Глава вторая

Сияющий апрельский день занялся над Хабаровском — город проснулся для мирного труда и счастья. Два месяца назад кончился кошмар калмыковщины.

Полтора года. Шестнадцать месяцев. Свыше пятисот дней Хабаровск был распят, страдал в застенках, в «вагоне смерти», томился в рабстве жестокого владычества.

Дикая орда временщика, садиста Калмыкова, пригретая союзными войсками, изо дня в день безнаказанно буйствовала, горланила, пьянствовала, творила бесчинства, насилия, хватала тысячами рабочих, крестьян, трудящихся, расстреливала после пыток.

И вот наконец великим валом народного гнева снесло, смыло поганую нечисть.

Первые дни весенне-голубого апреля двадцатого года. Свобода! Труд! Не надо бояться, оглядываться по сторонам, ждать удара.

Погожее, теплое утро. Сияло торжествующее, могучее солнце. Воздух прозрачен, напоен запахами весенней свежести. Сверкает поголубевший, вздувшийся Амур: скоро ледолом, тронется, разорвет ледяные оковы.

Хабаровск закипел, как муравейник. Дети бежали в школу. Старушки и старики торопились в церковь — великий пост, приспело время говеть, молиться. Хозяйки с корзинами в руках спешили на базар. Мужчины-кормильцы, добытчики — рабочие, грузчики, мастеровые, служащие — бодро шагали на работу.

Ласковое, праздничное утро освобожденного, только-только легко вздохнувшего Хабаровска осквернили и растоптали солдаты японского императора.

В девять часов утра по всему городу стали рваться снаряды, захлебываясь, затакали пулеметы, отрывисто и сухо защелкали винтовки.

— Японцы выступили!!!

Горожане метались, не зная, куда укрыться от все нарастающего града пуль. По Большой улице промчались два вражеских грузовика; сидящие за пулеметными установками солдаты безостановочно строчили во все стороны. Грузовики прочесали улицу, на тротуарах и мостовой остались лежать трупы мирных тружеников, застигнутых на пути шальной пулей.

Самурайская военщина, засевшая на крышах, чердаках высоких зданий — там заранее были установлены пулеметы, — методично расстреливала город: правительственные здания, школы, базар, бегущих людей.

Горожане не могли найти спасения от сокрушительного вала огня. По Большой улице пронеслась конница и вновь прочесала ее, стреляя налево и направо.

Алена Смирнова бежала к Барановской улице — там стояли партизаны командира Лебедева.

— Стой, тетка! Ошалела? Не слышишь, что стреляют? Японцы выступили, бьют партизан, военных. Прячься! Куда ты бежишь под пули? Самураи ни старого, ни малого не щадят. Вернись, тетка! — кричал Алене, пригибаясь от свистевших пуль, молодой рабочий в длинной замасленной толстовке. — Беги в Красный Крест — там в подвале можно спрятаться.

Алена упрямо мотнула, головой. Какой там Красный Крест! Надо перемахнуть Большанку и вниз, а потом вверх, на Барановскую, — там партизаны, батя, Сергей Петрович. Они, наверно, дерутся там, а она, Алена, не с ними.

Надо же случиться такой неудаче — запоздала выйти из Темной речки. Ночевала там. Покоем наслаждалась в своем доме. Хотела еще затемно двинуться в путь, а проспала лишний час. Уже здесь, в городе, застигло ее выступление японцев — недалеко от цели. «Батюшки-светы! Досада-то какая… Отстала от друзей», — угнетенно думала Алена.

Она припустилась было бежать с новой силой, но рабочий в толстовке ухватил ее за руку и насильно втянул в здание Красного Креста.

— Голову потеряла, тетка? — спросил рабочий.

Она улыбнулась и ничего не ответила. Чего ей бояться? Бобылка. Одна как перст. Только батя поплачет…

По всем этажам пустынного Красного Креста толпился испуганный, недоумевающий народ.

— Говорили — учеба, а люди падают! — сказала женщина.

— Какая там учеба! Японцы, гады, выступили коварно… — сухо оборвал ее рабочий в толстовке.

— Вниз! Все вниз! — разнеслось по зданию. — В верхний этаж попал снаряд.

Верхние этажи опустели. В первом собралась толпа.

«Пойти наверх, посмотреть оттуда, что кругом делается», — подумала Алена и незаметно прошмыгнула на лестницу, поднялась на третий, безлюдный этаж.

Неприятно кольнула сердце пустота и заброшенность больших, просторных комнат. Потихоньку, на цыпочках, она подобралась к открытому окну и выглянула из него. Из окна хорошо виден стоящий на Военной горе кадетский корпус. Снаряды летели в него непрерывно. Ударит снаряд — и взметнется столбом красная пыль от разбитых кирпичных стен. По стеклу звякнула пуля, будто искала Алену. В пустой комнате громко посыпались осколки разбитого стекла.

Алене стало страшно, и она быстренько шмыгнула обратно — вниз, к людям, Здесь было шумно. Несколько человек в штатском, подтянутые, бритые, отсиживались в Красном Кресте и ругали красных: первые выступили с провокационным нападением на японцев. Запыхавшись, на ходу перезаряжая винтовки, вбегали в здание рабочие, матросы, солдаты, крепким бойцовским словом корили мужчин, отсиживающихся от беды за стенами Красного Креста, и опять убегали дальше.

Вдруг кто-то истерически выкрикнул: верхний этаж уже разрушен, начался обстрел всего здания. Поднялась неимоверная паника. Никому и в голову не пришла мысль, что не было слышно ни одного удара. Алену подхватила испуганная, объятая паникой толпа и вынесла во двор. Пробегая по двору, она приостановилась: что-то, крепко стукнувшись о землю, упало перед ней.

Матрос, бежавший рядом, наклонился, поднял что-то с земли. Они вместе вбежали в домик, стоявший по соседству. Матрос показал небольшую японскую гранату.

— Счастлива ты, видать! Это граната. Она не разорвалась только случайно, а то мамаша твоя наплакалась бы. А может, и муж? — сказал он и хорошо улыбнулся.

Матрос быстро и умело разрядил гранату и, подав Алене блестящую металлическую частицу, сказал:

— Возьми, милка, себе на память. Если бы она разорвалась, ни тебя, ни меня, ни других, что с нами бок о бок бежали, пожалуй, уже не было бы на белом свете…

События тревожного утра текли стремительно, Алена не успевала одуматься. Не могла она и сейчас полностью понять и оценить происшедшее — как случайно спасла ее добрая судьба.

С тихим любопытством, без страха смотрела она на гранату. Ее мучила одна мысль: как там? Что с отцом, с партизанами, с Сергеем Петровичем? Она не могла больше ждать; неотвязная тревога жгла, преследовала ее.

Военные покинули домик, вышли на Хабаровскую улицу. Выждав несколько минут, Алена ринулась следом за ними, но не окликнула бегущих: еще вернут назад. «Поднимусь в гору, перебегу Большанку, спущусь под гору, к Плюснинке, а там и Артиллерийская гора и Барановская. Ох и далеко еще!» — подсчитывала она мысленно.

На пути попался амбар, отгороженный от мира забором из волнистой жести. Усталая и запыхавшаяся Алена решила посидеть под забором, передохнуть. Но тут же вскочила: пули непрерывно падали на волнистую жесть, и она гудела и содрогалась, как от сильных ударов молотом.

— Бьют в кадетский корпус, ох и бьют! Там партизанский штаб, вот они и направляют туда центральный огонь… — услышала Алена голос пожилого, похожего на учителя человека, бегущего за ней следом. — Ты, молодка, почему по улице бегаешь? Прятаться надо, убьют! — прикрикнул он на Алену и, припустив рысцой, раздраженно добавил: — Нашла время бегать!

— А сами вы почему бегаете? — беззлобно огрызнулась на него Алена.

— Я? — удивленно оглянулся на нее человек, и золотая оправа его очков блеснула на солнце. — Я бегу спасать гимназию. Видите, красная гимназия горит? — указал он на горевшее невдалеке здание.

Они подбежали к гимназии, зажженной прямым попаданием снаряда, — она пылала ровным костром, и в свете яркого, солнечного дня пожар казался даже мирным: было тихо, безветренно, и желто-красное пламя с равномерно нарастающим гудением поднималось ввысь.

Алена и учитель молча постояли около горящего дома: спасти его было уже невозможно, да никто и не пытался это делать — люди прятались по подвалам.