— А другой подложный документ, — воскликнула королева, — и он может быть вменен в вину дворянину — гласит, что ювелиры взяли ожерелье обратно.

— Королева, — возразил г-н де Роган тем же тоном, — вольна приписывать мне оба подлога; сделать один, сделать два, в чем разница?

Королева едва сдерживала свое негодование, король остановил ее движением руки.

— Берегитесь, — повторил он кардиналу, — вы отягощаете свое положение. Я вам говорю: оправдывайтесь! А вы берете на себя роль обвинителя.

Кардинал подумал с минуту и затем промолвил, точно изнемогая под бременем этой загадочной клеветы, запятнавшей его честь:

— Мне оправдываться? Это невозможно!

— Сударь, здесь находятся люди, уверяющие, что у них украли ожерелье; своим предложением заплатить за него вы признаете свою виновность.

— Кто этому поверит? — произнес кардинал с высокомерным пренебрежением.

— В таком случае, сударь, если вы думаете, что этому не поверят, то поверят, значит, тому…

И судорога гнева исказила обыкновенно спокойные черты короля.

— Ваше величество, мне ничего не известно о том, что говорят, — ответил кардинал, — мне ничего не известно о том, что произошло. Я могу утверждать одно: у меня не было ожерелья. Я могу утверждать одно: бриллианты находятся в руках лица, которое должно было бы назвать себя, но не желает, и мне приходится напомнить ему изречение из Священного Писания: «Зло обрушится на голову того, кто его совершил».

При этих словах королева сделала движение, собираясь взять короля под руку.

— Надо разрешить этот спор между вами и им, мадам, — сказал ей король. — В последний раз: ожерелье у вас?

— Нет! Клянусь честью моей матери, клянусь жизнью моего сына! — ответила королева.

Обрадованный этим заявлением король обернулся к кардиналу.

— В таком случае, — сказал он, — вопрос этот должен быть разрешен правосудием, сударь, если только вы не предпочтете прибегнуть к моему милосердию.

— Милосердие королей существует для виновных, государь, — ответил кардинал, — я предпочитаю людское правосудие.

— Вы не хотите ни в чем признаться?

— Мне нечего сказать.

— Но, позвольте, сударь, — воскликнула королева, — ведь ваше молчание затрагивает мою честь!

Кардинал молчал.

— Так я не буду молчать, — продолжала королева, — молчание кардинала жжет меня; оно говорит о великодушии, которого я не желаю. Знайте, государь, что преступление кардинала заключается не в продаже или краже ожерелья.

Господин де Роган поднял голову и побледнел.

— Что это значит? — с беспокойством спросил король.

— Ваше величество! — прошептал испуганно кардинал.

— О, никакие соображения, никакие опасения, никакая слабость не замкнут мне уста; здесь в моем сердце, причины, которые заставили бы меня кричать о моей невиновности на городской площади.

— О вашей невиновности! — воскликнул король. — Да у кого, мадам, хватило бы смелости или подлости заставить ваше величество произнести это слово.

— Умоляю вас, ваше величество… — начал кардинал.

— А, вы начинаете трепетать. Так я угадала верно: ваши заговоры любят мрак! Ко мне, дневной свет! Государь, прикажите господину кардиналу повторить вам то, что он только сейчас говорил мне здесь, на этом самом месте!

— Ваше величество! Ваше величество! — сказал г-н де Роган, — берегитесь: вы преступаете границы!

— Как? — высокомерно спросил король. — Кто это так говорит с королевой? Надеюсь, не я?

— Вот именно, государь, — сказала Мария Антуанетта, — господин кардинал говорит так с королевой, потому что утверждает, будто имеет на это право.

— Вы, сударь? — прошептал король, мертвенно побледнев.

— Он! — с презрением воскликнула королева. — Он!

— У господина кардинала есть доказательства? — спросил король, делая шаг к принцу.

— У господина де Рогана есть письма, по его словам! — сказала королева.

— Покажите их, сударь! — настаивал король.

— Письма! — гневно воскликнула королева. — Предъявите письма!

Кардинал провел рукою по лбу, покрытому холодным потом, казалось, задавая Господу вопрос, как мог тот создать в человеческом существе столько отваги и коварства. Но он продолжал молчать.

— О, это не все, — продолжала королева, разгорячаясь все более при виде его великодушия, — господин кардинал добился свиданий.

— Ваше величество, сжальтесь… — сказал король.

— Стыдитесь! — вставил кардинал.

— Ну, сударь, — продолжала королева, — если вы не последний из людей, если для вас есть что-нибудь святое на этом свете, предъявите их, ваши доказательства.

Господин де Роган медленно поднял голову и отвечал:

— Нет, ваше величество, у меня их нет.

— Вам не удастся прибавить это преступление к другим, — продолжала королева, — не удастся покрыть мое имя все большим позором. У вас есть помощница, сообщница, свидетельница во всем этом деле: назовите ее.

— Кто же это? — спросил король.

— Госпожа де Ламотт, государь, — сказала королева.

— А, — сказал король, торжествуя при виде того, что наконец оправдались его предубеждения против Жанны, — вот оно что! Так пусть пошлют за этой женщиной, допросят ее!

— Как бы не так! — воскликнула королева. — Она исчезла. Спросите у этого господина, что он с ней сделал. Для него было слишком важно, чтобы она не была замешана в этом деле.

— Ее заставили исчезнуть другие, — возразил кардинал, — кому это было гораздо важнее, чем мне. Вот почему ее и не найдут.

— Но, сударь, раз вы невиновны, — гневно сказала королева, — помогите же нам найти виновных.

Однако кардинал де Роган, кинув на нее последний взгляд, повернулся к ней спиною, скрестив руки.

— Сударь, — сказал оскорбленный король, — вы отправитесь в Бастилию.

Кардинал поклонился и отвечал спокойным голосом:

— В таком одеянии? В кардинальском облачении? На глазах всего двора? Соблаговолите рассудить, ваше величество, это огромный скандал. И тем тяжелее будет он для той особы, на которой отзовется.

— Я так хочу, — сказал взволнованно король.

— Вы преждевременно и несправедливо причиняете горе высшему духовному лицу, ваше величество; кара до осуждения — это незаконно.

— Но это будет так, — ответил король, открывая дверь, и стал искать глазами, кому передать свое приказание.

Господин де Бретейль был тут; его жадный взор угадал по возбужденному состоянию королевы, по волнению короля, по виду кардинала, что враг уничтожен.

Не успел король тихо переговорить с ним, как хранитель печатей, присвоив себе обязанности начальника караула, закричал звонко, огласив все галереи:

— Арестовать господина кардинала!

Господин де Роган вздрогнул. Перешептывание, которое он слышал под сводами, волнение придворных, немедленное появление стражи — все придавало этой сцене характер зловещего предзнаменования.

Кардинал прошел мимо королевы, не поклонившись ей, отчего у гордой принцессы закипела вся кровь. Он низко склонился перед королем и, проходя мимо г-на де Бретейля, взглянул на него с такой искусно подчеркнутой жалостью, что барон должен был считать свою месть неполной.

Лейтенант гвардии робко приблизился, точно спрашивая у самого кардинала подтверждение только что услышанного им приказа.

— Да, сударь, — сказал ему г-н де Роган, — да, это я арестован.

— Вы отведете господина де Рогана в его покои, где он будет ждать решения, которое я приму во время мессы, — сказал король среди мертвой тишины.

Король остался с королевой наедине при открытых дверях, пока кардинал медленно удалялся по галерее, предшествуемый караульным офицером со шляпой в руке.

— Мадам, — сказал, задыхаясь, король, который до сих пор едва сдерживался, — вы сознаете, что это кончится публичным судебным разбирательством, то есть скандалом, который лишит чести виновных?