— Не знаю, — честно призналась я.
— А скажите мне, вот вы, хоть и рано потеряли мать, а наверное, вспоминаете ее?
— Конечно.
— А как, по-вашему, сто лет назад так же любили родителей или меньше?
— Конечно, так же!
— А триста, а пятьсот лет назад?
— Наверное, так же!
— Ну, а избранника своего, юношу?.. Тут как, по-вашему, дело обстояло?
— Джульетта любила Ромео несколько сот лет назад!.. — сказала я.
— Ну, а может быть, от обид, от утраты близких людей тогда меньше болела душа?
— Наверное, так же, — вздохнув, ответила я.
— Вот, значит, главное-то вам известно. Все чувства, которые испытываете вы, свойственны и той девушке, чью историю вам придется оживить. Но жизнь той прекрасной башкирки была много суровее.
Он начал рассказывать о трудной жизни в лесу, когда старик отец потерял твердость руки и охота с луком и стрелами стала ему не под силу, а одна рыбная ловля не могла прокормить. И дочери приходилось запасать ягоды и грибы, вялить рыбу, прясть, ткать, стирать и заботиться об отце… А вокруг — лес, река…
— Очень хорошо! — сказала я.
— Что хорошо?
— И лес, и река, и небо… И работать с утра до ночи для дорогих людей тоже хорошо…
— Гм, — откашлялся он и вдруг сказал: — А ведь вы действительно похожи на ту девушку, о которой мы собираемся рассказать в своем фильме…
Он поднялся и стал прохаживаться. Он был почти одного роста с деревцами на поляне, и, когда я присоединилась к нему, мне пришлось все время закидывать голову во время разговора. Мне хотелось видеть его лицо. Ведь от него я впервые узнавала историю своей родины, ее чудесные предания и страшные традиции, унижающие женщин — почти рабынь.
Мы вместе обсуждали, каким мужественным должно быть сердце девушки, восставшей против традиций, против сильных мужчин, против богатства.
Конечно, «мы» сказано чересчур самонадеянно. Я только поддакивала, захлебываясь от восторга. Для меня был счастьем этот разговор, открывший то, чего я не поняла, читая и перечитывая сценарий. Счастьем была и роль кроткой девушки, нашедшей в себе силы отстоять не только свою любовь, но и свободу и человеческое достоинство. Сдерживая волнение, я сказала:
— По тем временам невеста пастуха поступала как революционерка!
Евгений Данилович, улыбнувшись, кивнул.
— Но вы должны остаться сами собой, такой, как вы есть… Не изображайте сверхъестественно мужественную героиню.
— Ого-го-го! — послышалось в чаще.
— Ого-го! — ответили мы и стали прислушиваться к отдаленному треску ломающихся сучьев.
Евгений Данилович остановился и положил руку на мое плечо.
— Любите ли вы кого-нибудь? — неожиданно спросил он.
Я настолько растерялась, что не смогла уклониться от ответа.
— Не знаю сама… Не понимаю… Сучья трещали уже рядом.
— Ни черта! — вынырнув из чащобы, объявил Валя, ставший малиновым. — Там линия высокого напряжения… Прямо через колхозные поля…
Он с размаху сел под дубком и отдувался, забыв всегдашнюю важность.
Анна Николаевна появилась, держась за Вадима и Васю.
— Вот так работенка! — сказала она сокрушенно. — Еле выбрались…
Евгений Данилович развел руками:
— Я же говорил, что балетмейстеру ни к чему…
— Оставим это, — нетерпеливо оборвала его Анна Николаевна, усаживаясь под дубом. — Я считаю, что я не только балетмейстер, но и постановщик балета, поэтому в мои функции входит и выбор костюмов, и грима, и места съемок…
— Надо больше рассчитывать силы, — солидно заметил Валя, все еще красный как вареный рак.
Анна Николаевна насмешливо улыбнулась.
— Садитесь, Копылевский, — сказала она. — Мы с вами заслужили отдых. И Валя, который так умело рассчитал свои силы, тоже с нами отдохнет…
— Колоссально намотались! — определил своим любимым словом неудавшийся поход Вадим и опустился на траву.
Евгений Данилович вдруг снова стал похож на сердитую овчарку.
— Дело в том, что, пока совсем не стемнело, мы должны добраться до автомобиля. В темноте Рая может повредить себе ноги, и это нам дорого обойдется.
— А ей сюда вовсе нечего было забираться, — возразила Анна Николаевна и недовольно посмотрела на меня.
Я только теперь вспомнила об истинной причине своей навязчивости, потому что, разговаривая с Евгением Даниловичем, забыла обо всем. В ответ на ее упрек я, все еще упоенная своей радостью, рассмеялась:
— Ой! Я хотела поговорить с вами…
— Какие тут разговоры! Я еле дышу, — вытягиваясь на траве, раздраженно сказала она.
— Хорошо, — миролюбиво предложил Евгений Данилович. — Отдыхайте. А кто может — идемте, доставим Раю вниз.
Я взглянула на Вадима. В его блестящих глазах что-то мелькнуло, будто заметалось, потом лицо приняло всегдашнее спокойно-дружелюбное выражение, и он, сняв сандалию, стал вытряхивать из нее песок. Он сделал вид, что не понял меня.
Я отошла в сторонку. Ощущение счастья исчезло.
Вася ворчливо предложил провести нас кратчайшей дорогой, и мы втроем вышли на голый склон высоко над прудом. Лягушки уже начали свою вечернюю перекличку. Чтобы не угодить к ним в гости с тридцатиметровой крутизны, по которой мы пробирались, пришлось снять мои скользящие туфли. Вася заметил это, и они с Евгением Даниловичем, подхватив меня с двух сторон под руки, потащили вниз, спасая «драгоценные конечности». Увидев издали это шествие, шофер Иван Дмитриевич бросился к нам навстречу, и вчетвером мы благополучно доставили «конечности» в автомобиль.
— Т-танкисты, т-только вперед, — улыбнулся Иван Дмитриевич, усаживаясь на свое место, — н-никогда не от-т-сту-пайте, Рая!
На вершине Евгений Данилович рассказал мне, что наш Иван Дмитриевич во время войны, прорываясь к вражеским позициям, почти наполовину обгорел в танке и что заикается от контузии, поэтому шутка его показалась мне особенно приятной.
В «козлике» и Вася удостоил меня неловкой шуткой:
— С доставкой на дом. Вперед, наука!
— Это я виноват, — вступился за меня режиссер. — В нашей суетне совсем нет времени поговорить, а Рае послезавтра впервые сниматься.
— Что? Послезавтра? — Я вскочила и, ударившись теменем о брезентовый верх, опять села.
— Тихо! Что вы! — воскликнул Евгений Данилович. — Всего крошечный эпизодик.
— Крошечный!! — глупо повторила я.
— Ну да. Вы бежите навстречу пастуху, обнимаете его… Вот и все… Только маленькая часть того, что вы уже отрепетировали с Анной Николаевной.
— Послезавтра? — переспросила я.
В голове у меня все перепуталось. Я даже не сразу поняла, что он опять говорит о репетициях с Анной Николаевной, которых не было.
— Ну, не волнуйтесь же так! Завтра Анна Николаевна еще раз отрепетирует с вами и с Анвером эти несколько движений встречи. Я сегодня еще поговорю с Анвером… Понимаете, эта коротенькая встреча должна говорить о большой любви.
Как всегда, когда он начинал говорить со мной, я забывала обо всех сомнениях. Он умел убеждать.
— Даже если человек не знает, по-настоящему ли он полюбил, все равно он чувствует уже многое. Правда ведь?
Никто не понял этих слов, кроме меня. Я промолчала.
— Т-тогда и на «козлике» т-трудно по Башкирии скакать, кишки выт-трясать, если д-дома родная д-душа не ждет, — задумчиво сказал шофер.
— Э-ге-гей! — послышался вдруг сверху голос Вадима.
Иван Дмитриевич включил фары, превратив «козлика» в маяк. Посыпались камни, и лягушки замолкли. Потом со смехом появились из темноты три карабкающиеся по косогору фигуры.
Все почему-то ждали их молча и ни слова не сказали, когда они, смеясь, усаживались в автомобиль. Может быть, не одна я думала о любви…
Снова Иван Дмитриевич швырял нас в «козлике», словно муку в сите, но для меня дорога промелькнула быстро. Я думала о предстоящей послезавтра съемке. Размышляла и о том, почему Вадим сделал вид, что не понял моего взгляда. Спрашивала себя, почему же после этого так бесследно исчезла радость, которую дал мне разговор с Евгением Даниловичем о самом главном в моей жизни — моей работе. Я даже изумилась, когда в темноте заметила берег, а вдали за поворотом колеблющиеся светлым облаком огни нашего парохода.