Летят на меня с громким криком вороны, сороки, чайки, каменные стрижи. Со злостью и без пощады долбят меня жесткими клювами дятлы, носятся, сердятся, клюют, бьют крыльями иволги, зимородки, трясогузки. Слышу в небе клекот: орел крылья раскрыл — спускается. Вцепился железными когтями в мою голову, а клювом бьет по шапке, рвет ее в клочья.

Потом охотники сказали: семь дней я по тайге бегал голодный. Шаман злобу на мне вымещал! Я помирать собрался — идти больше не мог — и упал. Селэ-вуча меня не бросила, за мной бежала, скулила, ночами грела. Видит — дело плохо! Надо Ванюшку Фаянго спасать! Оставила меня, вынюхала, зимовье отыскала. Лает, кричит: «Идите за мной! Ванюшка помирает!» Они — за ней. Подобрали они меня, однако, мертвого: три дня в зимовье лежал, ничего не понимал, и пища вон шла. Они мясо сохатого варили, в рот мне вливали. На четвертый день я охотников узнал, Селэ-вучу, зимовье; туман и круги, как блюдца, красные, зеленые, пропали! Шаман все может! — убежденно закончил Фаянго.

— Просто ты, Ванюша, был болен. Шаман тут ни при чем, — сказал Сергей Петрович.

— Не говори, Сережа, не болтай, чего сам не знаешь!

— Ладно, не обижайся, друг-побратим. Веришь — и верь. Тебя поздно переделывать, — примирительно ответил разволновавшемуся нанайцу Сергей Петрович. — Садись-ка за стол. Об еде даже забыл со своими шаманами… Бабушка Палага, как там дела? Каша из буды сварилась? Готовьте пельмени, скоро вода в ведре закипит, можно будет засыпать.

Партизаны, заметив приготовления к ужину, исчезли из землянки: знали, что угощения на всех не хватит.

— Весь день, с утра еще, когда и куска во рту не было, мне все рыбкой икалось. К чему бы это? — намекаючи, хитровато спросил командир у Силантия.

— Ой! Я и забыл, — лукавит Лесников. — Бабушка Палага! Там на полочке горчица есть и уксус. Приготовьте для строганины. Для дорогих гостей заморозили свежего осетрика и нельму на строганину.

Лесников вышел из землянки, принес замороженную нельму и небольшого осетра.

— Строгать рыбу тебе, Ванюша, — сказал Сергей Петрович улыбавшемуся во весь рот Фаянго.

Вытащив из ножен, висевших на бедре, остро отточенный нож-кинжал, нанаец принялся ловко и быстро строгать мороженую рыбу. Тонкие, почти прозрачные пластинки мастерски настроганной рыбы Фаянго уложил на глиняное блюдо. Оживленно переговариваясь, все принялись за строганину, обмакивая ледяные пластинки рыбы в уксус с горчицей и солью.

— Хороша строганинка! — простодушно закатывал глаза Фаянго. — Ах и хороша! Однако суха, а сухое рот дерет!.. — откровенно поглядывал он на вещевую сумку Яницына.

— Хитер старикашка… — засмеялся, поднимаясь со скамьи, Вадим Николаевич.

Достав бутылку самогона, он разлил ее по кружкам. С восторгом крякнув, Фаянго двумя руками обхватил свою кружку, нюхая ее содержимое и посверкивая разгоревшимися узкими глазами.

— Бабушка Палага, присаживайтесь к нам! — пригласил Вадим хлопотавшую старуху.

— И без меня обойдется. Пейте сами, что там придется на четверых-то?

— Садитесь, бабушка! — настойчиво повторил приглашение Сергей Петрович и прибавил, обращаясь к Яницыну: — Вадим! Оставь полкружки Семену Бессмертному. Он скоро здесь будет.

— Вот удружил так удружил, Вадим Николаевич. Водочкой-то! Мы ее в кои веки не видали, а известно, без росы и трава не растет! — заглядывая в кружку, радовался Силантий.

— Выпьем, друзья, за успех, за успех и победу! — серьезно и торжественно предложил Вадим.

Все чокнулись и выпили. Довольный Силантий с наслаждением жмурился, нюхал кусочек черного хлеба. Фаянго, закрыв глаза, прислушивался, как бежит огненная влага по его усталому, наголодавшемуся телу.

— Огонь-вода! Хорошо, однако, жжет! — довольно бормотал он, поглаживая себя по животу.

— Ванюша у нас не пьет, а ото рта не отымет! — подшучивал над ним Лесников.

Присутствующие невольно расхохотались, глядя на блаженное лицо охмелевшего нанайца.

— Любишь, Ванюша? — спросил Вадим.

— Люблю!.. — восхищенно отвечал Фаянго.

Бабка Палага поставила на стол ведро с кипящими пельменями, и разговор сразу оборвался.

— Вот уплетает так уплетает! — хохотнул Силантий, следя за мелькавшей в воздухе рукой нанайца. — Видать, вы, товарищ Яницын, его в черном теле держите? Дорвался — за уши от тарелки не оторвешь!

— Однако, здорово я набил живот! — удовлетворенно сказал Фаянго.

Узкие глаза его смыкались, но он преодолел сон и вышел из землянки — проверить собак.

— Ходь со мной, Селэ-вуча! Ходь! Будет, побаловалась! — сердито позвал он собаку.

Вернувшись в землянку и выпив две кружки горячего чая с хлебом, Фаянго окончательно разомлел от тепла, сытного ужина, выпитого самогона.

— Однако, я, Сережа, спать лягу! — бормотнул он, не в силах разомкнуть осоловевшие глаза.

— Ложись, ложись, Ванюша! — встал из-за стола Сергей Петрович. Он расстелил на нарах, прибитых к одной из стенок землянки, свой тулуп, уложил старика и прикрыл его оленьей кухлянкой.

— Милейший старик, — сказал Вадим, — мой лучший связной. Все пути и перепутья знает. Ночью и днем ориентируется на местности прекрасно. Поразительная сила и ловкость! А меткость глаза? Ездил я с ним однажды на рыбалку. Как он с оморочки бил ночью острогой рыбу! Ни одного промаха. Точность попадания стопроцентная. Сын его Нэмнэ-Моракху и племяш Навжика тоже были замечательными охотниками и рыболовами. Как сейчас помню их мальчонками. У нанайцев ребята хорошенькие, как игрушки. Ты замечал, Сергей, интересное явление?

У ребят нанайцев кожа нежно-розовая, как лепесток яблони, а как только за пятнадцать лет, как войдут в года, делаются смуглыми, почти коричневыми.

Завязался было разговор о Нэмнэ-Моракху, Навжике, Фаянго и жене его Аннушке.

— Время, друзья, поговорить о деле, — сказал Вадим Николаевич, — я на рассвете должен ехать дальше, поэтому все необходимо уточнить сегодня.

Товарищ командир! На санках Фаянго два верхних мешка предназначены нашему отряду. Гольды подбрасывают в партизанские отряды торбаса, унты, теплые варежки. Женщины расшили их узорами — от души. А остальное — по распоряжению штаба — отвезем в другие отряды. Я за это время объехал с Ваней несколько стойбищ: давно нас ждали, шили, готовили подарки. Милый и добрый народ. А какое радушие!.. Ну, теперь перейдем к неотложным вопросам…

Яницын коротко рассказал присутствующим о задаче, поставленной штабом отряду Лебедева. Долго, придирчиво, шаг за шагом проследили по карте-двухверстке пути следования к месту сбора отрядов для совместного налета на крупную железнодорожную станцию, склады интервентов в тылу врага.

Вадим Николаевич предупредил о трудностях следования по намеченному маршруту, о предстоящих испытаниях, которые явятся проверкой зрелости партизан, их мужества и готовности к ответственным заданиям.

— Наступление рассчитано на ночь, и, пока они там разберутся, мы свое дело сделаем, — энергично излагал Вадим план похода. Проницательные глаза комиссара пронзительно вглядывались в присутствующих и, казалось, читали все, что творилось в душе у каждого.

— Обмозгуем-ка, товарищ комиссар, еще разок: дело не шуточное, — сказал Сергей Петрович, и придирчиво, предусматривая все шансы за и против, партизаны стали вновь разбирать предложенный вариант налета.

«Обмозговывали» долго, сосредоточенно и, внеся некоторые поправки, приняли разработанный план.

После совещания бабка Палага подала им чай, и Сергей Петрович заметил, как внимательно поглядывает она на Вадима. Вот села на маленькую деревянную скамейку, принялась за шитье и нет-нет да и метнет испытующий взгляд на Яницына.

Сергей Петрович подсел к Палаге.

— Это ведь он приезжал в Темную речку при Советах? — спросила Палага. — Марьи Ивановны Яницыной сынок?

— Он, он! Хорошая у вас память, бабушка Палага. Сколько лет прошло, да и долго ли вы его видели!

— Ну, такого ухаря не трудно запомнить. Он хоть и старше сына моего, Николушки-покойника, и обличье другое, а вот чем-то схож с ним — тоже как будто весенним березовым соком налит: все в нем так и ходит, так и бродит! Большевик? Комиссар вашего отряда? О! Какими делами-то заправляет! — уважительно протянула бабка Палага. — Я и вижу — настоящий человек, большое в нем сердце…