— Очень хорошо, государь.

— Наконец, она сказала, что никогда не давала господину де Рогану права думать, будто он для нее более чем обыкновенный подданный, будто он ей ближе, чем всякий посторонний, незнакомый человек.

— А, она сказала это…

— Да, тоном, не допускающим возражений; кардинал и не возражал.

— В таком случае, государь, если кардинал ничего не возразил, значит, он признает себя лжецом и тем самым подтверждает другие слухи о предпочтении, оказываемом королевою некоторым лицам.

— Ах, Боже мой! Что это еще такое? — произнес король унылым тоном.

— Только одни нелепости, как вы сейчас увидите. Раз удостоверено, что господин де Роган не прогуливался с королевою…

— Как, — воскликнул король, — разве говорили, что господин де Роган гулял с королевою?

— И это было совершенно опровергнуто самой королевою, а также отказом господина де Рогана от своих слов… Но все же раз это было удостоверено, то вы понимаете, люди стали доискиваться — людское коварство не смогло от этого удержаться, — как могло случиться, что королева гуляла ночью в версальском парке…

— Ночью! В версальском парке! Королева!

— …и с кем она гуляла, — холодно продолжал граф Прованский.

— С кем?.. — прошептал король.

— Без сомнения!.. Разве глаза всех не прикованы к тому, что делает королева? Разве эти глаза, которых не ослепляет ни дневной свет, ни блеск величества, не делаются еще более зоркими, когда нужно видеть что-либо ночью?

— Но, брат мой, вы говорите гнусные вещи, остерегитесь.

— Государь, я повторяю это и буду повторять с таким негодованием, что, наверное, мне удастся побудить вас открыть истину.

— Как, сударь! Говорят, что королева ночью гуляла в обществе… в версальском парке?

— Не в обществе, государь, а вдвоем… О, если б говорили только про «общество», то нам не стоило бы обращать на это внимание.

Король вдруг вспылил.

— Вы сейчас докажете мне то, что говорите, — сказал он, — а для этого докажите, что другие это говорят..

— О, это легко, слишком легко, — ответил граф Прованский. — Есть четыре свидетельства: первое — начальника моей охоты, который видел, как королева два дня подряд, или, скорее, две ночи, выходила из версальского парка через калитку у охотничьего домика. Вот это показание; оно скреплено подписью. Читайте.

Король с дрожью взял бумагу, прочел и возвратил ее брату.

— Вот, государь, еще более любопытное свидетельство ночного сторожа в Трианоне. Он доносит, что ночь была спокойна; что был сделан один выстрел, без сомнения, браконьерами в лесу Сатори; что в парках все было спокойно, за исключением того вечера, когда ее величество королева гуляла там под руку с каким-то дворянином. Взгляните: протокол составлен ясно и недвусмысленно.

Король прочел, вздрогнул, и руки его опустились.

— Третье свидетельство, — невозмутимо продолжал граф Прованский, — швейцарца-привратника Восточных ворот. Этот человек видел и узнал королеву в ту минуту, как она выходила через калитку у охотничьего домика. Он говорит, как была одета королева… Взгляните, государь. Он также говорит, что издали не мог узнать кавалера, с которым прощалась ее величество… это написано в донесении… но что по облику он принял бы его за офицера. Этот протокол подписан. Он добавляет еще одну интересную подробность, не оставляющую сомнений в том, что это была королева; ее величество сопровождала госпожа де Ламотт, приятельница королевы.

— Приятельница королевы! — воскликнул король. — Да, это так; приятельница королевы!

— Не гневайтесь на этого честного слугу, государь: он виновен только в излишнем усердии. Ему поручено сторожить — он сторожит; поручено надзирать — он надзирает. А последнее свидетельство, — продолжал граф Прованский, — кажется мне самым ясным из всех. Это донесение мастера-слесаря, на обязанности которого лежит проверить, все ли ворота заперты после того, как сыграют вечернюю зорю. Он утверждает, что видел, как королева входила в купальню Аполлона с каким-то кавалером.

Король, бледный, едва сдерживая злость, вырвал бумагу из рук графа и прочел ее.

Граф Прованский тем временем продолжал:

— Правда, госпожа де Ламотт оставалась снаружи, шагах в двадцати, и королева оставалась в этом помещении не более часу.

— Но имя ее кавалера? — воскликнул король.

— Государь, оно названо не в этом донесении. Вашему величеству придется потрудиться пробежать вот это последнее свидетельство — лесника, который находился в шалаше за наружной стеной парка, около купальни Аполлона.

— Оно помечено следующим днем, — сказал король.

— Да, государь… Он видел, как королева выходила из парка через калитку и осматривалась по сторонам… Она была под руку с господином де Шарни!

— Господин де Шарни!.. — воскликнул король, почти теряя рассудок от гнева и стыда. — Хорошо… хорошо… Подождите меня здесь, граф. Мы наконец узнаем истину.

И он поспешно вышел из кабинета.

XXIII

ПОСЛЕДНЕЕ ОБВИНЕНИЕ

Как только король вышел из комнаты королевы, она поспешила в будуар, откуда г-н де Шарни мог все слышать. Она отворила дверь будуара и, вернувшись, сама закрыла дверь своих апартаментов; затем, упав в кресло, обессилев от вынесенных ею тяжелых потрясений, молча стала ждать, какой приговор вынесет ей г-н де Шарни, самый для нее грозный судья.

Но ждала она недолго; граф вышел из будуара более бледный и грустный, чем когда-либо.

— Ну что? — сказала она.

— Ваше величество, — начал он, — вы видите, что все противится тому, чтобы мы были друзьями. Если вас не будет оскорблять моя убежденность, то это станет делать отныне общее мнение; после скандала, разразившегося сегодня, не будет покоя для меня, не будет передышки для вас. Враги ваши, еще более ожесточившись от нанесенной вам первой раны, набросятся на вас, чтобы пить вашу кровь, как мухи на раненую газель…

— Вы усердно ищете какого-нибудь чистосердечного и простого слова, — сказала с грустью королева, — и не находите его.

— Мне кажется, что я никогда не давал повода вашему величеству сомневаться в моем чистосердечии, — возразил Шарни, — и иногда оно проявлялось даже с излишней резкостью, за что прошу прощения у вашего величества.

— Так значит, — взволнованно проговорила королева, — вам недостаточно того, что я только что сделала: пошла на всю эту огласку, бесстрашно напала на одного из знатнейших дворян королевства, вступила в открытую вражду с Церковью, отдала свое доброе имя во власть парламентских страстей?! Я уже говорю о поколебленном навсегда доверии короля… Это вас не очень заботит, не так ли? Что такое король?.. Супруг!

И она улыбнулась с такой мучительной горечью, что слезы брызнули у нее из глаз.

— О, — воскликнул Шарни, — вы самая благородная, самая великодушная из женщин! Если я не тотчас отвечаю, как меня побуждает к тому сердце, то это потому, что я чувствую себя неизмеримо ниже вас и не смею осквернять это возвышенное сердце, когда прошу для себя в нем места.

— Господин де Шарни, вы меня считаете виновной.

— Ваше величество!..

— Господин де Шарни, вы поверили словам кардинала.

— Ваше величество!..

— Господин де Шарни, я требую, чтобы вы сказали мне, какое впечатление произвело на вас поведение господина де Рогана?

— Я должен сказать, ваше величество, что господин де Роган не безумец, в чем вы его упрекали, и не слабый человек, как можно было бы подумать; это человек убежденный, это человек, который вас любил и любит и который в данную минуту является жертвой заблуждения: оно приведет его к гибели, а вас…

— Меня?

— Вас, ваше величество, к неизбежному бесчестью.

— Боже мой!

— Передо мной встает угрожающий призрак этой гнусной женщины — госпожи де Ламотт, исчезнувшей в то время, когда ее показание может вернуть вам все: покой, честь, безопасность в будущем. Эта женщина — ваш злой гений, она бич королевского сана; эта женщина, которую вы неосторожно сделали поверенной ваших секретов и, может быть, — увы! — интимных тайн…