Николай Жернаков

Белая ночь в окне

^{Повесть}

Глава первая

Трудно сказать, который час. На Северной Двине июнь, а в это время ночи пронизаны светом междузорья. Вечерняя заря потухла, обесцветила небо, но не омрачила его. Серебристо-матовый свет льется неведомо откуда, словно и сверху и от самой земли. Сквозь него мягко прочерчиваются гребни лесных вершин вдали, но вблизи четко обрисовано каждое дерево. И сосновая рощица на холме, рядом с поселком, проглядывается насквозь.

К полуночи, перемежаясь, затихли птичьи голоса. Они, как всегда, угасли вместе с зарей. Но она уже скоро снова затеплится почти на том же месте, где затухала. Вот-вот надо ждать новых песен.

Садик смородины и малины прижился и хорошо разросся под окном. Даша сама осенью посадила его и теперь радовалась лесным музыкантам. Они избрали местом своих зоревых сборищ ее любимые кусты.

Надо бы распахнуть окно, но даже убрать занавески она не решается. Не потому, конечно, что тот, кто сидит напротив окна, на пне, на берегу речки Вайнушки, может подумать, что Даша не спит из-за него. Нет, ей просто лень подняться.

А сон все не приходит. Прислонилась виском к спинке кровати, металл приятно холодит лоб, даже голова перестала болеть. А что в груди пустота какая-то — так чего ж ты хочешь, Дарья Борисовна? День-деньской покрутишься в делянках, идешь домой — ноги гудят.

Сегодня шла, думала: как через порог шагну, так и свалюсь. А тут, видишь, какой сон! Сон наяву...

За тонкой стеной-перегородкой сегодня не слышно обычного в этот час храпа. Неужели и соседка не спит? Скорее всего не спит, слушает. Прижала ухо к своему коврику с лебедями и слушает. А может быть, тоже смотрит в окно. Из-за косяка, прикрыв лицо занавеской, следит за ним, угадывает: что он за человек? Она ведь страшно любопытна, Дашина соседка. А сама Даша разве не такая же? Нет, полно искать недостатки в других, полно!

— Вот и кавалера, слава богу, завели, Дашенька... — пропела соседка, едва лишь Даша вечером после работы ступила на крыльцо.

— Вы о чем?

Соседка только поджала губы. Дескать, не хотите откровенно, не надо.

Но тут же — не утерпела — пояснила:

— Уж два раза наведывался сюда один. Молодой такой. И не скажу, чтобы некрасивый. В шляпе.

«Кавалер»... Слово-то какое противное. Даша — и «кавалер». Не вяжется. А может, это не он приходил? Кто же тогда?

— Да вот он вышагивает, спрашиватель ваш, — соседка кивнула в сторону поселка.

Даша взглянула. Владимир... Она потерялась, схватилась за соседкино плечо, быстро шепнула:

— Прошу вас... Прошу... Меня нет дома, — и, чуть не столкнув ее с крыльца, рванулась в свою комнату.

У соседки любопытством загорелись глаза. Немедля шмыгнула вслед за Дашей.

— Хорошо... Пусть вас дома нет. Да когда он заспрашивает, чего я должна ему говорить?

— Что хотите. Ну... уехала, ушла, неизвестно когда будет. Только, бога ради, подите, подите к нему!

Соседка вышла. Даша сидела ни жива, ни мертва, улавливала разговор в коридорчике. И удивительно! Почему-то только тут и поняла, что соседка еще тоже молодая. Да и голос у нее перестал скрипеть, совсем изменился, наполнился силой и певучестью:

— Вы опять к нам? Пожалте...

Владимир пробормотал в ответ что-то невнятное. И снова ее певучий голос:

— Нет ее. Ушла и не сказала, когда будет. У нее ответственная работа, знаете ли...

Вот как распелась: «Знаете ли, знаете ли... » Кто ее просит о работе? И отчего это она вздумала жеманиться?

Вместе с досадой на явное жеманство соседки вспомнилось Даше давно забытое выражение лица Владимира. Когда женщина ему нравилась, он принимал томный, чуть задумчивый вид человека занятого. В то же время как бы давал понять, что он рад.

Неужели, и расспрашивая о Даше, Владимир кокетничает?

— Что за работа у товарища Обуховой, это не секрет?

— Нет, зачем же! Она начальник какой-то. Над дорогами, что ли... Да, над лежневыми.

— Ну! Неужели над лежневками?!

Бедный Володя! Всегда ему хотелось казаться умнее, чем он есть. Вряд ли он хоть немножко представляет себе, что это такое — лесовозная лежневка.

— Да. Дарья Борисовна — инженер! Так что передать, ежели она к вечеру подойдет все же?

— Передайте, пожалуйста, если вас не затруднит, что я еще приду. В десять.

— Ах, что вы! Какие трудности!..

Шорох тяжелой наружной двери. Потом нарочито испуганный вскрик:

— Ой, ой! Подождите-ко... А как о вас сказать-то? Зовут-то вас как?

И приглушаемый дверью ответ:

— Скажите: «Спрашивал Владимир».

Даша выскочила в коридорчик, как только за Владимиром закрылась дверь.

Какое сияние на наивно-догадливой физиономии соседки! Она, кажется, рада? Чему же? Очень все неприятно...

— Пожалуйста, и в десять меня нет... — заторопилась Даша. — Да-а... Лучше скажите, чтобы совсем не приходил больше.

Соседку даже передернуло:

— Что я вам — почта?!

Даша непонимающе поглядела на нее и, спохватившись, смешалась еще больше:

— Простите, Алевтина Ивановна... Ведь, кроме вас, некому.

И стыд за свою беспомощность и досада на себя за это и на то, что никого нет, кроме Алевтины Ивановны, которая теперь знает так много, — все разом захватило Дашу, мешало собраться с мыслями, принять какое-то важное, срочно необходимое решение. То краснея, то бледнея, она только говорила просяще:

— Это так важно... Очень важно.

В глазах соседки заиграла полуулыбка, полуусмешечка. Следовало бы оборвать ее, поставить на место, а надо молчать и слушать:

— Ладно уж вам... Передадим все как надо...

Что она думает, эта женщина? Даша еще поговорит с начальником лесопункта об этой Алевтине Ивановне. Заведующая клубом, а все время дома. Да еще открыто признает, что вся ее работа — висячий замок: «Открыть да закрыть». В клубе бывает лишь какое-то подобие танцев да изредка кино. Скука. Зато рядом, за стенкой, идет другая работа: соседка бойко рисует коврики с лебедями, с лодкой, с влюбленными, с луной и пальмой. Поселок, кажется, уже насыщен ими. Теперь Алевтина Ивановна взялась за колхозников, носит свои изделия в соседнюю деревню. Вот «просветитель»!

Но какое Даше дело сейчас и до самой соседки и до ее занятий? Ах, да! Надо, чтобы она сказала ему. Сказала ему... Отказала ему...

— Идите-ка отдохните, Дашенька. Будьте покойные, все как есть передам. Как он подъявится ужо ввечеру-то, так и... будьте покойны.

И он «подъявился». И снова в голосе Алевтины Ивановны были те же ужимочки. Хотелось выбежать в коридор, оттолкнуть Алевтину Ивановну. Увести Владимира к себе. Но в ту же минуту представилось, как соседка поутру разносит по поселку смачную сплетню. Дойдет до Саши...

Даша по собственному опыту знает силу пословицы «Клевета — как сажа: не обожжет, так замарает». И она сидела в комнате и невольно слушала разговоры. В голосе Владимира не было давешнего кокетства.

— Надеюсь, комната ее не на замке? Разрешите, может быть, взглянуть?

Тут Даша и сделала глупость, как это бывало и раньше с нею, когда она растеряется. Ну кто ее просил вмешиваться? Кто ее толкнул, прежде чем Алевтина Ивановна собралась с ответом, самой распахнуть дверь и встать на пороге? Кого она хотела удивить? Но дело было сделано. Владимир остолбенел.

— Нельзя вам в комнату, Владимир Петрович! Прошу вас уйти... Не беспокойте людей по пустякам...

Вот так. Эффектно?

Вслед за тем Даша захлопнула дверь. Задохнувшимся голосом Владимир крикнул: «Дарюш!»

Когда-то для нее музыкой звучало это «Дарюш». Цену ему знали только они двое. Теперь, хлопнув дверью, Даша разорвала «Дарюш» надвое: «Дар...» — громкое и ясное — унесла в комнату, а «юш» — глухое и тревожное — осталось у него, за дверью.