Якуб Кушк помолчал в задумчивости, а потом сказал: "Я знал одну девушку, у нее была такая шея - красивее ты никогда не видел".

Он заметил, что Крабат улыбнулся. "Над чем ты смеешься, брат?" - спросил он настороженно.

"Я не смеюсь, я только удивляюсь, сколь разнообразны были прелести девушек, которых ты знал".

"Кое-что у них совпадало, - возразил Якуб Кушк, - но не об этом речь. Речь идет о красивой шее, на которую девушка постоянно накручивала уродливый толстый шерстяной платок, потому что у нее очень часто болело горло. Но она не кричала повсюду: люди, посмотрите, какой уродливый толстый шерстяной платок у меня на шее! Она мне всегда говорила: не смотри на эту дурацкую тряпку на моей шее, она, к сожалению, необходима".

Может быть, Якуб Кушк еще долго распространялся бы о красивых шеях и необходимых, но некрасивых платках, заматывающих шеи, если бы не заметил, что Крабат его не слушает.

"Где ты, брат? - спросил он. - Наверху или внизу, спереди или сзади?"

"Я в середине, и все вокруг меня, - ответил Крабат, - иногда мне хотелось бы быть с краю".

"Ты просто устал, брат, - сказал Якуб Кушк. - Давай немного передохнем".

Они уселись на стену и стали болтать ногами.

"Я старик, - сказал Крабат прерывающимся, полным печали голосом, - на холме, где растет липа, я жду своего сына".

Мы всегда ждем сыновей, чтобы свершилось то, что ждет свершений.

"Мои ноги тоже иногда устают, - проговорил Якуб Кушк. - Я хотел бы быть липой, чтобы белый голубь сидел на моих ветвях".

Они молча смотрели, как заходило солнце и как оно вновь взошло, и где-то под этим солнцем был Райсенберг, и где-то под этим солнцем была Смяла.

Они поднялись, пошли дальше и через некоторое время добрались до аэродрома. Якуб Кушк спрыгнул с лестницы на землю, Крабат подал ему трубу и тоже спрыгнул. Якуб Кушк показал на самолет, который ему особенно понравился: "Вот на этом мы полетим".

Крабату было все равно на каком. Они пробились сквозь толпу мужчин, которые усердно целовались. Приветливо улыбающаяся девушка в синей форме преградила им дорогу: "Вам нужно выполнить все формальности". Якуб Кушк посмотрел на целующихся, его передернуло, и он спросил: "А что, это обязательно должны быть мужчины?"

Девушка, кажется, не поняла его вопроса, она, приветливо улыбаясь, показала, куда им необходимо обратиться.

Уже при первом контроле Якуб Кушк не выдержал экзамена. Никаких документов в его пустых карманах не оказалось. Крабат предъявил им те бумажки, которые он при повторной проверке на автостраде по рассеянности сунул в свой карман: бумаг было много, может, на нас обоих хватит? "Он мой друг", - добавил он.

Однако его слова не только не были приняты во внимание, но произвели неприятное впечатление, а когда Крабат выразил желание купить для Якуба Кушка необходимые бумаги, все вокруг насторожились. Какой-то человек с холодной вежливостью попросил их пройти в его кабинет и, наморщив лоб, снова принялся тщательно изучать документы Крабата.

Из соседней комнаты вышла молодая полногрудая женщина в темно-зеленой блузке и в розовой чесучевой юбке. Якуб Кушк заметил про себя, что одно не подходило к другому. Женщина шепнула что-то человеку, сидевшему за столом, тот, кивнув, встал и уже с более приветливым видом протянул Крабату его документы: "Пожалуйста, поторопитесь, рейс задерживается только из-за вас".

Но когда поднялся и Якуб Кушк, чиновник с металлом в голосе произнес: "Этот человек останется здесь".

Крабат объяснил, что лететь без друга не может, пусть ему выдадут как можно быстрее все бумаги, если они так нужны. Чиновник уставился на него, заморгал глазами, провел ладонью по лицу, по ни Крабат, ни Кушк не растворились в голубой дымке.

Заикаясь от волнения, он проговорил: "Но ваша машина сейчас должна взлететь!" Это звучало почти как мольба.

Крабат повторил, что не хочет и не может лететь без друга.

Чиновник опустился в кресло, а Крабат и Якуб Кушк снова уселись, думая, что он сейчас выпишет им нужную бумагу. Однако после довольно долгого размышления чиновник исчез в соседней комнате. Снаружи доносился гул взлетающих и садящихся самолетов.

Прошло несколько томительных минут, и чиновник появился снова; вместе с ним вошла молодая женщина в зеленой блузке и мужчина приятной наружности, с волевым лицом, коротко стриженными волосами, тронутыми сединой, и веселыми карими глазами. Вежливо поздоровавшись, он уселся в глубокое кресло, закинул ногу на ногу, закурил тонкую сигару - видимо, он не имел никакого отношения к тем формальностям, о которых здесь шла речь.

Когда наконец выяснилось, что у Якуба Кушка вообще нет никаких документов, чиновник объяснил, что в таком случае придется установить его личность.

Якуб Кушк охотно назвал свою фамилию, имя и профессию. На вопрос, нет ли у него еще имени, кроме Якуба, он ответил отрицательно. Однако, когда его спросили о месте и дате рождения, он замялся.

У женщины в зеленой блузке от изумления глаза полезли на лоб. Вопрос явно поставил Кушка в тупик. Он спросил: "Надо ответить абсолютно точно?"

Человек, сидевший в углу, ухмыльнулся, а чиновник с терпением, готовым лопнуть в любую минуту, подтвердил: "Да, уж будьте любезны".

"Итак, - начал Якуб, - после того как ГОСПОДЬ прилег отдохнуть..."

Женщина в зеленой блузке в замешательстве посмотрела на чиновника, а тот резко перебил Кушка: "Какой еще господь?"

Якуб Кушк удивился: "Тот самый ГОСПОДЬ".

Человек с проседью, сидевший в углу, вмешался в разговор и сказал, обращаясь к женщине: "Записывайте!" - и к Якубу Кушку: "Продолжайте, пожалуйста".

Якуб Кушк продолжил свое правдивое повествование о том, где и когда он появился на свет.

"Итак, после того, как ГОСПОДЬ прилег отдохнуть, от всего творения остались только маленькая речушка и мельница, которые никому не были нужны. Я-то, может, и согласился бы их взять, но прозевал, потому что, когда ГОСПОДЬ распределял блага мира, я сидел за большим баобабом и считал ребра у Евы, все были на месте и красивее всех пятое снизу. Адам целый день вертелся возле ГОСПОДА - видно, хотел получить что-то вроде замка с секретом, чтобы запирать Еву, но ничего такого у ГОСПОДА не было.

Я все считал у Евы ребра, вот и оказался ни с чем. Когда я пришел, все уже было разобрано. Поэтому я взял себе речушку и мельницу, а на следующее утро Смяла окрестила меня Якубом Кушком".

После того, как Якуб досказал свою историю, отягощенную массой очень точных, но совершенно не относящихся к делу подробностей - может, они бы и пригодились, если бы надо было помочь девушке победить свою робость, но в данном случае были совершенно излишни, - он с приветливой улыбкой приготовился отвечать на следующие вопросы, потому что догадывался: для того чтобы получить одну бумажку, нужно исписать очень много бумаги.

Человек, сидевший в углу комнаты, внимательно рассматривал свою потухшую сигару, женщина в зеленой блузке с нескрываемым отвращением взирала на стенограмму, чиновник за столом злился на самого себя за то, что допустил этот фарс, оскорбляющий честь его мундира. Он погрузился в упрямое молчание - пусть шеф сам с ними разбирается, раз уж вмешался в дела, находящиеся в ведении его сотрудников.

И действительно, шеф явно намеревался сам разобраться, он опять зажег свою сигару и сказал Якубу Кушку: "Две или три ваши книги стоят в моем книжном шкафу, я прочитал их с удовольствием. В самом деле, - подтвердил он, улыбаясь, заметив на лице своего собеседника выражение удивления и недоверия, - они мне очень понравились".

Он встал и протянул Якубу Кушку руку: "Очень рад с вами познакомиться". Крепкое рукопожатие подчеркнуло его радость. Он улыбнулся и сказал: "А ваша сегодняшняя устная новелла просто восхитительна! Это был удачный розыгрыш, и я подозреваю, что вы хотели таким оригинальным способом проверить литературу жизнью".