— Слушок идет, господин Замятин, что и сейчас Вадим Николаич делов своих не бросил. Видали его люди с гольдом Ванькой Фаянго. Вдоль Амура и Уссури, по всей тайге мотаются, партизан сколачивают.

Юрий Замятин громогласно возликовал. Крупная птица попала! Яницын! Будет награда от атамана!

— Все ясно, Аким Силыч! Можешь идти восвояси! — выпроводил Замятин кулака. — Атаман приказал с собачьими депутатами не валандаться, от них все равно ничего не добьешься. Кончать их на месте. Приготовьте веревки. Амурскому мы особую честь окажем.

Юрий Замятин под сильным конвоем вывел Яницына на берег Уссури. Распорядившись обрубить тонкий ледок, образовавшийся на проруби, Замятин приказал снять с Вадима полушубок и шапку.

— Конные! — с ужасом крикнул конвоир.

— Партизаны!.. Мать их…

Из леса, размахивая шашками, летела на рысях группа конников в шапках-ушанках, кожухах, тулупах, полушубках.

Хорунжий выхватил из кобуры револьвер, на бегу выстрелил два раза в Яницына. Затем Замятин рванул скачком в сторону от проруби, со скоростью резвого оленя помчался к селу. Конвой, тяжело топая по рыхлому снегу, бежал за ним.

Не успели каратели, захватившие Яницына, скрыться вдали, Фаянго спрыгнул с высоченного, раскидистого кедра, на который он взобрался, скрываясь от преследователей, с легкостью белки, не стряхнув охапки снега — и затаился… «Плохие люди. Черные люди…»

Верная Селэ-вуча по следам привела Ивана Фаянго в село, куда калмыковцы привезли Вадима.

Старый нанаец сторожко бродил по окраине села, наблюдал: не решался зайти в него — не нарваться бы на калмыковцев, не повредить другу, попавшему в плен к злым, нехорошим людям.

Наконец Фаянго решился остановить женщину, идущую с Уссури с коромыслом на плечах. Он осторожно спросил ее, стоят ли в селе белые.

Боязливо озираясь по сторонам, женщина поведала старику: небольшой — человек пятнадцать — отряд с утра стоит в селе; каратели сняли с седла неведомого, избитого до черноты человека и протащили его по снегу в дом напротив школы.

Спотыкаясь и падая, Иван Фаянго бросился было туда, но остановился:

— Чем я, безоружный, помогу Вадимке?

— Ваня! Какими ты судьбами к нам попал? — окликнул Фаянго старик, который стоял у калитки. — Заходи! Гордый стал, нос от друзей воротишь?

Нашлись и в этом далеком селе друзья, знавшие старика охотника. Тайком от карателей они достали ему лошадь с санями, нагрузили их сеном. Фаянго взял у старика тулуп и благополучно проехал по селу, пряча скуластое лицо в жесткий воротник из собачьего меха.

Деревня осталась далеко позади. Фаянго взял с саней сено, покормил лошадь — сытой-то легче везти сани — и хлестнул ее бичом. Лошаденка приударила, дала хорошего ходу.

Иван решил ехать в отряд Лебедева — сообщить об участи Вадимки Яницына.

— Ай, Вадимка! Ай, побратим! Однако, ты плохо сделал, дружок. Зачем ты прогнал от себя Ванюшку Фаянго? Одному, поди-ка, скучно на вредных людей смотреть? Сынка моего Нэмнэ-Моракху вредный человек пулей сбил… Вадимку вредный человек убить хочет. Ой, беда, беда пришла, Ванюшка Фаянго! Скоро ты останешься один, однако… — продолжал горестно бормотать старик.

Колесил и колесил Иван Фаянго — сокращал путь, спешил скорее пробраться к отряду. Лошаденка трусила и трусила ходко. «Худая, прорва, лядащая, попукивает, а бежит ровно», — думал Иван Фаянго, подгоняя кобылку кнутом.

Частенько Ваня посматривал по бокам, оглядывался назад: не следит ли кто за ним, не хочет ли какой вредный человек узнать, куда он едет? Старый лис всегда за собой дороги заметает! Когда твердо убедился, что не наведет на след чужого пронырливого человека, Фаянго свернул к партизанским землянкам.

Горестное известие о судьбе Вадима Яницына всколыхнуло партизанский отряд.

Бабка Палага, узнав, что Вадим попал в руки калмыковцев, не охнула, не крикнула, поджала бурые скорбные губы.

— Сердце — вещун! — только и сказала она.

Сергей Петрович взял от Ивана Фаянго бумаги Вадима, расспросил старика обо всем и долго сидел, обдумывая какую-то, казалось, неразрешимую задачу.

— Товарищ командир! Разрешите обратиться?

Сразу словно постаревший, Лебедев тяжело поднял голову. Перед ним стояли муж и жена Костины.

— Слушаю вас…

— Вчера, товарищ командир, вы справедливо разъяснили мне: догонять крупный отряд Верховского, чтобы отомстить за батю, — бесполезная игра с огнем. Я согласился с вами: нельзя распылять отряд, рисковать им сейчас, когда мы готовимся к заданию… Но неужели вы, товарищ командир, не попытаетесь спасти Яницына? Ваня говорит: маленькая группа, может быть случайно отставшая от основных сил. Там, как ему сказали сельчане, человек пятнадцать, не больше. Разрешите произвести налет на село? Дайте мне десять — пятнадцать человек. Мы сделаем все возможное и невозможное, — горячо выкрикнул Бессмертный, — вырвем у них Вадима Николаевича, если он… жив…

Лебедев смотрел на преображенное лицо Бессмертного и не узнавал его: мольба, горячая просьба, убежденность в удаче были написаны на нем. Сомнения командира рассеялись. «Надо сделать все, надо предпринять все, но спасти Вадима! Партия не простит нам, если мы не решимся даже на крайние меры, чтобы отвоевать его у врагов».

— И Варвару с собой берешь? — вместо ответа спросил Сергей Петрович.

— Беру, товарищ командир. Мы теперь только вместе… Разлучаться нам нельзя! — непреклонно сказал Бессмертный.

— Хорошо. Отбери еще двадцать человек самых стойких, самых выверенных. Обязательно возьмите с собой фельдшера. И возвращайтесь с победой, дорогие мои товарищи… На лошадях… иначе опоздаете…

Глава шестая

Бессмертный, вырвавшись из тайги к околице села, заметил группу карателей, резво улепетывающих с берега Уссури.

Крутя изо всех сил над головой блестящую шашку, Семен гикнул, хотел вырваться вперед. Бок о бок с ним скакала Варвара и кричала:

— Семен! Они на льду человека бросили… Мертвый, кажись…

Семен и Варвара пришпорили коней, спустились наметом с отлогого берега на лед, подскакали к проруби.

У самой кромки ледяной проруби, толщиной свыше аршина, лежал человек.

Костины одновременно спрыгнули с коней и наклонились над неподвижным человеком. Он! Яницын! Следом за Костиными прискакали еще несколько всадников. Часть из них бросились догонять калмыковцев.

— Вадим Николаевич! — крикнула не своим голосом Варвара.

— Ай, Вадимка! Ай, дружок! Однако, они его убили? — потрясенно вскинув руки, вопрошал Иван Фаянго.

Голос Фаянго привел в себя Бессмертного, потерявшегося на миг от безмерного горя. Он сорвал с плеч расстегнутый тулуп и бросил его жене.

— Товарищ фельдшер, Варя и ты, Фаянго, останетесь здесь! Закутайте Вадима Николаевича потеплее. Может быть, он жив еще? Несите его в дом… А мы все — туда, в село.

Калмыковцы, перепуганные внезапным налетом партизан, попадали на коней, отдохнувших на даровом овсе, карьером покинули село.

Партизаны бросились в погоню: еще было светло…

Закутанного в тулуп Яницына внесли в самый близкий от берега дом, раздели, сняли мокрые валенки.

Фельдшер, подняв руку, попросил присутствующих помолчать, приник ухом к груди Вадима.

— Жив!.. Сердце бьется! — радостно сказал фельдшер.

Он осмотрел раненого. В Вадима попала одна пуля; она прошила его под ключицей и вышла выше лопатки — сбоку.

— Легкие не задеты! — облегченно вздыхая, сказал фельдшер и стал перевязывать Яницына.

Тот застонал, потом открыл глаза, спросил:

— Бумаги? Бумаги доставил Ваня Фаянго?

— Не беспокойтесь, товарищ комиссар, — ответила Варвара, — Сергей Петрович получил ваш пакет.

Калмыковцы решили принять бой. Они спешились, укрылись за лошадьми, то и дело поглядывая настороженно в туманную, морозную даль — там, далеко, лежал на горах Хабаровск. Некоторые из калмыковцев, не выдержав разящего огня партизан, которые тоже спешились и постепенно приближались к белым, пытались поднять лошадей, чтобы умчаться в сторону города, но их остановил хриплый голос офицера. Больше часа шла перестрелка. Белые продолжали отстреливаться.