"Мы используем дыхание Черного Камня для общего блага, - сказал Высокий Совет ученому. - Мы не хотим, чтобы кто-нибудь с помощью твоих знаний разрушил наш город".

Ученый проворчал: "Вы не доверяете мне".

Они ответили: "Мы доверяем тебе. Но ведь тебя могут похитить. А под пыткой человек всего лишь человек".

Он посмотрел на них: "Я скорее умру".

"Но мы не хотим, чтобы ты умирал", - ответили они.

"Но я умру, - закричал он, стуча себе кулаком по лбу, - умру здесь, потому что вы меня охраняете. Я больше не могу выдержать. Я прыгну в кипящую воду озера или прижму к своей груди Черный Камень".

На следующий день Высокий Совет принял решение несколько ослабить охрану ученого, чтобы он не чувствовал постоянного наблюдения.

Ученый расправил плечи, грудь его задышала свободнее, он уже давно не чувствовал себя так хорошо, и каждому, кто спрашивал, что с ним произошло, он отвечал, что наверху наконец признали, что он вышел из детсадовского возраста, что он мужчина и может сам за себя постоять; на одиннадцатый день свободной жизни мужчина, который мог сам за себя постоять, очнулся после странного обморока в незнакомом доме. Он чувствовал себя разбитым, голова у него кружилась, покрытое львиной шкурой ложе, где он лежал, он видел впервые в жизни. Ученый с трудом поднялся и, шатаясь как пьяный, подошел к окну. Он увидел большую квадратную площадь, где у огромных, стоящих в боевой готовности катапульт маршировали солдаты.

За его спиной отворилась дверь и вошел могучего вида военный в блестящем мундире, на голове у него был львиный череп.

"Я Тот Самый Генерал, - сказал он. - Вы можете называть меня просто "генерал". Вы мой гость, мой дом - ваш дом".

Генерал был в прекрасном настроении: он явился без всякого приглашения к девице в шафрановой блузке на чашку чая, и она приняла его, правда очень холодно и сдержанно, но все-таки не враждебно. У нее в гостях был и хозяин "Лампы Аладдина": он, видимо, был в приятельских отношениях с владелицей катапультных заводов. Он исподтишка насмехался над генералом, говоря, что мир для этого солдафона прекрасен только в том случае, когда полон оружия. Конечно, говорил он, все заинтересованы в том, чтобы вернуть Тех-за-границей к порядку. Но методы у этого мясника... от отвращения он скорчил гримасу и рассказал про генерала анекдот.

Из презрения к шутнику - владельцу "Лампы Аладдина" - генерал сдержался и не сказал хозяйке дома в шафрановой блузке, что у него и у одноглазого дамского угодника один и тот же хозяин.

Утром того дня, когда ученый проснулся в чужом доме и Высокий Совет узнал, что тот, кто открыл - или нашел - Черный Камень, похищен, Крабат и Якуб Кушк пришли в город, который генерал называл Те-за-границей. Высокий Совет принял решение, чтобы из каждой тысячи совершеннолетних жителей города был выделен один представитель для обсуждения создавшейся опасной ситуации. Крабат тоже был избран делегатом.

Общее собрание единогласно постановило, что город в опасности, и объявило осадное положение.

Вторым на Общем собрании обсуждался вопрос, как не допустить, чтобы генерал, похитивший ученого, захватил и Черный Камень.

Было решено попытаться освободить похищенного.

Но что делать в том случае, если - а это было вполне возможно - попытка окончится неудачей, спросил Высокий Совет у Общего собрания.

Никто не просил слова, потому что альтернатива была всем известна: либо смерть и разрушение города, либо надо помешать ученому раскрыть тайну. Он и сам сказал, что скорее умрет, чем раскроет секрет Черного Камня. Но ему не предоставят такой возможности, пока не опорожнят его мозг.

Молчание царило на Общем собрании более двух часов. Искали иной выход и не находили, однако это не означало, что его не существует.

Наконец встал тощий человек - желтые, глубоко сидящие глаза, тонкая линия губ делали его похожим на фанатика аскета - и сказал: "Кстати, я убежден, что мы должны вздернуть Вольфа Райсенберга".

Раздались одобрительные возгласы.

Человек, который уже многие годы произносил эту фразу на всех собраниях, поднялся снова. "Есть люди, которые советуют быть осторожными, - произнес он резким, высоким голосом. - Разве мы не прогнали волка из нашей страны? Конечно, и нам досталось, и нам пришлось залечивать раны, но мы победили его".

"Прогнали, но не победили!" - выкрикнул кто-то.

"У труса трусливые доводы, - насмешливо заявил оратор. - Я говорю: возможно, он расцарапает нам кожу, зато он будет висеть на дереве! Может быть, он даже отрубит нам руку или раздробит ногу, но разве у нас не две руки и не две ноги? Зато этот гниющий труп будет качаться на ветру!" Он сделал маленькую паузу и, увидев, что число сочувствующих увеличилось, с еще более ожесточившимся лицом продолжал: "Трусы говорят, что мы слишком слабы. Если это так, мы обязаны искать союзников. Я хочу от вашего имени начать переговоры с генералом..." Раздался гул возмущенных голосов, но он перекричал его: "Если с его помощью мы уничтожим Райсенберга, генерал станет овечкой".

Председатель Высокого Совета крикнул: "Он предлагает уговорить левую руку Вольфа Райсенберга отрубить правую".

Тощий фанатик, окруженный своими приверженцами, покинул зал. В дверях он обернулся и, подняв кулак, выкрикнул еще раз: "Кстати, я убежден, что мы должны вздернуть Вольфа Райсенберга".

Когда в зале вновь воцарилась тишина, встал Крабат. Он сказал: "Дерево, на котором будет висеть Вольф Райсенберг, еще очень молодо, ветви его не выдержат такой тяжести. Но с каждым днем крепнут ветви и глубже уходят корни..."

Он подумал: мы - корни, мы - ствол и мы - ветви; ему захотелось рассказать собравшимся, как он пытался уничтожить Райсенберга и разбил время на тысячу кусков: чистое добро и чистое зло, чистое Я в Смяле, Деве Чистой Радости, и чистое Анти-Я в Вольфе Райсенберге, реальном, осязаемом; рассказать, как он в огромной, давящей тени Райсенберга увидел и свою собственную тень, она была одновременно и тенью Райсенберга.

Крабат сказал: "Я попытаюсь его спасти". Он не сказал - Яна Сербина.

Крепкий, сильный человек - у него был насмешливый рот и глаза укротителя тигров - подошел к Крабату, назвал его братом и сказал: "Мы дадим тебе все, что нужно".

У Крабата на мгновение возникло чувство, будто он разговаривает с самим собой.

У цветочной клумбы сидел Якуб Кушк и кормил воробьев хлебными крошками. Крабат подсел к нему и поведал о том, что было на собрании.

Якуб Кушк сказал: "Жаль, что у нас нет волос из усов полковника - ты свой выбросил, а я вплел той, похожей на молодую кобылицу, в волосы. Сейчас бы они нам пригодились".

Крабат вспомнил про кристаллы Яна Сербина, которые были в его посохе.

"Ради бога, брат, не трогай их, - взмолился Якуб Кушк, - вдруг они сделают так, что у тебя ноги начнут расти из головы. Или рога! - Он ухмыльнулся: - Хотя рога наставить я и сам могу. Вот послушай..."

Но Крабат был настроен серьезно, и ему не показалась сейчас уместной история о том, как Якуб Кушк наставил кому-то рога.

"Только в Пруссии считают, что смеяться грех, - возразил Якуб Кушк. - Я знал одного человека, который никогда ни над чем не смеялся. Он думал, что, если будет над чем-то смеяться, значит, он будет смеяться над самим собой, и тогда над ним всякий посмеется. Этот человек умер. Он очень удивился, что никто о нем не горевал. Сидя на облаке, он недоумевал по этому поводу и спросил расположившегося на соседнем облаке поэта - тот курил сигару и все время смеялся над анекдотами, которые люди внизу рассказывали о нем: "Почему они не горюют обо мне?" "Потому что они не смеялись над тобой, - сказал поэт, отхлебнул глоток кофе из чашки с отбитыми краями и обломанной ручкой и добавил: - А главное, потому что ты не смеялся".