Сдержала свое обещание и Жанна.

Со следующего дня Николь полностью скрыла от всех свое существование: никто не мог заподозрить, что кто-то живет в доме на улице Сен-Клод.

Она неизменно пряталась за занавеску или за ширмы, плотно закрывала окно, вопреки стремившимся ворваться в него веселым солнечным лучам.

Жанна, со своей стороны, приготовила все, зная, что на следующий день должен был наступить срок первого взноса в пятьсот тысяч ливров: она старалась обставить все таким образом, чтобы быть вполне неуязвимой в тот день, когда бомба взорвется.

Дальше этой страшной минуты ее соображения не простирались.

Она всесторонне обдумала вопрос о бегстве, которое хотя и было нетрудным, но явилось бы самым веским доказательством ее вины.

Оставаться, оставаться на своем месте не двигаясь, как на поединке в ожидании удара противника; оставаться, будучи готовой пасть, но с надеждой уничтожить своего врага, — таково было решение графини.

Вот почему на другой день после своей беседы с Олива́ она показалась около двух часов у своего окна, чтобы сообщить лжекоролеве, что следовало быть готовой бежать вечером.

Невозможно описать радость и страх Олива́. Необходимость бежать означала опасность; возможность бежать означала спасение.

Она послала пылкий воздушный поцелуй Жанне и занялась приготовлениями, то есть собрала в маленький узелок кое-какие ценные вещи своего покровителя.

Подав сигнал, Жанна исчезла из дому, чтобы позаботиться о карете, которой будет вверена драгоценная участь мадемуазель Николь.

Это было все; самый любопытный наблюдатель не обнаружил бы других признаков сговора двух подруг, сигналы которых обычно были столь красноречивы.

Задернутые шторы, закрытые окна, мелькающий в них допоздна огонек. Потом какой-то шелест, какие-то таинственные звуки, какое-то движение; за ними последовали мрак и тишина.

Одиннадцать часов пробило на колокольне святого Павла. Ветер с реки доносил до улицы Сен-Клод мерный и заунывный бой часов, когда Жанна приехала на улицу Сен-Луи в почтовом экипаже, запряженном тремя сильными лошадьми.

Закутанный в плащ человек, сидевший на козлах, указывал дорогу кучеру.

Жанна дернула человека за край плаща и велела остановиться на углу улицы Золотого Короля.

Человек подошел к хозяйке.

— Пусть экипаж остается здесь, любезный господин Рето, — сказала Жанна, — мне потребуется не более получаса. Я сюда приведу одну особу; она сядет в экипаж, и вы отвезете ее, уплачивая двойные прогоны, в мой амьенский домик.

— Хорошо, госпожа графиня.

— Там вы передадите эту особу моему арендатору Фонтену, который знает, что надо делать.

— Хорошо, сударыня.

— Да, я забыла… Вы вооружены, любезный Рето?

— Да, сударыня.

— Эту даму преследует один помешанный… Быть может, будет сделана попытка остановить ее дорогою…

— Что мне делать?

— Вы будете стрелять во всякого, кто помешает вам продолжать путь.

— Хорошо, сударыня.

— Вы просили у меня двадцать луидоров вознаграждения за известное вам дело; я дам вам сто и оплачу ваше путешествие в Лондон, где вы будете ждать меня в течение трех месяцев.

— Хорошо, сударыня.

— Вот сто луидоров. Я, вероятно, вас более не увижу, потому что для вас будет благоразумнее отправиться в Сен-Валери и немедленно отплыть в Англию.

— Рассчитывайте на меня.

— Ради вас самих.

— Ради нас, — сказал господин Рето, целуя руку графини. — Итак, я буду ожидать.

— А я доставлю вам эту даму.

Рето сел в коляску на место Жанны, которая легкою походкой дошла до улицы Сен-Клод и поднялась к себе.

В этом мирном квартале все уже спали. Жанна сама зажгла свечу и подняла ее над балконом, что должно было служить для Олива́ сигналом спускаться вниз.

«Она девица осторожная», — сказала себе графиня, увидев, что в окнах Олива́ нет света.

Жанна три раза поднимала и опускала свечу.

Ничего. Но ей послышалось что-то вроде вздоха или слова «да», еле слышно долетевшего из-за листвы растений на окнах.

«Она сойдет вниз, не зажигая огня, — сказала себе Жанна, — тут нет еще беды».

И она спустилась на улицу.

Дверь не открывалась. Вероятно, Олива́ стесняли тяжелые узлы.

— Глупая, — сердито проворчала графиня, — сколько времени потеряно из-за тряпок.

Никто не появлялся. Жанна подошла к двери напротив.

Ничего. Она прислушалась, прижавшись ухом к большим шляпкам железных гвоздей, которыми была обита дверь.

Так прошло четверть часа. Пробило половину двенадцатого.

Жанна отошла к бульвару, чтобы посмотреть издали, не появится ли свет в окнах.

Ей показалось, что в просвете между листвой сквозь двойные занавески мелькнул слабый свет.

— Что она делает! Боже мой, что она делает, дура несчастная! Быть может, она не видела сигнала? Ну, не будем терять мужества и поднимемся снова наверх.

И действительно, Жанна поднялась к себе, чтобы снова прибегнуть к своему телеграфу при посредстве свечи.

Никакого знака в ответ не последовало.

— Должно быть, мерзавка больна и не может двинуться, — проговорила себе Жанна, в ярости теребя свои манжеты. — Ну, да все равно, живой или мертвой, она уедет сегодня.

Она опять сошла вниз с поспешностью преследуемой львицы. В руках у нее был ключ, который столько раз доставлял по ночам свободу Олива́.

Но, вкладывая ключ в замочную скважину, она остановилась.

«А если там, у нее, наверху, есть кто-нибудь? — подумала графиня. — Невозможно… но я услышу голоса и успею спуститься. А если я встречу кого-нибудь на лестнице? О!»

Это опасное предположение чуть было не заставило ее отступить.

Но услышав, что ее застоявшиеся лошади бьют копытами по гулкой мостовой, она решилась.

«Без опасности, — подумала она, — нет ничего великого! А при смелости никогда не бывает опасности!»

Она повернула ключ в замке, и дверь отворилась.

Жанна знала расположение комнат; если б даже, ожидая Олива́ каждый вечер, она не изучила его, то сообразительность помогла бы ей. Лестница была налево, и она бросилась туда.

Никого. Ни шума, ни света.

Она дошла до площадки перед комнатами Николь.

Там под дверью виднелась светлая полоса; за этой дверью слышны были чьи-то торопливые шаги.

Жанна, запыхавшись, но удерживая дыхание, прислушалась. Разговора не было слышно. Значит, Олива́ одна, она ходит, укладывается, нет сомнения. Значит, она не больна, а просто замешкалась.

Жанна тихо поскреблась в дверь.

— Олива́! Олива́! — позвала она. — Дружок, мой маленький дружок!

Шаги по ковру приблизились.

— Откройте! Откройте! — поспешно сказала Жанна.

Дверь отворилась, и целый поток света упал на Жанну, которая очутилась лицом к лицу с человеком, державшим в руках канделябр с тремя свечами. Она пронзительно закричала и прикрыла лицо.

— Олива́! — сказал незнакомец. — Разве это не вы?

И он тихонько отодвинул накидку графини.

— Госпожа графиня де Ламотт! — воскликнул он в свою очередь, необыкновенно искусно прикинувшись изумленным.

— Господин де Калиостро! — прошептала Жанна, шатаясь и чуть не падая в обморок.

Изо всех опасностей, которые она могла предполагать, эта никогда не представлялась графине. На первый взгляд, ничего особенно страшного не произошло; но после небольшого размышления, после беглого взгляда на мрачную внешность этого глубоко скрытного человека опасность должна была показаться чудовищной.

Жанна едва не потеряла голову и попятилась: у нее явилось желание броситься по лестнице вниз.

Калиостро вежливо протянул ей руку, приглашая сесть.

— Чему мне приписать честь вашего посещения, сударыня? — сказал он уверенным голосом.

— Сударь… — пролепетала интриганка, не будучи в силах отвести глаза от графа, — я пришла… я искала…

— Позвольте мне позвонить, сударыня, и наказать тех из моих людей, которые имели неловкость или грубость допустить, чтобы такая высокопоставленная особа являлась одна, без доклада.