Сначала мне почудилось улюлюканье и крики людей, потом конское ржанье и топот копыт. Подобно водопаду, с шумом и грохотом несся табун белых коней к Алазани… Словно поток, прорвав плотину и сметая на пути все, прокладывал себе путь вниз. На каждом шагу из засады выскакивали люди — шумя и размахивая палками, они не давали коням свернуть в сторону… Люди вбегали и выбегали, выносили и уносили… Как одержимые, мешками, ведрами, тазами, наволочками тащили книги… Бурлящая поверхность реки была покрыта конскими головами и книжными страницами. Лошади в отчаянии вытягивали шеи и изо всех сил боролись с сильной волной, с коварным течением, с глубокими воронками… Эти воронки жадно поглощали растерзанные книги… Прежде чем уйти, я еще раз обернулся и посмотрел на узкую улочку, где в беспорядке были разбросаны по мостовой книги…

— Озо, — снова позвал меня Лука, который кряхтя тащил два больших рюкзака. — Чего улыбаешься, не видишь разве, еле тащу?!

Я отчетливо представил себе, как согнанный с зеленых холмов табун лошадей с шумом покатился к Алазани и как его насильно загнали в реку, но этому видению помешали другие картины, неожиданно возникшие в моем сознании. Мне невольно вспоминались обрывки тяжелых впечатлений того дня, когда разорили, разграбили и развеяли по улице библиотеку калбатони Мариам. Сердце у меня заныло: почему я не побывал на ее похоронах, не отдал последний долг. Мне хотелось раствориться и исчезнуть в этом пространстве, в далеком шуме реки, в утренней дымке, в холодной синеве, в шелесте вязов, в яркой зелени холмов, чтобы хоть на миг слиться с тем, что окружало меня, одновременно доставляя радость и причиняя боль.

Лука с трудом доплелся до вершины холма, отбросил в сторону оба рюкзака и присел со мной рядом. «Чуток отдышусь, и пойдем», — сказал он. Я уже решил изменить маршрут на сегодня. Надо бы до возвращения побывать в Нислауре и только потом отправиться в нашу деревню. Мне страшно хотелось показать ее Луке.

Лука знал о Нислауре по моим рассказам и с радостью за мною последовал.

Мы долго не могли найти дорогу, ведущую в Нислауру, и решили подняться прямо вверх на гору. Старые подошвы скользили по росистой траве. Мы едва держались на ногах и, мокрые по колено, шаг за шагом одолевали подъем. Когда солнце поднялось, мы вышли на проселочную дорогу. Она была старая, вся заросшая травой, почти забытая. Но все-таки это была дорога, и идти стало легче.

Деревня не выглядела совсем заброшенной, на деревьях чирикали воробьи, слышался крик петуха. При входе в деревню навстречу нам с лаем бросилась овчарка. Сначала мы испугались было, даже вздрогнули, но Лука засмеялся и успокоил меня: «Она старая, беззубая». Собака от нас не отставала — озлившись, она хрипло лаяла и рычала. Несчастная, у нее и впрямь ни одного зуба не было.

— Не проведешь нас, старая, — обратился к ней Лука с ласковой улыбкой.

До овчарки словно дошли его слова, она смолкла, и ее взъерошенная шерсть улеглась. Потом, виновато склонив голову на бок, она неуклюже изогнулась, вытянула лапы вперед, встряхнулась и, виляя хвостом, поплелась за нами. К нашему сожалению, деревня оказалась почти совсем покинутой. Брошенные хозяевами, поросшие травой дворы, покосившиеся заборы, стены в трещинах, осыпавшаяся черепица… Старая маленькая базилика вот-вот готова была рухнуть, из ее дверей за нами следила темнота… Такой я увидел Нислауру. Но природа все же брала свое — ветки яблонь и груш свешивались чуть не до земли: под тяжестью плодов. Где-то на краю земли еще раз прокричал петух, а мы тем временем добрались до деревенского родника. У родника стояли и вели беседу три старухи, одетые во все черное. Услыхав наши шаги, они повернулись и с любопытством стали смотреть на нас. Мы поздоровались со старушками, скинули с плеч рюкзаки и бросили их там же, в тени развесистого орехового дерева. Уставшие от тяжелого подъема и потные, мы подошли к сложенному из плоских кирпичей роднику. Старушки отставили в сторону свои мокрые кувшины и подпустили нас к воде; вода текла широкой струей, холодная и прозрачная. Утолив жажду, мы подставили головы под струю, освежились. Старушки поинтересовались: «Откуда вы?» «Из города», — ответил я. С этого началась наша беседа. Они сообщили, что в деревне осталось всего четыре семьи, да и те старики. «Все разъехались», — спокойно рассуждали старушки, как будто это в порядке вещей. «А что они здесь забыли?» — говорили старухи, словно намекая: «Кабы не старость, то и мы бы здесь не сидели». Потом одна из них спросила: «А вас что сюда привело?» «Мы путешествуем, знакомимся с краем», — ответил я. «Получше места не нашли?» — засмеялись они. «Для нас лучше этого места на свете нет», — сказал Лука. Старухи снова рассмеялись, очевидно, сочтя сказанное Лукой за шутку.

Вдруг мы увидели, что в нашу сторону идет мужчина. Женщины засуетились, заспешили, наскоро схватили свои кувшины и разошлись кто куда. На мужчине был старый, выцветший военный китель, галифе и сапоги, шел он размеренным шагом, держался прямо. Приблизясь к нам, он вежливо поздоровался. Мы не думали, что он такой старый. Чисто выбритое лицо все оказалось в глубоких морщинах, редкие седые волосы были аккуратненько зачесаны набок. Он с отвращением посмотрел вслед старухам и крикнул им вдогонку: «Хватит вам каркать, старые вороны, ничего не выйдет, не надейтесь!» Насколько я помнил рассказ Анано, Гедеон Оманашвили отсюда ушел и больше не возвращался. Но сейчас я готов был поспорить, что этот одетый в старую шинель человек не кто иной, как Гедеон Оманашвили. Именно таким я его себе и представлял, только одет он сейчас был иначе.

— Юноши, разрешите представиться — Гедеон Оманашвили, здешний абориген.

Этот голос и манеру я словно слышал раньше, они показались мне настолько знакомыми, что я с трудом не заключил старика в объятия.

— Не желаете ли посетить мои пенаты и отдохнуть с дороги? Вы к тому же вымокли до нитки!

Лука вопросительно посмотрел на меня — неужто Оманашвили?

Я дал понять кивком — да, именно он. Долго упрашивать нас не пришлось — мы взвалили на плечи свои рюкзаки и последовали за радушным хозяином. «Я помогу вам», — предложил он и хотел было взять часть нашего багажа, но мы вежливо удержали его. Батони Гедеон шел впереди, временами оглядываясь и указывая нам дорогу. Следом за нами понуро плелась старая овчарка. Странная это была деревня: дома стояли только по одну сторону дороги, на склоне горы. Другая сторона выходила на Алазани.

Я шел за нашим проводником молча. Вот мы миновали дом Сабы, я сразу узнал его — три каменные ступеньки, дубовая дверь… Я не остановился, только обернулся, внимательно посмотрел на дом и как зачарованный продолжал идти за батони Гедеоном. Кто он, этот Оманашвили? Я ведь только понаслышке знал, что на свете есть такой человек — Гедеон Оманашвили… Видел же его впервые. Отчего я так разволновался, так обрадовался, отчего смотрю на него с такой нежностью?

Мы миновали почти всю деревню, прежде чем хозяин остановился у маленького домика с балконом. Он артистичным жестом указал на дом и произнес: «А вот и мои апартаменты!» Он ввел нас в чисто подметенный и ухоженный двор. В дом он нас не пригласил, а усадил в тени под липой. Похоже, длинный стол и табуретки были работы хозяина. Он подробно расспросил нас, кто мы, откуда родом, куда идем. Мы все рассказали, и он остался доволен нами. Даже подбодрил и похвалил нас: «Молодцы, молодцы!» За разговором мы не заметили, как к забору подошли две знакомые старушки — они принесли хлеб, зелень и огурцы.

— Ага, пожаловать изволили? Без меня жить не можете! — сказал им Гедеон. — Входите и все кладите на стол. А где же калбатони Магдалина?

— Магдана скоро придет. Сделает хинкали и придет.

— Хорошо, что вы еще не забыли святых законов гостеприимства.

Старухи разложили приношения на столе и ушли.

— И стариков своих предупредите, что у меня гости, — крикнул батони Гедеон им вслед и обратился к нам. — Юноши, нас в этой прекрасной деревне осталось всего четыре двора. Даже эти старухи, и те захотели в райцентр переселиться. Они и стариков своих уломали. Но я здесь на что! Я им такого наговорил, что они день своего рождения прокляли. Не выйдет, нет! Вы в гроб вместе со мной здесь сойдете! — погрозил он вслед старухам.