Вдруг шофер резко затормозил с криком «Р-рысь!».

Он включил фары. Лиса, лежавшая на самой дороге, вскочила. Большая, с пушистым, несмотря на лето, хвостом, она блеснула глазами и отбежала в сторону. Шагах в пятнадцати она остановилась, сердито и жалобно потявкала, потом медленно пошла дальше.

Вадим выскочил из машины и схватил палку.

— Вам будет большая радость, если вы даже перешибете ей ногу? — с неожиданным для себя ожесточением воскликнула я и, уже не в силах сдерживаться, ядовито добавила: — Или это просто для удовольствия?

Вадим выронил палку. Белый кончик лисьего хвоста все еще двигался невдалеке. С минуту длилось молчание, потом Иван Дмитриевич сказал:

— П-поехали!

Ярко освещенный «Батыр», показавшийся из темноты, выглядел нарядным и праздничным. На «козлике» все оживленно заговорили. Только я сидела мрачнее ночного леса, не понимая ни себя, ни Вадима, ни Анны Николаевны. Ясно было только то, что я вела себя глупо.

У сходней нас встретил директор группы Михаил Алексеевич, и сразу же начались громкие споры. Я не прислушивалась. Наскоро ополоснувшись под душем, я повалилась на койку, не взглянув даже в окно на речку.

— К черту все на свете! — пробормотала я, потому что не могла же я воскликнуть: «Ах, как тяжко ноет мое сердце!» — и заплакать, ломая руки, как полагается влюбленным девушкам в сентиментальных романах. Эта мысль заставила меня улыбнуться, и я сразу заснула.

Выяснилось, что огорчения укрепляюще подействовали на мой сон. В десятом часу утра гримерша Нэля с трудом разбудила меня.

— Сейчас будем красить волосы! — объявила она. — Я вернулась из-за вас… Все давно на съемке.

— Через пять минут! — не дрогнув, ответила я, но застыла у окна, глядя на небо. Оно было все в облаках, и солнце время от времени словно ныряло в них.

— Рая! — крикнула из своей каюты Нэля. — Скоро?

Оттягивать было бессмысленно, и я пошла.

Она ждала меня уже с палочкой, обмотанной ватой. Быстро намочив бесцветной жидкостью мои волосы и обвязав голову бумагой и полотенцем, она села напротив меня и, вздыхая, стала рассматривать.

— А что же брови? Неужели обесцвечивать будем?

Я только пошевелила губами. Что я могла сказать?

— Честное слово, рука не поднимется!

В знак протеста она выбросила палочку за окно.

— Они велели? — спросила я.

Вместо ответа она вздохнула.

— Давайте, во избежание разговоров… Ну! — воскликнула я и вдруг ужасно захотела, чтобы она продолжала протестовать и я смогла бы ей уступить.

— Закройте глаза, — сказала она, вставая. — Я не виновата.

Она уже терла мне брови мокрой ватой.

— Ресницы нельзя! Глаза!.. — испугалась я и отдернула голову.

— Ну, я… еще пока в своем уме! Пусть они себе красят, эти мальчишки!..

— А разве всегда два оператора снимают? — спросила я, поняв, что она говорит о Васе и Вале.

— Да нет. Директор назначил. Посчитал, что одного опытного двое неопытных заменят…

— А зачем же Евгений Данилович согласился? — удивилась я.

— Не открывайте глаза! — прикрикнула Нэля, но с большой теплотой добавила: — Наш режиссер все о высокой морали рассуждает: молодым надо набираться опыта, молодым надо помогать… Рая, сколько мне повторять: не открывайте глаза.

Она умыла меня в тазу, как маленькую, и пошла к двери, искоса поглядывая на мои брови.

— Пойду проверю, нагрелась ли вода… — сказала она. — Там в кухне завтрак вам оставили. Покушайте пока гречневую кашу.

Я осталась наедине с большим зеркалом, но решила, что лучше уж потом посмотрю все вместе, сразу… Гречневая каша тоже мало меня сейчас интересовала. Я осталась на своем стуле.

— Пошли в душевую! — позвала, приоткрыв дверь, Нэля.

На меня она не смотрела.

После мытья она собственноручно вытерла и расчесала мои густые прямые волосы, а потом снова замотала полотенцем.

— Раечка, вы уж тут сами… Я побегу. Рита там одна на съемке… Вы извините.

Она сбежала, позорно сбежала!

Я не торопясь пошла в каюту к гримерам, понимая, что Нэля не запрет от меня большого зеркала. Полотенце я стащила с головы еще по дороге.

Да, Раи Искандаровой больше не существовало. Из большого зеркала выглядывала перепуганная рыженькая школьница не старше четырнадцати лет.

— Ну и ладно! — сказала я громко, так как больше ничего не оставалось сказать.

Потом я мужественно пошла в камбуз за кашей и так же мужественно съела ее, сидя на койке в своей каюте. Через час я немного опомнилась и решила все-таки начать занятия, чтобы хорошенько размяться перед репетицией.

На верхней палубе меня встретило почти черное небо. Только над противоположным берегом висело светло растрепанное облачко, но и оно, словно притягиваясь тучей, быстро таяло, вливаясь в ее чугунную массу.

Издали доносились глухие раскаты грома, а здесь все притихло в ожидании грозы. Вода стала маслянисто-гладкой, лишь на быстрине белея пляшущей рябью. Не видно стало ни буксиров, ни пароходов, ни плотов. Только оторвавшееся где-то бревно проплыло одиноким, потерпевшим кораблекрушение путником. Гром все приближался, и наконец над рекой сверкнула молния.

Вдруг сразу, будто по воде полоснули очередями из автоматов, ударил плотный дождь. Налетевший шквал поднял вокруг «Батыра» облако водяной пыли, и берега скрылись. На мне не осталось ни одной сухой нитки, пока я пробежала несколько шагов до двери. Наш пароход задрожал, а когда я спускалась по трапу, ступени стали ускользать из-под моих ног, и я чуть не свалилась.

Влетев в каюту, я начала было стаскивать мокрую одежду, но услышала такой треск, что полураздетая выскочила на нижнюю палубу. Бедный наш «Батырчик» накренился сначала на одну сторону, потом на другую, но, против моего ожидания, не перевернулся кверху дном. Я вернулась в каюту и, кое-как одевшись, побежала к сходням, где слышались возбужденные голоса.

Капитан нашего «Батыра», механик и три матроса, которые были женщинами, хором чертыхались, глядя за борт. А за бортом кипела вода. Наши «капитальные» сходни, широким мостом проложенные на сваях до берега, были сорваны и утоплены.

— А как же мне на берег? — спросила я, вспомнив, что нужно готовиться к завтрашней съемке.

— На мель швырнуло! — сказал наш капитан Иван Агеич. — Надо срочно сниматься.

Он вдруг раскричался на женщину, которая была помоложе, повторяя, что предупреждал ее, а руль так и остался и вот теперь сломан!

— Бабы и есть бабы! — осуждающе закончил он и уже миролюбиво скомандовал: — А ну, якоря проверить!

Он прытко побежал по узенькому обводу судна, а женщины-матросы неуклюже последовали за ним. Вскоре раздался скрежет якорной цепи.

Я пошла к себе и стала смотреть в окно. Ветер стих. С серого неба в серую реку брызгал обыкновенный нудный дождь, обволакивающий берег и лес серой дымкой.

Вверх по течению шел небольшой теплоход «Павлин», с мокрым потемневшим флагом на корме и аккуратным рядом спасательных кругов, стоящих вдоль по борту, словно нанизанные бублики. На палубах было пустынно.

Наш «Батыр» вдруг подал голос.

Ду-д-ду-у! — музыкально и басовито, как у Поля Робсона, понеслось по реке.

Лязг якорной цепи на носу стих. Я поняла, что мы просим снять нас с мели.

Но «Павлин», ничего не ответив, прошел мимо.

Ду-ду-ду-у! — жалобно звали мы.

Поднятая «Павлином» волна слегка колыхнула нашу корму, а сам он исчез за поворотом. Я уже давно приметила повадки «Павлина»: он ходил по реке, ни с кем не считаясь, не то что такой же теплоходик «Орлан», который всегда замедлял ход, приближаясь к нам или к плоту.

Дождь кончился. На том месте, где туча проглотила белое облако, теперь стало светлеть, и, хотя голубизны еще не виднелось, можно было догадаться, что до нее недалеко. Вода из серой превратилась в серебряную. Я по мокрому трапу вышла на верхнюю палубу.

Ду-ду-ду-у! — опять густым, робсоновским басом позвал наш «Батыр».

Ду-ду-ду-ду-у! — на тон выше прозвучало в ответ.