— А вот песни петь дядя Ваня ваш не умеет.

— Все он умеет… — вздохнула тетя Валя и замолчала, словно вспомнила что-то очень важное. Она сняла готовый блин, постояла в задумчивости над сковородой, затем помазала ее кусочком скворчавшего сала, но печь новый блин почему-то не стала.

— А когда песни-то петь, Машенька? — сказала она с какой- то виновато-грустной улыбкой. — То дом вот этот строили, три года роздыху не видели, то сад сажали, потом Алешка народился, опять заботы да хлопоты. Вот так и проходит жизнь…

Вдруг, словно на что-то решившись, она подошла к посудному шкафу, что-то поискала там, затем вытащила фарфоровый кофейник, которым, видимо, никогда не пользовались, и вытряхнула из него завернутый в бумажку ключик. Подошла к большому, окованному железными полосками, старинному сундуку, открыла замок и подняла крышку. Ребята молча наблюдали за ней. Разворошив белье, куски материи, какие-то узлы и тряпки, тетя Валя все с той же виновато-грустной улыбкой вынула со дна сундука… гармонь. Сдунув невидимые пылинки, она бережно поставила ее на стол перед ошеломленными ребятами. У Алешки от восторга заблестели глазенки.

— М-а-амка! — протянул он. — Это чья?

— Отцова… Он ведь у нас гармонист, — ответила она уже совсем другим, мягким и задушевным голосом. — Бывало, идешь с покоса, думаешь: только бы до постели добраться — сутки просплю! А Иван заиграет на лугу за деревней — и про усталость забудешь, бежишь на вечерку. Гармонь голосистая, звонкая, и по заре далеко-о-о разносится. Со всех Больших Ключей ребят и девок соберет вокруг себя. Даже из Ольховки часто на вечерку к нам приходили, вот как играл! Из себя он не видный, а гармошкой так душу разбередит, что и петь, и плакать хочется… Я, наверно, и замуж за него из-за гармошки пошла, — засмеялась тетя Валя, — как приворожил!

Она разрумянилась, как-то сразу помолодела и все говорила, говорила. Ребята слушали внимательно (ведь взрослые так редко рассказывают им о своей жизни!), и никто даже не заметил, как открылась дверь и в избу просунулась большая охапка березовых веток, из-за которой выглядывала голова дяди Вани. Он, оказывается, уже сходил в лес и, кроме веток, принес Алешке обещанную ореховую тросточку, а тете Вале подал целую кепку молодых упругих подберезовиков.

— Поджарь-ка их нам, мать… Рано нынче грибки пошли: дожди свое дело сделали.

— И Колокольчик здесь? — улыбнулся он Маше. — Вот и тебе подарок, держи.

И дядя Ваня вынул из кармана несколько ландышей, чуть помявшихся, но все равно ослепительно белых и прекрасных, тонкий аромат которых тут же распространился по всему дому.

— Кто же цветы в кармане носит, чудило? — добродушно, скорее всего, по привычке, проворчала тетя Валя и принялась чистить грибы.

А дядя Ваня, увидев на столе свою гармонь, растерянно остановился среди комнаты.

— Поиграйте нам, пожалуйста! — попросила его Маша.

Он вопросительно посмотрел на жену, и та кивнула головой:

— Играй, чего там… Сколько же ей в сундуке пылиться?

— Ну, тогда я сейчас… я мигом.

Дядя Ваня тщательно умылся под рукомойником, надел чистую белую рубаху и уж после всего этого, старательно причесанный, улыбающийся, осторожно взял в руки гармонь.

— Эх, пальцы совсем задубели, отвыкли…

Но пальцы не отвыкли, они словно только и ждали этого момента и заплясали, задвигались по перламутровым пуговицам. Гармонь вздохнула, как вздыхает человек, выйдя из душного помещения на свежий воздух, и тихо, раздумчиво попробовала голос. Потом, словно поборов смущение, запела громче, призывнее и вдруг зачастила, затараторила, будто приглашала окружающих порадоваться вместе с ней и пуститься по избе вприсядку. Дядя Ваня играл, наклонив голову и чуть зажмурившись, как от солнышка. Зато Маша с Алешкой смотрели на него во все глаза, с нескрываемым восхищением, а тетя Валя улыбалась светло и счастливо, как после крепкого сна. Она накрыла чистой скатертью стол и все суетилась, устанавливая его тарелками, чашками и блюдцами с разными вкусными вещами, в центре которых поместились прямо на сковородке ароматно пахнущие жареные грибы с зеленым луком и яйцами.

— Кажется, все… — говорит она, оглядывая тарелки. — Ну, ребятки, давайте-ка за стол.

— Колокольчик у нас самый главный гость! — обнял дядя Вайя Машу за плечи. — Поэтому садись вот сюда, в передний угол. А Алешка рядом.

Тетя Валя тоже переоделась в нарядное платье и все рассказывала за столом, как ей в детстве хотелось узнать, почему поет патефон, который был в избе-читальне, и как она подговорила Ивана залезть с ней в окно и посмотреть.

— А потом мы разбили нечаянно пластинку и целый день в овраге прятались, помнишь? — смеялась она, глядя на дядю Ваню.

— Было дело… — усмехнулся он и снова взял в руки гармонь.

Некоторое время он смотрел в открытое окно, словно собирался с мыслями, затем тряхнул разлохматившимся чубом и осторожно, тихо заиграл протяжную старинную песню, которую Маша раза два или три слышала по радио. И вдруг дядя Ваня запел — мягко, вполголоса:

Что стоишь, качаясь,

Тонкая рябина?

Тетя Валя глубоко вздохнула, наклонилась к нему, опершись рукой о спинку стула, и так же негромко, но уверенно подхватила песню:

Головой склоняясь

До самого тына-а-а.

Пели они слаженно, чуть печально, а гармонь вторила им, плела замысловатые узоры, и Маше хотелось слушать песню долго-долго, весь день. Ей вдруг почему-то показалось, что поют тетя Валя и дядя Ваня про самих себя, только не про теперешних, а про давно прошедших. Это они сами были когда-то деревьями, тонкой рябиной и кудрявым дубом и никак не могли перебраться друг к другу. А теперь, когда стали людьми, они сидя рядышком и поют о своей прошлой жизни песню. Маша так живо представила их себе зелеными деревьями, что невольно засмеялась.

— Что, Машенька? — спросила тетя Валя, у которой ярко блестели и глаза, и розовые, рябиновые губы.

— Хорошо у вас! — сказала Маша. — И песня такая хорошая…

— И правда хорошо… — отозвалась тети Валя. — Давно у нас такого праздника не было, а, отец?

И она взъерошила дяде Ване волосы.

Праздник прошел, но гармонь тетя Валя больше прятать в сундук не стала. На ней теперь каждый день упражняется Алешка. Он уже разучил одну песенку — «Чижик-пыжик, где ты был?» — и играет ее для всех, кто ни попросит. Алешка и Маше дает поиграть на гармони, но у нее ничего не выходит. Впрочем, она не расстраивается. Маша радуется, что в доме у дяди Вани снова поселились песни. Как скворцы в скворечнике ранней весной.

ФАНТАЗЕРЫ

На огородной грядке

Большой переполох:

Куда-то без оглядки

Отправился горох.

Эй, горох! Иль оглох?

Ты куда пошел, горох?

Дороги не найдешь,

В крапиве пропадешь!

А горох-чудачок

Шел, не отзывался.

Лишь стручок-рюкзачок

За спиной болтался.

Как-то Маша, Васька и маленький Алешка собирали щавель на лесной опушке, неподалеку от дороги. Они давно уже наелись сочных кочетков, набрали с собой по большому пучку, но домой им идти все не хотелось. Ребята уселись в густую траву на краю канавы, заросшей терновником, и болтали о всякой всячине.

— Маш, а этот лес — дремучий? — спрашивал Алешка.

— Сказал тоже! — засмеялся Васька. — Это не лес, а лесок.