В полночь раздался робкий, еле слышный звонок. Она кинулась в переднюю. Зубы ее стучали. «Кто тут?» — хрипло спросила она, потом наложила цепочку. Из темноты на свет лампы, горевшей в передней, глянуло чужое, женское испуганное лицо.
— Кто вы? Что вам нужно?
— Впустите меня, ради Бога, на минутку!..
Катерина Федоровна сняла цепь. Барышня, с милым бледным личиком и полными ужаса темными глазами, вся дрожала.
— Это квартира Тобольцева? Вы его жена?
— Да… Что случилось?
— Я вас хотела спросить… Где они? Куда они все делись?
— Ах да… Вы про них? Ушли.
— Когда? — Яркой радостью вспыхнули глазки.
— Давно… В шестом часу…
— Ах, слава Богу!.. И все целы?.. Никого не арестовали?
— Никого… Я сама видела, как ушли последние…
— Ах, спасибо, спасибо! Камень с плеч! Понимаете, они должны были в десять быть в другом месте… И до сих пор их нет… Значит, все целы? До свидания!..
Катерина Федоровна заснула только в три. Но сквозь сон она узнала звук отпираемого замка. «Слава Богу!..» — подумала она и в первый раз за этот день вздохнула полной грудью.
XIV
Утром, за кофе, они поздоровались просто, как будто ничего не случилось накануне. Но каждый из них знал, что судьба их решена и что говорить им уже не о чем. Непроходимая грань легла между прошедшим и этим утром. Бездна, которая разверзлась вчера у ее ног, унесла ее веру, ее радость, ее иллюзии, даже ее любовь… Да… Та бледная тень чувства, которая пережила эту ночь в ее душе, — что имела она общего с той яркой, трепетной, всеобъемлющей страстью, которую она чувствовала два года назад к этому человеку? Эту радость он убил вчера нежданно и предательски… Чего ждала она еще? На что надеялась бессознательно? Она не могла бы ответить… Он вздрогнул, разглядев ее глаза.
Бесконечно чужие и далекие, они сели рядом за стол. Между ними Адя, на своем высоком стульчике… Он что-то весело лопотал на своем собственном, милом и загадочном языке, который понимала одна мать. Он очень любил отца, которого так редко видел, и теперь в чем-то убеждал его… «Тррр…» — восклицал он горячо и делал в воздухе жест пухлой ручонкой. «Ах ты, иностранец!» — засмеялся Тобольцев и потрепал его по румяной щечке.
— Он просит прокатить его на санках, — объяснила мать каким-то сухим, беззвучным голосом. — Нет, детка, нельзя! Нынче нельзя кататься… Холодно, — сказала она, гладя мальчика по голове, но и тут звук голоса у нее был деревянный.
С грустью Тобольцев коснулся золотых волос ребенка. «Конец? — спросил он себя вдруг. — Никогда не увижу?..» Он сам удивился боли, которую почувствовал в сердце, как будто ему всадили туда длинную булавку.
Нянька ходила взад и вперед по столовой с дремлющей Лизанькой. Черная головка — мать в миниатюре, поэтому нежно любимая отцом, — доверчиво лежала на плече няньки. Тобольцев при каждом повороте видел знакомый размах черных бровей и гордые маленькие губки… «Эта так же будет несчастна, как и мать», — вдруг понял он, и опять как будто булавка вошла в его сердце.
Нянька пела: «Приди, котик, ночевать, мою Лизаньку качать… Как у котика-кота колыбелька хороша…» Тобольцеву казалось, как вчера, когда плакала жена, что только сейчас он измерил всю ценность того, что он теряет. И прелесть этой мирной картины осталась в его душе навсегда…
Пришел Бессонов, бледный, с вялыми движениями, в расстегнутом пальто. Из глаз его глядела бесконечная усталость. «Вы не знаете, где моя жена, Андрей Кириллыч?» Он вздохнул и сел на сундук.
— Павел Петрович!.. Пожалуйста, снимите пальто, хотите стакан кофе?
— Да… Пожалуй… Я, кажется, со вчерашнего дня ничего не ел… — Он вошел, взглянул на детей, на кипящий самовар, на чисто и красиво убранный стол в этой светлой и уютной комнате… «Счастливые!..» — подумал он невольно… Ему вспомнилась собственная холодная квартира, лишенная того отпечатка домовитости и любви к своему углу, которая здесь сказывалась в каждой мелочи. Вспомнились белоголовые болезненные детишки, брошенные на глупую няньку… все эти дни звавшие свою маму… Вспомнилось, как она уходила… Когда это было?.. Неужели только три дня назад?.. Ее лицо… Голос… «Я не могу иначе… не могу!.. Кто-нибудь из нас должен идти!.. Пусти меня!.. Не удерживай, ради Бога!.. Если меня убьют, дети не пропадут с тобой… Ты их прокормишь… Ты им нужней…» Она плакала тогда… О, эта ночь! О, эти ночи, полные ожидания и отчаяния, одиночества и тоски!..
Катерина Федоровна встала ему навстречу из-за самовара. Он видел ее всего раз в жизни, год назад, — счастливой, гордой, цветущей… Он не узнал бы ее теперь, встретив на улице. «И здесь, значит, драма?» — подумал он, взглянув в ее угасшие глаза… И ему как будто стало легче…
Он жадно отпил несколько глотков горячего кофе, ломая хлеб тонкими красивыми пальцами. На его одухотворенном лице опять заиграл нежный румянец хрупкого слабогрудого существа. Холодные глаза как будто согрелись: «Видите ли, я три дня не имею о ней известий… Постойте… Да, да… ровно три дня… А вы знаете, что было вчера вечером? Дом X*** разгромлен…»
Катерина Федоровна встрепенулась: «Разгромлен? Черной сотней?»
— Пушками… Не знаю, насколько тут правды, насколько легенды… Люди склонны преувеличивать… Но… это несомненно начало конца…
— Как? — сорвалось у Тобольцева.
— Что можно сделать против пушек, Андрей Кириллыч? Наше дело проиграно. Впрочем… я это предсказывал и раньше. У меня ни секунды не было ослепления…
Настала тягостная тишина. Бессонов словно очнулся из задумчивости.
— Моей жены там не было, я знаю, но она могла быть накануне на митинге в «Олимпии»… Там тоже масса арестованных… Это была формальная осада… Вы это знаете? Говорят, есть раненые и убитые…
— Боже мой! Начинается расплата. Дождались!
Бессонов бросил хозяйке усталый взгляд. Тобольцев уронил салфетку и наклонился, чтоб поднять ее. «Ее там не было!» — тихо и быстро сказал он.
Глаза Бессонова сверкнули. «А!..» — сорвалось у него. Он тотчас прикусил губы и опустил глаза под острым взглядом Катерины Федоровны. Потом взял стакан и разом допил кофе. Краска покрыла его бледное лицо.
— Там было больше десяти тысяч, как я слышал, — небрежно говорил Тобольцев.
— Та-ак… — Бессонов вздохнул полной грудью. Пальцы его нервно теребили бахрому скатерти. — Вчера был роковой день, Андрей Кириллыч… Многие из наших арестованы ночью…
— Потапов? — трепетно крикнул Тобольцев.
— Нет, его не было. Васильев и Шебуев ушли раньше случайно. Остальные семь из бюро взяты… Я сейчас видел жену Васильева… Там все сведения. Взяты Невзоров, Ильин… И очень многие из партии… Их проследили… Это — полный разгром…
«Ах! Вот что…» Ей вспомнилась испуганная барышня. «Где же они были арестованы?» — быстро спросила она.
— На одной частной квартире.
Глаза Тобольцева встретили сверкнувший взгляд жены. Он угадал ее мысли. Он понял, почему мрачной энергией зажглось ее угасшее лицо. «Ага!.. Так лучше! Легче!» — подумал он.
Бессонов поднялся. Чувствовалось, что ему тяжело встать и идти, что неизмеримая нравственная усталость сковала его члены. «Несчастный! Как я понимаю тебя!» — подумала Катерина Федоровна, крепко пожимая ему руку. «Она бросила тебя и детей… Бедные крошки! Зачем такие женщины выходят замуж? Зачем такие люди, как Андрей, женятся?»
В ее горячем пожатии Бессонов почувствовал участие. И тонкие ноздри его дрогнули… Она не была его единомышленницей, эта женщина. Но с первой минуты он почувствовал в ней личность. И отказать ей в своем уважении не мог, да и не хотел… «С своей точки зрения она права… Она — мать прежде всего… И разве мы смеем требовать геройства от обывателя?..»
Надевая пальто, он зашептал: «Андрей Кириллыч… Неужели? Как же вам удалось уйти?»
— Через забор, Павел Петрович… В соседний сад забрались, да и махнули… Ха!.. Ха!.. Одни брюки пострадали, уверяю вас… И не я один… Многие из нас предпочли такой уход… Подробностей не знаю… Но, смею вас уверить, что ни Тани, ни Надежды Николаевны там не было… Выйдем вместе!..