В сарае не было фонаря, с которым обычно люди ходят в сарай, погреб, гумно — туда, где нет окон. А здесь двери были открыты, и в сарае стоял полумрак, в котором легко можно ориентироваться, тем более, что работа эта такая привычная, знакомая, ее можно выполнять с завязанными глазами. Колотай первый раз видел, как Хапайнен и Юхан поили лошадей в денниках, коров, стоящих в своих стойлах, но без цепей на шее, как это часто бывает в хозяйствах. Потом лошадям засыпали овес в ясли, клали сено, чтобы было что жевать всю ночь и греться. Коровы тоже получили на ночь свою порцию сена, овцы, чтобы о них не забыли, блеяли на весь сарай, требуя своего.

Примерно через час все было сделано: животные стояли над своими яслями и жевали — грелись. Хапайнен ничего не спрашивал у Колотая, ничего не говорил. Он словно лишь показывал своему батраку: вот смотри, запоминай, тем более, что ты сам крестьянин. Но в конце спросил у Колотая:

— А сколько у вашего колхозника коров, лошадей?

— Лошадей нет, они все колхозные, а корова у большинства одна, еще теленок, потом его сдают на ферму, имеют какую–то прибыль. У некоторых есть свиньи — одна, две, овечки — три, пять. Вот такое наше частное хозяйство.

— А как же без лошадей? — удивился Хапайнен.

— А зачем они? Земли у нас нет, она вся колхозная, ее пашут сейчас тракторами.

— Тракторами, — покивал головой Хапайнен, — а потом МТС заберет из колхоза половину их урожая за работу. Так или нет?

— Так–то оно так, но откуда вы знаете такие подробности нашей жизни? — настал черед Колотая удивляться.

— Откуда? Люди наши у вас бывают, в Карелию ходят к родственникам и все видят и нам рассказывают… На одной земле работаем, на песчаной, каменистой, а мы, финны, намного лучше вас живем, ты это знай. Потому что на себя работаем, а вы — на ненасытное большое государство, которому сколько ни дай — все мало. Как в пропасть бросай — и все будет мало. Может, неправду говорю?

— Если бы неправду — я был бы рад. А то именно так, как оно есть, вы говорите. Мы живем хуже вас, мы по сравнению с вами действительно бедные. А почему — об этом можно много говорить. Главное, мне кажется, в нашей системе: забрать все у людей, а потом давать им по маленькому кусочку. А если будешь жаловаться, кричать — так и того не получишь.

Они уже собирались выходить из сарая, как появилась хозяйка с ведром в руках, прикрытым белой салфеткой, не иначе, доить коров. Юхан остался с матерью, а они вдвоем вышли во двор. Снег громко скрипел под ногами, мороз крепчал. Небо было темное, низкое — похоже, пойдет снег. Каптээни — Капитан бросился к ним, лизнул руку хозяина, потом потерся о ногу Колотая — он признал уже чужака своим.

— Ты не куришь? — спросил Хапайнен у Колотая.

— Нет, что–то не нашел в этом ничего приятного.

— Правильно. Я курил много лет, а потом бросил. Вредная привычка. А скажи, Васил, много у вас пьют?

— Насколько я знаю, пьют много. И в городе, и в деревне. Водка дешевая, говорят, что специально. Хороших товаров нет, чтобы что–то купить, нужно долго стоять в очереди. А водки сколько угодно. Вот люди и берут.

— Одни пьют от изобилия, другие — с горя, — подвел итог Хапайнен.

— У нас, скорее всего, — с горя, — добавил Колотай. — Тоже вредная привычка. Однако же…

Хапайнен ничего не сказал. Он мог оборвать разговор на полуслове.

На следующее утро все повторилось. Позавтракав, парни, Юхан и Васил, как его называл Хапайнен, стали на лыжи и опять пошли своим маршрутом — прямо на запад, хотя прямой дороги, ведущей на запад, не было. Как заметил Колотай, дороги здесь чаще шли с юга на север, потому что на карте Финляндия — Суоми вытянута с юга на север и, естественно, так вытянуты и ее дороги, хотя нельзя сказать, что людям не нужно перемещаться с востока на запад и с запада на восток. Как на карте сетка параллелей и меридианов, географической широты и долготы, так в реальности сетка дорог покрывает страну вдоль и поперек, дает людям возможность бывать там, где хочется, где нужно. К тому же зимой можно и не выбирать дорогу, потому что для лыж она не всегда нужна, на лыжах — лишь бы снег лежал на земле, а если он еще утоптанный, твердый, слежавшийся, тогда красота, можно ставить рекорды скорости. Этой зимой, говорил Хапайнен, еще не было оттепели, потому снег лежит сухой, сыпучий, как пух, он никак не может склеиться, слежаться, чтобы образовать корочку, по которой легко скользить на лыжах.

Сначала первым шел Юхан и показывал хороший темп, Колотай еле успевал за ним. И думал, чего это парень сразу, в начале маршрута, так выкладывается, хватит ли у него пороха на всю дорогу. Но вскоре темп замедлился, и Юхан подал знак, чтобы Колотай шел первым. «Пожалуйста», — сказал Колотай себе и Юхану тоже, пусть запоминает: пожалуйста! Как по–фински? Олкас хювя? Нужно запомнить, чтобы не забыть.

— Пожалуйста! Олкас хювя! — сказал Юхану и оставил его позади.

Теперь он проверит, какой ты финский лыжник — хваленый, знаменитый и так далее.

Темпа, заданного Юханом, он не сбавлял, но и не увеличивал, шел ровно, не выкладываясь, слышал за собой легкое поскрипывание лыж, глухие удары палок, которые иногда доставали до земли и клевали ее своими острыми клювиками- гвоздями. Все шло в нормальном темпе и ритме, они прошли километров десять, когда Колотай почувствовал и услышал, что за ним никого нет. Что за беда? Куда мог деться Юхан? Он повернул назад, пошел по узкой, ведущей между заснеженных елок, дорожке от своих лыж, и увидел, что Юхан лежит на снегу: ноги с лыжами справа от дорожки, он сам — слева, а палки торчат в снегу.

— Юхан, что с тобой? — почти закричал Колотай. Его даже бросило в жар: такую картину он не ожидал увидеть.

Юхан зашевелился, приподнял голову, почему–то снял очки и оперся на руки.

— Митэн сэ он веняйакси? Мне ялка — болит? Кюлля? Нога болит…

— Что же ты меня не остановил сразу? Так не годится, — говорил Колотай, отстегивая крепления и снимая лыжи с ног Юхана. — Где болит? Покажи. — Он приподнял Юхана, посадил его на снег.

Юхан дотронулся до правой икры, хотел выпрямить ногу, но тщетно — ее свело, она была неуправляема. Колотай снял рукавицы, стал ощупывать ногу. Икра была твердая, как кость голени. Что же делать? Такая сильная судорога! Он стал массировать икру, растирать ногу, шевелить ступню, чтобы мышцы расслабились, но ничего не менялось: нога была как неживая, ступня даже выгнулась внутрь. Если бы иголка была или что–то острое… Лыжная палка? Там кончик слишком тупой… Нет, нужно его поставить на ноги, придать естественную позу, тогда судорога может отпустить: она как бы сама устает быть в таком напряжении и отпускает. Он приподнял Юхана повыше, помог встать на ноги. Левая стояла нормально, а правая свисала, как неживая. Оставалось только растирать ногу, чтобы не порвать сухожилия или связки. Наконец что–то вроде сдвинулось: икра перестала быть костисто–твердой, немного расслабилась мышца, а ступня как бы снова соединилась с голенью — стала гнуться. Раз–два, раз–два — пошевелил ногой Юхан. Колотай подставил ему лыжу, тот, став на опору, пошевелил ступней еще и еще, — и вот все стало на место: судорога отпустила, нога выпрямилась. Колотай пощупал икру: она была мягкая, расслабленная, одним словом, пришла в норму. Теперь с лица Юхана исчезла гримаса боли, а что было больно, об этом можно у него не спрашивать, видно и так. Колотай знал это и по себе, когда судорога схватит икру или бедро, боль такая, что хоть кричи. Это бывало с ним после долгой дороги пешком, да и после многочасового кросса на лыжах, уже в институте, а потом в армии.

— Хювя он, — сказал Колотай Юхану. — Очень хорошо, нога стала как нога. Становись на лыжи. Он подал Юхану вторую лыжу, приделал крепление, подал палки, даже нашел в снегу очки, вытер их, прочистил и отдал Юхану, который уже немного отошел от боли и стоял на лыжах довольно уверенно, но боялся трогаться с места, чтобы не повторился приступ.