошо для человека, а что плохо.

Так мог бы сказать каменщик Донат, потому что думал он именно так - пусть не столь гладко и, уж конечно, не этими словами, - но тут старая женщина проснулась и сказала: "Я о нем так тревожусь, так тревожусь".

Все заверили ее, что никакой причины для тревоги нет, и громче всех говорил каменотес Хитцка, которому как раз пришла на ум история о человеке, открывшем Черный Камень, Крабат не смог его спасти, и он погиб мучительной смертью, но тайны своей не выдал.

Старая женщина на мгновение утешилась, потому что ее надежда жила и малым, но, уходя, охотники услышали, как она, вздохнув, сказала: "Если бы только он приехал".

Если бы он приехал, все стало бы хорошо, все бы поправилось, и иногда Мария Сербин верила, что, если бы сын вдруг появился, она увидела бы его совершенно ясно, без пелены и паутины, разве что сквозь слезы.

Учитель Холька стер мел с двери и повесил ее на место. Старая женщина забыла, что его дедушка умер, и спросила, как он поживает.

Вышедший из сада Хандриас Сербин ответил ей. Ему хорошо, сказал он, у него там много старых приятелей, сидят себе посиживают и рассказывают разные истории.

Тут наконец учитель смог задать свой вопрос о последних словах деда: расскажи ему про лесника и про то, что пас было пятеро.

И старик рассказал ему историю о том, как пятеро мужчин, сидя в обед у костра, решали, кому теперь по пятницам приходить за получкой к леснику.

А как было на самом деле, рассказала старая женщина:

Райсенберг приказал построить для людей, живших на Саткуле, загон, как для скота. Вся изгородь была утыкана шипами ядовитых насмешек и прочно заперта злым смехом. Райсенберг часто приводил своих друзей к изгороди, чтобы они могли полюбоваться на нищету людей, живших в загоне. Они увидели свадьбу: у невесты не было обручального кольца и золотого обруча на голове, цветные стеклянные бусы украшали ее волосы, в руках она держала белый платочек с розовой и зеленой вышивкой, на девушке была грубая льняная рубашка и шерстяная юбка - шелковой и бархатной на ней была только ее кожа, но, если смотреть из-за изгороди, этого не увидишь. Впереди невесты шел скрипач, у его скрипки было только три струны (имеется в виду трехструнная сорбская скрипка - народный инструмент), и звуки этой скрипки были странными и пронзительными. Варварство, говорили гости, стоявшие за изгородью, а Райсенберг объяснил им, что четвертой струны нет потому, что эти люди умеют считать только до трех.

Гости увидали голодных детей и спросили у одного мальчика, знает ли он число "пи", а у другого - что ему известно о великом полководце Ганнибале из города Карфагена. Мальчики не знали, что ответить, и Райсенберг сказал, что они тупы и невежественны. Гости убедились, что он говорит правду, и возблагодарили бога за то, что он не создал их такими.

И тогда люди, жившие в загоне, собрались и решили отправить кого-нибудь учиться, чтобы он узнал про число "пи" и про полководца Ганнибала из города Карфагена и выучил других.

Но Райсенберг сказал: "Для чего вам число "пи", к чему вам полководец из города Карфагена, вам достаточно знать, что я ваш господин, и уметь считать до трех, потому что есть только три добродетели: почтение, любовь и повиновение".

Люди в загоне снова посовещались и сказали Райсенбергу: мы хотим послать кого-нибудь учиться, чтобы было кому читать нам проповеди в церкви. Райсенберг подумал, что божье слово наполовину слово господина, а если так не будет, то не услышат люди в загоне этого слова, и согласился.

И вот люди пошли к мальчику, которого они выбрали. Мальчик сказал: "Я хочу узнать про Ганнибала и про число "пи", но больше всего мне хочется прочесть великих поэтов. Но я не хочу всегда носить черное платье священника и быть покорным Райсенбергу".

Тогда люди показали ему на изгородь, где висело черное платье, сшитое по его мерке. Без него тебе не выйти отсюда, сказали они. А там учи, что хочешь, великих поэтов или святых апостолов - откуда нам знать, что правильнее?

Но прежде чем мальчик надел черное платье - только оно могло его вывести на свободу, - люди задумались: ведь он будет теперь есть хлеб Райсенберга, так останутся ли его уши глухи к словам Райсенберга?

И тогда каждый отломил краюху от своего хлеба и отдал ему. Запах хлеба бедных остался в складках одежды, он чувствовал его, когда читал о деяниях святых апостолов и когда писал стихи, и постепенно этот запах проник в его стихи. Он возвратился домой и стал читать проповеди людям, и его божье слово не было словом Райсенберга, а по ночам он писал стихи, и, когда он их писал, казалось, что изгородь вокруг загона начинает шататься.

Райсенберг опять привел своих друзей к загону, чтобы они посмотрели на нищету живших в нем. И когда они спросили одного мальчика, знает ли он число "пи" и великого полководца Ганнибала из города Карфагена, тот не промолчал, а ответил словами из стихотворения; пусть в нем говорилось о любви, или о ночной тишине, или о хлебе бедных, но эти слова были подобны камням, брошенным в изгородь.

Тогда Райсенберг приказал привести к себе поэта и сказал ему: "Если ты не перестанешь сочинять стихи, похожие на камни, брошенные в изгородь, я прикажу содрать с тебя черное платье и голым отправлю в загон". "Даже если ты прикажешь содрать с меня кожу, - сказал поэт, - я не перестану писать стихи. В них есть и число "пи", и полководец Ганнибал, они как камни, брошенные в твою изгородь. Мои стихи разносит ветер, отними их у ветра, если сможешь!"

Голым возвратился поэт к людям, и каждый дал ему кусочек своего нищенского платья, а стихи, которые он теперь писал, стали похожими на каменные глыбы, брошенные в изгородь.

Райсенберг велел отнять у него перо и бумагу, чтобы заставить его замолчать, но тогда поэт стал читать людям свои новые стихи наизусть. Они были как буря в горных лесах, как гроза на морском берегу, и Райсенберг приказал заткнуть ему рот тряпкой, намоченной в крови, и держать до тех пор, пока тот не задохнется.

Люди положили поэта в могилу, и Райсенберг испугался их сжатых кулаков. Изгородь уже прогнила, и он знал, что они снова и снова будут тайно отправлять кого-нибудь из загона, собирая для него хлеб бедняков, и, чтобы разрушить загон, каждый отломит кусок от своего хлеба.

Все трое замолчали. Учитель Холька подумал: я знаю, как звали этого поэта, я знаю дом, где он родился, могильный камень, под которым он похоронен. Старая женщина вспоминала, сказала ли она, что тем поэтом был Крабат. Хандриас Сербин заметил, что видел похороны поэта по телевизору.

Все смешалось: Canto general (имеется в виду поэма Пабло Неруды "Всеобщая песнь"), и пятеро мужчин у костра, и тот, кого люди из загона послали учиться, - старая женщина сказала, что они затыкали ему рот до тех пор, пока он не задохнулся.

"Стало холодно, пойдем в дом", - сказал старый Сербин.

Они вошли в дом, и Сербин налил себе и ей по чашке полуостывшего кофе. "Никакого вкуса в нем нет", - проворчала его жена. Но это неплохо, что нет, потому она пила слишком много жидкости, а врач запретил ей много пить из-за глаз.

По телевизору выступали молодые люди - они очень громко пели, сопровождая свое пение какими-то немыслимыми телодвижениями. Когда Хандриас Сербин смотрел на них, ему всегда казалось, что они пляшут на горячей доске; ребенком он видел однажды медведя, его заставляли танцевать на железном листе, под которым стояла маленькая жаровня. Он выключил телевизор и взял газету. Но о том, что происходит в мире, он прочитал еще утром, а речи, заполнявшие газету, были похожи на речи, которые он читал раньше. Одна или две новые фразы в них, может, и попадались, но читать всю речь целиком, чтобы отыскать эту новую фразу, слишком утомительно.