Жанна задрожала и остановила руку графа.

— Вы, вероятно, — невозмутимо продолжал он, — имели дело с этим глупым немцем, моим швейцарцом, который сильно пьет. Он не узнал вас. Наверное, он открыл дверь, никому ничего не сказав и не отдав никакого распоряжения, а потом опять заснул.

— Не браните его, сударь, — немного придя в себя, произнесла Жанна, не подозревая ловушки, — прошу вас.

— Это он ведь открыл вам, не правда ли, сударыня?

— Кажется, он… Но вы мне обещали не бранить его.

— Я сдержу свое слово, — с улыбкой сказал граф. — Но соблаговолите объясниться, сударыня.

С помощью предоставленной ей лазейки Жанна, избавленная от подозрения в том, что она сама открыла дверь, могла свободно измыслить цель своего прихода. Она не преминула сделать это.

— Я пришла, — начала она скороговоркой, — посоветоваться с вами, господин граф, относительно некоторых слухов…

— Каких слухов, сударыня?

— Не торопите меня, пожалуйста, — говорила она, жеманясь, — это деликатное дело.

«Ищи, ищи, — думал Калиостро, — а я уже нашел».

— Вы друг его высокопреосвященства монсеньера кардинала де Рогана.

«Ага, недурно, — подумал Калиостро. — Иди до конца нити, которую я держу в руках; но дальше я тебе запрещаю».

— Действительно, сударыня, я в добрых отношениях с его высокопреосвященством, — сказал он.

— И я пришла, — продолжала Жанна, — узнать от вас о…

— О чем? — спросил Калиостро с оттенком иронии.

— Я вам уже сказала, что дело мое деликатное, сударь, не злоупотребляйте этим. Вы, вероятно, знаете, что господин де Роган выказывает мне некоторое расположение, и я желала бы знать, насколько я могу рассчитывать… Впрочем, сударь, говорят, что вы читаете в самом глубоком мраке сердец и умов.

— Еще немного свету, сударыня, прошу вас, — сказал граф, — чтобы я мог лучше прочесть во мраке вашего сердца и ума.

— Сударь, говорят, что его высокопреосвященство любит другую; что его высокопреосвященство любит особу, поставленную очень высоко… Поговаривают даже…

Тут Калиостро устремил сверкающий молниями взгляд на Жанну, которая едва не упала навзничь.

— Сударыня, — сказал он, — я действительно читаю в потемках; но, чтобы хорошо читать, мне нужна помощь. Соблаговолите ответить мне на следующие вопросы: почему вы пришли искать меня сюда? Ведь я живу не здесь.

Жанна затрепетала.

— Как вы сюда вошли? В этой части дома нет ни пьяного швейцара, ни слуг.

И если вы искали не меня, то кого же вы здесь ищете?

Вы не отвечаете? — сказал он дрожавшей всем телом графине. — В таком случае я помогу вашей сообразительности. Вы сюда вошли с ключом, который, я знаю, находится у вас в кармане. Вот он.

Вы искали здесь молодую женщину, которую, исключительно по доброте душевной, я прятал у себя.

Жанна пошатнулась, как вырванное с корнем дерево.

— А если бы это и было так? — очень тихо сказала она. — Какое же я совершила бы преступление? Разве не позволено женщине прийти повидаться с другой? Позовите ее, она вам скажет, предосудительна ли наша дружба.

— Сударыня, — прервал ее Калиостро, — вы мне это говорите, так как хорошо знаете, что ее здесь нет более.

— Что, ее здесь нет более?.. — воскликнула Жанна в ужасе. — Олива́ более здесь нет?

— Быть может, — сказал Калиостро, — вам неизвестно, что она уехала, вам, которая была пособницей в ее похищении?

— Я! Пособницей в ее похищении! Я! — воскликнула Жанна, к которой снова вернулась надежда. — Ее похитили, а вы меня обвиняете?

— Я делаю более, я вас уличаю, — сказал Калиостро.

— Докажите, — нагло сказала графиня.

Калиостро взял со стола лист бумаги и показал его.

— Босир! — сказала Жанна, остолбенев от изумления. — Босир! Но он не знал адреса Олива́!

— Напротив, сударыня, — возразил Калиостро, показывая ей другую бумагу, вынутую им из кармана, — вот эту бумагу я поднял на лестнице, идя к Олива́. Эта бумага, должно быть, упала из кармана господина Босира.

Графиня с трепетом прочла:

— О! — воскликнула графиня, комкая бумагу.

— И он ее увез, — холодно сказал Калиостро.

— Но кто написал эту записку? — сказала Жанна.

— Вы, вероятно, вы, искренний друг Олива́.

— Но как он сюда вошел? — воскликнула Жанна, с яростью глядя на своего невозмутимого собеседника.

— Разве нельзя войти с вашим ключом? — сказал ей Калиостро.

— Но раз он у меня, его не было у господина Босира.

— Когда имеешь один ключ, то можно их иметь и два, — возразил Калиостро, смотря ей прямо в глаза.

— У вас есть улики, — медленно произнесла графиня, — а у меня — только подозрения.

— О, у меня они также есть, — сказал Калиостро, — и мои подозрения стоят ваших, сударыня.

С этими словами он отпустил ее едва приметным движением руки.

Она стала спускаться; но вдоль этой лестницы, еще недавно безлюдной и темной, теперь через равные промежутки стояли со свечами в руках два десятка лакеев, перед которыми Калиостро раз десять громко назвал ее госпожой графиней де Ламотт.

Она вышла, дыша яростью и местью, как василиск, извергающий пламя и яд.

XVI

ПИСЬМО И РАСПИСКА

Следующий день был последним сроком платежа, назначенным самой королевой ювелирам Бёмеру и Боссанжу.

Так как в письме ее величества им предписывалось соблюдать осторожность, то ювелиры ждали, пока к ним прибудут пятьсот тысяч ливров.

А поскольку для всех торговых людей, как бы богаты они ни были, получение пятисот тысяч ливров представляет дело большой важности, то компаньоны приготовили расписку, начертанную лучшим каллиграфом их фирмы.

Но расписка оказалась лишней: никто не пришел получить ее в обмен на пятьсот тысяч ливров.

Ночь прошла весьма тревожно для ювелиров, не перестававших ожидать какого-нибудь посланца; но надежды почти не было. У королевы, впрочем, бывали разные необыкновенные прихоти; ей приходилось соблюдать тайну, и посланный мог приехать после полуночи.

Утренняя заря развеяла несбыточные ожидания Бёмера и Боссанжа. Боссанж решил отправиться в Версаль; компаньон уже ждал его в глубине кареты.

Бёмер попросил провести его к королеве. Ему отвечали, что если у него нет приглашения на аудиенцию, то он не может быть допущен.

Удивившись и встревожившись, он стал настаивать, и так как он знал, с кем имеет дело, и ловко умел вручить кому следует в передних какой-нибудь бракованный камешек, то ему оказали содействие и поместили его на пути королевы с прогулки по Трианону.

Действительно, Мария Антуанетта, еще полная трепета после того свидания с Шарни, где она сделалась возлюбленной, не став любовницей, — Мария Антуанетта, говорим мы, возвращалась к себе, сияющая, с полным радости сердцем, как вдруг заметила несколько сокрушенное, но полное почтительности лицо Бёмера.

Королева послала ему улыбку, которую он истолковал в самом благоприятном для себя смысле и осмелился просить о краткой аудиенции. Королева назначила ему явиться в два часа, то есть после ее обеда. Он пошел сообщить эту превосходную новость Боссанжу, который остался в карете: у него был флюс, и он не хотел показывать королеве столь безобразную физиономию.

— Вне всякого сомнения, — говорили они друг другу, перетолковывая каждое движение, каждое слово Марии Антуанетты, — вне всякого сомнения, в ящике у ее величества лежит сумма, которую она не могла получить вчера; она назначила прием в два часа, потому что будет тогда одна.