Равновесие между добром и злом может оказаться предельно шатким и иллюзорным. Да и способность сопротивляться злу — так ли она сильна в человеке? «Слепые щенки для Иванэ Бериташвили» — из недавних рассказов писателя, и как запутаны в нем вопросы, которые вроде бы ясны до очевидности. Еще один «кинологический» сюжет (что неудивительно — животный мир для горожанина представлен чаще всего собакой), интересный, конечно, человеческими отношениями внутри его.

Что произошло? Что помешало старому кожемяке Григолу, жителю довоенного еще Тбилиси, человеку одинокому и во всем разуверившемуся, возродиться к жизни, хотя возможность такая представилась? И возможность по-житейски убедительная — ученый-физиолог, узнав, что у старика есть собака, попросил его вырастить для научных целей несколько щенят. Старик рьяно принимается исполнять поручение, а потом все-таки топит в Куре весь приплод своей собаки, поверив пьяной болтовне знакомого забулдыги — о мучениях, которые ждут четвероногих в научной лаборатории. Забулдыга, проспавшись, от своих слов отказывается, но дело-то сделано, и собака бросилась в Куру за своим потомством, и худо приходится Григолу — если вчера весь двор ругал его за возню со щенятами и требовал немедленно утопить их, сегодня соседи так же чистосердечно осуждают старика… Так что же произошло? И кого винить в случившемся? Невежество старого кожемяки? Бессердечие пьяницы, которому все равно что говорить? Людскую молву, так легко меняющую свои цели?

Только старый Григол не хочет валить все на превратности судьбы, и, похоже, автор согласен с этим строгим самоосуждением своего героя. Слишком легко распорядился он чужой жизнью, и мера его ответственности — не перед людьми даже, перед своей совестью — неизбежно становится предельно высокой. «Будто камень в океан», — вспоминает старик тот момент, когда прыгнула в Куру верная его собака, на склоне лет открывается Григолу безграничность всего живого, взаимосвязь даже самых малых его частей, открывается простая истина: покушаясь на то малое, что копошится под ногами, рискуешь замахнуться на что-то огромное, включающее самого тебя.

Старики, чей опыт помогает увидеть важные жизненные закономерности, давно и прочно поселились в прозе «шестидесятников». Рассказ «Габо» появился почти на двадцать лет раньше рассказа «Слепые щенки для Ивана Бериташвили». Как похожи их герои! «Одинок он, этот старый машинист… Жизнь свою Габо уже прожил. Были у него и жена, и сын. А теперь остался он один-одинешенек. Только и близких, что целый квартал, где все знают и любят его, все от мала до велика называют его дядей Габо». И до чего же разнятся Габо и Григол! Разнятся как раз потому, что в отношении близлежащего окружения к Григолу нет и следов любви «от мала до велика» в качестве некоей щедрой компенсации за стариковское одиночество. За суетой бывшего машиниста, так нелепо и трогательно вкладывающего всего себя в заботу о внучке, существе недалеком и жадном, следишь с сочувственной и добродушной улыбкой; какие чувства и мысли вызывает драма старого Григола, уже говорилось.

Симпатичный и бескорыстнейший старик, о котором повествуется с элегической интонацией, и человек на склоне лет, так и не сумевший подняться к добру (урок, обращенный к читателю!), — нет, это слишком разные люди.

Писательская эволюция не может быть процессом чисто механическим, и упаси нас бог представлять ее как беспрерывное и неуклонное движение вперед. А вот следить за этой эволюцией поучительно всегда.

Подросток — еще один постоянный герой «шестидесятников». Он наделен чисто возрастной остротой реакций на проявления действительности. Он только входит в жизнь. Его характер — в становлении и потому крайне интересен для наблюдений и анализа. Да и мир, окружающий подростка, пропущенный через его восприятие, подвижен, динамичен и ломок, а значит, обнажает свои сокровенные глубины…

Центр «Чугуретских рассказов» — «Лука», одно из самых известных произведений Арчила Сулакаури.

По нашим понятиям, это — повесть, а такого жанра, как известно, в грузинской литературе нет. В любом случае отметим смысловую емкость и, если хотите, программность «Луки».

Подросток по имени Лука проходит через множество испытаний — и мы познаем, кто он есть, какова окружающая его человеческая среда, каково время, предстающее перед нами в повествовании.

Начинается война, жизнь меняется круто и резко даже в далеком от фронта городе; как и должно быть в таком случае, довольно быстро выясняется, на что способен каждый человек, что представляет собой на самом деле. Не забудем: на все происходящее мы смотрим глазами подростка, резкое противопоставление света и теней становится просто неизбежным.

Лука добр, наивен, доверчив — в общем, святая душа, которой очень не просто уцелеть, сохраниться в жестоких обстоятельствах военного времени.

Человеческое сообщество, населяющее старый, добрый тбилисский дом с неизменными балконами, показано без иллюзий, оно меняется довольно сильно, теряя свои чисто внешние признаки. «Люди со дворов и балконов спрятались и укрылись в комнатах. Балконы опустели, безлюдными стали и двор, и берег Куры. Казалось, будто все это очень давно покинуто жителями. Все что-то скрывали. Не делились радостью, не признавались в печали. Прятали достаток и так же тщательно скрывали бедность. Можно было подумать, что в этом старом доме поселились совсем другие люди». И, как временные постояльцы, плохо знакомые друг другу, они друг другу не доверяли. Близнецы тетушки как могут заботятся о своем племяннике: отец Луки, кадровый командир, — на фронте, мать уехала к отцу перед самой войной, с трудом добывает хлеб насущный сосед Луки, инвалид Андукапар, стараясь не терять ни обычной приветливости, ни присутствия духа. Как-то определяется в жизни Богдана, беженка из оккупированных областей страны. Но и накипь появляется на жизненной поверхности, самая разнообразная человеческая накипь.

Конопатый мальчишка, обманом отобравший у Луки последнюю приличную одежонку, выглядит чуть ли не добродушным шутником рядом с некоторыми другими персонажами «Луки». Ведь есть там переросток Ираклий, отбирающий у школьников хлебный паек. Есть некий Поликарпе, выдающий себя за родственника Луки, поселяющийся у него в квартире после смерти теток и пытающийся пустить эту квартиру в коммерческий оборот. Есть сосед Датико Беришвили, наглый делец, не останавливающийся перед тем, чтобы поднять оружие на отца Луки, приехавшего после ранения на фронте. И еще, где-то на втором плане — Коротышка Рубен, мирный голубятник, не гнушающийся теперь уголовщиной, внучка рыбака Ладо Иза, ищущая красивой жизни, и т. д. и т. п.

«Много проходимцев на свете. Это, конечно, нелегко. Но ты тогда человеком станешь, когда научишься различать мерзавцев», — говорит Луке дядя Ладо, и если руководствоваться критерием старого рыбака, можно сказать, что взросление Луки поневоле идет довольно быстро. И прекраснодушие его тает на глазах. Конопатого воришку, снова его обманувшего, он без затей бьет по физиономии. И с вымогателем Ираклием приходится поступать подобным образом — правда, на этот раз воспитательные оплеухи отвешивает беженка Богдана. Какой-нибудь, и все же опыт в борьбе со злом.

Но убывает ли оно?

«Что-то происходит с людьми, Лука, и я не могу понять что!» — бросает смертельно больной Андукапар, инвалид и философ поневоле.

Что-то происходит с людьми…

Мы расстаемся с Лукой, когда силы его, душевные силы на пределе; потерялись следы отца после страшной ночной перестрелки в тбилисском патриархальном дворе, ушел из жизни друг и советчик Андукапар. Только песня, которую поет мать своему больному ребенку, помогает Луке провидеть свет в окружившем его мраке: