А еще через два дня я заказала разговор на целых десять минут и стала читать ей только что полученные телеграммы:

— «Немедленно возвращайтесь продолжение съемок. Балетмейстер Галямов».

— Значит, Анна скоро вернется сюда! — услышала я странный, сдавленный голос в телефонной трубке.

— Бабушка, это ужасно, что я послужила виной… Мне так жалко вас! — крикнула я.

— Виновата не ты, — сказала она тихо.

— Галямов — это Хабир, — объяснила я.

— Я поняла, — послышался ответ. — А еще что ты получила?

— «Ждем беглянку съемке шестого сентября. Венера, запятая, Венера, Фатыма, Роза, Альфия, запятая, другие»… И еще: «Встречаем аэродроме. Лена, обе Маи».

— Может быть, ты и помогла… Все вместе, конечно, — сказала бабушка. — Шила, говорят, в мешке не утаишь! Ну, а четвертая телеграмма какая?

— Четвертая? Маленькая… «Жду свою невесту. Анвер».

— А кто же ждет: пастух или Анвер? — с улыбкой в голосе спросила она.

— Написано: Анвер.

— Значит, надеется…

— Ну что вы, бабушка, он ведь умный парень!

— Тем более! — засмеялся голос в трубке.

— Не смейтесь! — невольно улыбнулась и я. — У меня к нему отношение, как у Альфиюшки к утюгу. Хоть и громадный, и железный, а почему-то кажется ребенком и тянет запеленать!..

— Умный парень и… хочется запеленать? — весело удивилась она.

— Ну… Не знаю, как объяснить! Он так горячится, что не успевает обдумывать… Как маленький… Ему постоянно от всех влетает, хотя он лучше всех.

Мы рассмеялись.

— Значит, сейчас отправляешься в аэропорт? — сказала она уже серьезно. — Буду гордиться, если хорошо исполнишь роль.

— Я буду стараться!

На прощание она сказала:

— Благодарю, что ничего не скрыла. Всегда будь человеком… И… — она помолчала, — надеюсь, не забудешь меня на своей родине…

— Бабушка! Бабушка! — закричала я.

В трубке была тишина, хотя я знала, что нас не разъединили.

— Вы не так говорите! — крикнула я. — Меня вырастили и в России и в Башкирии одинаково… Моя родина — Советский Союз! Понимаете! Вы меня слышите?..

Тут что-то щелкнуло мне в ухо.

— Вы говорили десять минут, — проскрежетал металлический голос в трубке.

Я так стремилась на «Батыр», что бегом поднялась в маленький самолет-грузовичок, летевший в те края. Торопливо усевшись, склонилась к окну, чтобы проводить взглядом землю… И вдруг услышала:

— Можно сесть рядом с вами желчному человеку в берете?

— Ах! — только и вырвалось у меня.

Он уже уселся рядом и, стащив с головы знаменитый берет, протянул мне руку:

— Здравствуйте. Моя фамилия Ильин. Короткая фамилия. Вам будет удобнее записывать, когда я в следующий раз возьмусь пожирать чужую порцию курятины!

— Какой ужас!.. Простите…

Я вскочила, но самолет побежал по взлетной дорожке, и я упала прямо на руки… человека в берете. Он усадил меня и рассмеялся с большим удовольствием:

— Ну вот теперь, когда я так жестоко отомстил и утолил свою кровожадность, можно поговорить о деле. Я рад познакомиться с вами, Рабига Мансуровна. Вы даже не представляете, как рад!

Я не в состоянии была вымолвить и слова. Он сам взял мою руку и еще раз пожал. Самолет был уже в воздухе.

— В конце концов мы, вероятно, сумели бы правильно разобраться, но ваше письмо дорого другим: преданностью искусству, преданностью делу. Подрастающее поколение порадовало нас, стариков…

— Но что же решили? — смущенно спросила я.

— Мы с вами летим, чтобы присутствовать на общем собрании всего коллектива. А что скажут люди, вы знаете сами… Это, так сказать, соблюдение необходимой формальности.

— А срок! Срок-то разрешат продлить?

Он продекламировал, улыбаясь:

— Значит, продлили, несмотря на возражения директора киностудии!.. — уверенно воскликнула я и тут же испуганно умолкла.

«Неужели не вычеркнула свои отзывы о директоре? И что мне дались эти брови!..» — подумала я и, заикаясь, пробормотала:

— Его… Ему… Он…

— Он, по всей вероятности, перейдет на другую работу, — лукаво рассмеялся мой собеседник и вдруг побледнел до какого-то зеленого цвета.

— Извините, я, пожалуй, должен прилечь… Полеты переношу неважно…

Я постаралась поудобнее устроить его на жесткой металлической скамейке.

— Спасибо, Рабига Мансуровна! — сказал он и закрыл глаза. — А диагноз вы поставили правильный: больной я человек, совсем никудышный… Наверное, не возьмете меня на свой кинобуксир?

— Куда-а?

— Ну, так вы же подобрали целую команду для собственного буксира номер тринадцать, плавающего по волнам искусства…

Он открыл глаза, а я сделала вид, что мне вовсе не стыдно.

— Моя роль очень маленькая, для того чтобы стать к рулю, — попыталась я отшутиться. — Меня и на экране-то не очень заметно будет, судя по сокращениям танцев невесты…

— Ошибаетесь, Раюша! Вы позволите называть вас так же, как Евгений Данилович? Так вот, Раюша, вы хоть и отказались от портретов во весь экран, но боролись за искусство, нужное народу. И это самая заметная роль…

Он опять закрыл глаза и умолк.

А сейчас я пишу эти последние в растрепанной тетрадке страницы на уровне тысячи метров над землей. Солнце отбрасывает тень нашего самолета на облака, а само отражается в них двойным радужным кольцом.

Там, под крылом, за мелкими, как клочья дыма, облаками, — Башкирия. Облака проносятся быстро, и вот тень самолета бежит уже то по ярким полоскам озими, то по глубокой черноте перепаханных полей, на которых ярко желтеют скирды. Сверху ясно видны обработанные поля с глазками обойденных тракторами оврагов, рощиц, а то и отдельных деревьев. Четкие линии поселковых улиц встречаются с четкими линиями дороги, по которым муравьями ползут грузовики. Земля кажется аккуратно прибранной и чисто выметенной.

Но вот весь порядок нарушили капризные петли сверкающих на солнце рек. Блестящей голубизной вьются они среди зеленых, курчавых, как овчина, лесков, среди пашен, среди городов. Какая из них Белая, а какие ее притоки — Дема и Уфа, — я не могу понять, хотя мы летим прямо над одной из них.

Я вижу, как маленький, словно божья коровка, буксир тянет за собой спичечную коробку, которая на самом деле, наверное, громадный плот. Вот еще несколько спичечных коробок помельче — это, конечно, плоты-самосплавы. Далеко друг от друга, разделенные десятками поворотов реки, виднеются два почти неподвижных белых пароходика… А у правого берега крутой петли стоит уже совсем неподвижный, белый…

Я вскочила и уперлась носом в стекло.

Да, да! Это наш «Батыр»! Вот, конечно, опять напротив него около мыса застрял плот-самосплавка! А неужели эта узенькая зеленая полоска — весь лес нашего берега? Из трубы парохода поднялся черный клубящийся дым. Сомнений не могло быть. Он! Он!

Я совсем расплющила нос, чтобы видеть этот уже почти развеянный дым над нашим стариком «Батыром» и, может быть, разглядеть фигурки людей… Самолет пошел в сторону, на посадку, и я видела только сверкание реки.

Скоро я буду с ними.