Хорошо Илька пел, да только где сел! Взбрела парню дурь в голову. Знал — Сергей Петрович ценит его за геройские дела, за то, что никакой работой в отряде не брезговал: дрова рубить? — рубит; кашеварить? — пожалуйста; в засаду идти? — с великим удовольствием! Главное его дело — винтовка! Соколиный глаз у парня.

— У тебя, Илька, — смеется Сергей Петрович, — глаза посильнее совершенного оптического прибора!

Испытывали Илью с винтовкой во всяких положениях: стоя — бьет в цель без промаха; сидя — бьет; лежа — бьет; на боку — бьет! Будто не целится, а так, играючись, чуть примерит глазом — и цель пристреляна! За боевые заслуги уважали Илью, и Лебедев им дорожил. Похвастался Илья: «Украду у бабы, мне командир ничего не сделает!»

Сказано — сделано. Спер у бабы полотенце — она его у сундука сцапала. Слезы, крик. Узнал командир.

Собрал отряд.

— Вор Илья Шерстобитов, три шага вперед! Раз, два, три!

Вышел Илька, голову повесил: дело по-серьезному оборачивается.

Доложил Лебедев отряду про его провинность.

— Собирайте вещи, Илья Шерстобитов. Через десять минут чтобы вами и не пахло в лагере!

Взвыл Илька, объясняет: шутил, мол!

— Поганая овца стадо портит, — отрезал командир. — Идите, Шерстобитов. У нас дороги разные. Нам не до шуток.

Молодые партизаны любили Ильку за веселый нрав, чуб шоколадный в кольцах, за улыбку до ушей, сердце широкое — рубаху снимет для товарищества.

Пошли парни к командиру. Лебедев слушал их хмуро.

— Нам не до шуток! Поймите, ребята…

Запальчивый Володька Игнатов захотел мудрость житейскую Лебедеву показать, прервал его на полуслове:

— Мы в заступу за дружка Ильку пришли. Не дело это… гнать. Надо так гнуть, товарищ командир, чтоб гнулось, а не ломалось. С вашими методами весь отряд поразогнать можно… — Сказал так Володька — и руки в брюки, приосанился: знай наших, умных!

Тяжело посмотрел командир на паренька.

— Да, Игнатов, — угрюмо сказал он, — вижу я, ты только с виду орел, а умом пока тетеря. В заступу за друга? Дружба крепка не лестью, а правдой и честью. Если ты настоящий друг, пойди и скажи Илье Шерстобитову: «Ты сделал подлое, нечестное дело — уронил партизан в глазах людей, приютивших и обогревших отряд…» Друг! Не тот друг, кто медом мажет, а кто матку-истину в глаза скажет…

Такую парку устроил Лебедев парню — взмок Володька, взмолился: отпустите душу на покаяние…

Не простил командир Ильку Шерстобитова: дисциплина в отряде — святое дело. С тех пор молодые партизаны говорили:

— Лучше свое отдам, а чужого не трону…

Сергей Петрович — голова! Оказался и умен, и хитер, и сообразителен. В воинском деле его не обведешь — соображал, как ученый военный генерал. И никто не знал в это время, что Лебедев ждал комиссара с тревогой, — тот был в Хабаровске для связи с подпольщиками. Одобрит или ругнет за Ильку? Яницын, как и все в отряде, ценил безотказную Илькину выносливость. В другой раз и Лебедев простил бы, но в таком деле, как крестьянская обида, слабины давать нельзя. «Гнуть, чтоб гнулось», — вспомнил он. Задержался Вадим, и начинает душить тревога… Шумят что-то? Вадим!

Комиссар потемнел, узнав об Илькином проступке:

— Дурную траву из поля вон!..

К весне вызвали Яницына на совещание партизанского актива. С легким сердцем благословил Лебедев друга в путь:

— Устанавливай связи. Перенимай опыт борьбы. Хватит нам партизанничать вслепую…

В тайге-глухомани, в охотничьем зимовье — подальше от греха! — набилось семьдесят шесть человек! И все ребята бывалые — оторви глаз да ухо, уже прославленные по краю воины-партизаны, не раз беспощадно чихвостившие врага.

За головы некоторых, — как ни скуп был крохобор Ванька Каин, а тут расщедрился, — большие деньги сулил. Да шиш с ним! Честный человек не позарится на такие распоследние деньги, а его легавые-ищейки за город и нос высунуть боялись.

Зимовье охотничье тесное, впритирочку, но рад, горд, весел партизанский неприхотливый народ: своя братва, вольнолюбивая, непокоренная! Шутка ли! Каинствует недалеко, в городе, Калмыков и его распроклятая банда, а тут партизанский актив! Бородачи родные — рабочие из арсенала, из Амурской флотилии, грузчики, учителя, горожане и крестьяне, — согнали их с насиженных мест, шею крутили, в ярмо впрягали. Не покорились! Знакомцев нашли, кто и друзей, — разговоры, а то и песня вспыхнет, как огонь в ночи. А шуму! А гаму! Объятия. Поцелуи. Только тот поймет их радость, воодушевление, восторг, кто был под замком или пятой врага и вышел на свободу.

В отряд вернулся Вадим Николаевич окрыленный: кончились дни одиночества, неуверенности! Большевики руководят партизанским движением края, — избран революционный штаб, который и будет координировать ранее разрозненные, а потому зачастую и безрезультатные действия отрядов.

По возвращении в отряд Вадим подробно и обстоятельно рассказал партизанам о совещании актива, о том, какие были поставлены задачи.

Борьба за восстановление Советов!

Мобилизация масс на борьбу с интервенцией и белогвардейщиной!

— Ого! Революционный штаб, — значит, вслепую, как кутята, больше ходить не будем! — говорил Лесников.

— Мотайте на ус, ребята, — вторил ему Иван Дробов, — партизанской стихии и разболтанности амба!..

Довольнёшенький, гоголем зашагал по землянкам Лебедев: побратим выскочил с актива начиненный горючим, как бомба. Держись, партизанская вольница!

И первым делом комиссар чин чинарем провел переизбрание «политотдела». Комиссаром единогласно утвердили Яницына, а он не поскупился — отобрал для политической работы в отряде самых умных, отважных и веселых ребят. Остроглазый не терпел компанейщины, бестолочи, и каждый из политотдельцев нес определенные обязанности.

В командирскую землянку, где жил и комиссар, по вечерам охотно собирались партизаны: послушать беседу, обзор международных и внутренних дел, помочь писать прокламации, листовки, обращения к населению города и деревни.

Яницын не зря провел два дня среди партизан других отрядов: появились нововведения. Построили хлебопекарню, подобрались желающие работать в пошивочной мастерской. С особой охотой и прибаутками учились ребята отливать пули и делать самодельные гранаты «ОП» — особые партизанские. Послали второе подметное письмо Ваньке Калмыкову и его опричникам. Круто замесили! Молодые партизаны заскорузлыми, непривычными к перу руками письмо на память переписывали, — от усердия язык на сторону. Хохот не смолкал.

— Дай письмо прочитать, Вася, — попросила Алена.

Но он отмахнулся, сказал:

— Тебе читать ни к чему: там мужской разговор…

Все радует, все веселит партизан. Лебедев читал как-то — и запомнили партизаны, повторяют хором:

Одно дело, когда горстка, чуть что — и к ногтю, а другое дело — рать!

Не все, конечно, в отряде шло как вприсядочку, бывали воинские нестерпимо тяжкие неудачи, потери друзей, были гонения, срывы, еще донимал голод. Но грело сознание, что близится срок и скажется несокрушимая сила поднимающейся рати.

Летом партизаны отряда Лебедева сделали несколько удачных налетов на железную дорогу, — летели мосты, под откос с грохотом валились, перевертывались, разлетались на куски вагоны, дыбились паровозы!

Калмыков снарядил карательный отряд — наказать, уничтожить партизан, снести с лица земли!

В течение трех недель уходили партизаны от карателей — измотали преследователей, замели следы. Оторвались от погони с трудом: уже иссякли патроны, на исходе питание, истощены люди.

Решил Лебедев делать передышку — ниже Хабаровска, около Амурской протоки. А тут вновь тяжкая хворь привязалась ко многим.