— Не забыла, дорогой Якоб, не забыла, — сказала жена и стала собирать тарелки, миски с едой, ложки и вилки. Они втроем скрылись за дверью. А они, трое мужчин, уже приступили к чаю, заваренному на ягодах можжевельника, в прикуску с клюквенным вареньем, и говорили дальше, точнее, говорил сегодня преимущественно хозяин. Начал с вопроса:

— Мы не договорили о твоей фамилии… Ты родственник русского посла в Швеции Коллонтай, или нет? Или просто похоже звучит?

Колотай знал, кто такая Коллонтай — что она жена председателя Центробалта Дыбенко, которого в конце тридцатых расстреляли как врага народа, но что она была в Швеции послом — не знал и удивился. Вот почему Хапайнен заинтересовался им еще там, когда разбирали пленных, а может, еще и до этого, кто знает? Только он сам. Так что? Схитрить или сказать правду? Разочаровать?

— Нет, нет — никакой не родственник. Просто фамилия немного похожа, но не все буквы совпадают, — ответил Колотай, наблюдая за выражением лица Хапайнена.

Но не таков финн, чтобы можно было прочитать выражение его лица. Лицо его было словно вылито из бронзы, только глаза двигались. Но по всему видно, что Хапайнен не поверил, ничего не ответил и как бы задумался. Как раз на кухню вернулась Марта, и он заговорил с ней о чем–то, может, даже о своих школьниках.

Колотай между тем допил свой чай и поблагодарил хозяйку и хозяина за вкусный завтрак: он просто ожил за их гостеприимным столом, добавив, что пленных так нигде не кормят.

— На здоровье. Я рада, что тебе понравилось, — ответила хозяйка с улыбкой. — А как я говорю по–русски? Тебе не смешно?

— Что вы! — подхватил Колотай. — Вы хорошо говорите, может, даже лучше меня, я сам учился по–белорусски, а наш язык отличается от русского, и местами даже очень.

— Так ты не русский, не веняляйнен? Ну и хорошо, русских я не люблю, потому что они напали на нас, хотят опять присоединить к России, как при царе… Чтобы мы язык их изучали, как тогда, до революции, а свой забыли. Моего мужа в школе называли Серебряный, а не Хапайнен, как его финская фамилия. Правда, Якоб? — спросила у мужа. Тот только кивнул. — Если бы они здесь пробыли эти двадцать лет, то многие уже и забыли бы, что они финны.

— Это они умеют делать, нет, чтобы что–то хорошее, — вмешался Хапайнен. — Но хватит лясы точить. Как вы, парни, готовы стать на лыжи? Погода позволяет, хоть и мороз.

— Я готов, — ответил Колотай. — Только где взять лыжи?

— Лыж у нас хватает, чтоб чего хорошего, — успокоил его хозяин и обратился к сыну по–фински, может, сказал то же, что и Колотаю.

Наконец решили: хозяин едет осматривать свои лесные владения, а парни — Юхан и Васил, как называл его Хапайнен, — должны сегодня сделать пробный выход на лыжах в пределах где–то километров двадцати–тридцати, а если все будет идти гладко — то и больше.

Они собирались долго и основательно: примеряли лыжи, проверяли крепления, выбирали обувь. Колотаю дали вместо валенок финские пексы, и он почувствовал, как удобно ногам, как хорошо в них ходить на лыжах. Главное, что в пексах гнулась подошва, в то время как в валенках она была почти неподвижная, как лубяная. На свои спортивные костюмы они надели непромокаемые куртки цвета хаки с капюшонами, на головы — теплые вязаные шапочки, на глаза — темные очки, на руки — теплые рукавицы из овчины.

Хапайнен, все проверив и осмотрев их, пошутил, что они похожи на десантников, а еще больше — на шпионов. И посоветовал не попадаться на глаза пограничникам, которые иногда любят промчаться на своих снегоходах по новым дорогам. Лучше идти глухими тропами, по целику, хоть это и тяжелее. Он о чем–то поговорил с сыном по–фински, называл какие–то пункты — деревни или городки, через которые они должны пройти, чертил палкой по снегу карту их маршрута, Юхан согласно кивал головой, что–то вроде уточнял.

Оставалось два вопроса: какие документы брать с собой Юхану, а второй — брать ли с собой охотничье ружье. Документы у Юхана имелись, а вот у Колотая на руках ничего не оказалось. Его красноармейская книжка, как сказал Хапайнен, осталась там, где они сидели до распределения, а вместо нее на руки Хапайнену выдали справку, что советский пленный такой–то и такой–то находится в распоряжении и под опекой Якоба Хапайнена, отвечающего за него, Колотая, головой. В свою очередь, пленный Колотай должен во всем подчиняться воле своего хозяина и служить ему верой и правдой. В противном случае пленного ждет заключение и тюрьма.

Такая справка на финском языке была на руках у Хапайнена, и теперь он передал ее Юхану — на случай, если наткнутся на воинский патруль.

Брать ли ружье — тут отец с сыном стали спорить: каждый стоял на своем, наконец, как–то договорились. Кто кого? — подумал Колотай. Хапайнен спросил у Колотая его мнение.

— Мне кажется, нужно брать, — ответил Колотай.

— И Юхан тоже говорит брать. А я говорю — нет… Ладно, пусть будет по- вашему. С ружьем в лесу смелее. Вдруг какой кабан или рысь, или даже волки…

О том, что пленный может завладеть оружием, он не говорил, но что подумал об этом, Колотай был уверен. Но, в конце концов, если бы он не доверял Колотаю, не отпустил бы их в большую дорогу. Потому что любая дорога — это в какой–то мере риск, тем более, лесная и зимняя. Возможно, если бы не вчерашний разговор после бани, Хапайнен побоялся бы отпустить своего сына в дорогу с советским пленным, поскольку это все же чужой, незнакомый человек, и как он поведет себя на свободе, в лесу, да когда рядом оружие, которое легко можно захватить, никто не знает, потому что никто не знает, что у него на уме. А после разговора за столом он поменял свое мнение — поверил в искренность Колотая, признав его если не другом, то и не врагом.

Через минуту Хапайнен вынес из дома патронташ и двустволку, сын принял ружье, сразу переломил его и, увидев, что в казеннике сидят два заряда, снова сложил, а потом забросил за спину стволом вниз, как настоящий охотник. А может, он таковым и был, Колотай не знал. Подпоясался, провел пальцами по патронам, словно проверяя, насколько прочно они сидят в своих ячейках, и что–то сказал отцу. Тот посмотрел на часы и снова пошел в дом. Парни ждали недолго. Хапайнен вышел, неся в руках небольшой, чем–то наполненный рюкзак. Колотай догадался, что это им еда на дорогу.

— Держи, Васил, это вам подкрепиться. Здесь термос с кофе, пару бутербродов и кусок дичи. В дороге пойдет за милую душу.

Колотай забросил на спину рюкзак, Хапайнен помог ему распрямить лямки, и они уже готовы были выдвигаться. «Едешь в дорогу на день — бери хлеба на неделю», — вспомнилась Колотаю старая белорусская поговорка. Хорошо, пусть висит рюкзак, будет немного теплее спине.

Наконец Хапайнен осмотрел их, остался доволен и, как мастер спорта на старте, взмахнул рукой и сказал по–русски:

— Марш–марш!

Они сразу рванули с места, Хапайнен проводил их со двора, постоял и вернулся обратно. А хозяйка даже не вышла проводить, — подумал Колотай. Его мать обязательно вышла бы, еще и заплакала, как будто ее сын отправляется куда–то далеко… Так она провожала его в армию, долго не могла отпустить от себя, плакала и все повторяла: «Ты же береги себя, сынок, береги себя». То же самое она бы и сегодня сказала, но вон как она далеко… А он бережет себя, потому что остался один. Хорошо, что попал к добрым людям. Может, и не пропадет.

Возникло такое чувство, что в его жизни начинается новая страница — на чужом, незнакомом материале, с неизвестным продолжением, а тем более концовкой. Хотелось все это знать: как, что, когда? — но он гнал всякие фантазии, заставлял себя жить этим моментом, этой минутой, которая тоже была хороша: белый пушистый снег, на горизонте — лес, и тоже весь белый, как облака, которые спустились на землю, разлеглись там и забыли о небе. И если бы не узкая серая полоска стволов у земли, можно было бы подумать, что леса вовсе нет — это небо. Лес он любил, потому что жил у леса, ходил летом за ягодами, осенью за грибами, а зимой ездил с отцом за дровами. Лес был для него чем–то живым, ему казалось, что лес чувствует, видит, как ты входишь под его сень, что делаешь и как себя ведешь — варвар ты, душегуб или ты ему приятель, друг, защитник…