Тетушка сейчас же начала хлопотать насчет обеда, но Катрин сказала, что обед приготовит она сама и принялась по-старому за чугуны да кастрюли. Тогда тетушка пошла привести в порядок свой туалет, а мы отправились в сад.

За обедом разговор, естественно, вертелся вокруг Наполеона и возможности новой войны. Дядюшка уверял, что Наполеон хочет мира, в ответ на это тетушка Гредель дала нам прочесть прокламацию союзников, переданную ей священником. Союзники заявляли, что Наполеон нарушил свое слово, поставил себя вне закона, и что они будут бороться с ним.

— Вот видите, — заметила тетя Гредель, — Жозефу, пожалуй, скоро опять придется отправляться в поход.

Я побледнел при этих словах, а дядюшка Гульден сказал:

— Да, я уже несколько дней назад узнал, что его снова зачислят в полк, и вот что я предпринял. Вы знаете, что при нашем арсенале открыта теперь мастерская для ремонта оружия, но ей недостает хороших рабочих. Эти рабочие нужны государству не меньше, чем солдаты, идущие на войну, но эти рабочие не рискуют своей жизнью. Я пошел к артиллерийскому полковнику и попросил его принять Жозефа рабочим в арсенал. Починить замок у ружья для хорошего часового мастера — чистые пустяки. Полковник согласился с моим предложением. Вот у меня его приказ.

Он показал мне бумагу, и я воскликнул:

— О, дядюшка Гульден, вы для меня больше, чем отец родной, вы мой спаситель!

Тетя Гредель обняла и поцеловала старика со словами:

— Да, да, вы лучший из людей… вы самый добрый… самый умный. Если бы все якобинцы были такие же, как вы, я бы хотела, чтобы весь мир состоял из якобинцев.

Катрин стояла в углу комнаты и заливалась горючими слезами.

Мы все были растроганы. Наконец старик сказал мне:

— Ну, Жозеф, завтра ты отправишься в арсенал с утра. Работы будет тебе вдоволь.

Как я был рад, что мне не придется покидать город! У меня было много причин, чтобы хотеть остаться. Одна из них была та, что мы с Катрин кое-чего ждали…

Мы оставались у тети до темноты. Она пошла нас немного проводить.

С тех пор снова воцарилась дружба между тетей Гредель и дядюшкой Гульденом.

Глава XII. Наш батальон идет в поход

Я начал работать в арсенале и проводил там время с утра до семи часов вечера и имел в полдень часовой перерыв на обед. Работы было много.

С тех пор как я поступил в арсенал, наше беспокойство немного улеглось. Однако у нас еще оставался повод поволноваться. Каждый день приходили в крестьянских одеждах и с ранцами за плечами сотни отпускных, запасных и новобранцев. Они кричали: «Да здравствует император!» и походили на безумцев. В большой зале мэрии одни из них получали шинели, другие — кивера, третьи — сапоги. Затем они шли дальше по своим полкам, и все желали им счастливого пути.

Все портные города взяли подряд шить мундиры, жандармы отдали своих лошадей, чтобы пополнить кавалерию, мэр города, барон Пармантье, убеждал шестнадцати-семнадцатилетних юношей записываться в партизанские отряды, которые шли на защиту пограничных горных ущелий.

Я работал в арсенале с невероятным рвением. Целыми днями и ночами я чинил ружья, поправлял штыки и закручивал винты. Когда полковник приходил к нам в мастерскую, он всегда восхищался мной:

— Молодец! Очень хорошо! Я доволен вами, Берта! Эта похвала доставляла мне удовлетворение, и я всегда рассказывал о ней Катрин, чтобы порадовать ее. Мы почти уже не сомневались, что полковник оставит меня в Пфальцбурге.

В газетах говорилось лишь о новой конституции и торжествах в Париже. Дядюшка Гульден любил поговорить то о той, то о другой газетной статье, но я не мешался в политику, с меня было ее достаточно.

Так шло дело до 23 мая. В этот день, часов в шесть утра, я находился в большой зале арсенала и упаковывал ружья в ящики. Солдаты с фургонами поджидали перед арсеналом, чтобы грузить ящики с оружием. Я заколачивал последний ящик, когда солдат Роберт дотронулся до моего плеча и тихо сказал:

— Берта, полковник хочет вас видеть.

Я удивился и почувствовал легкий испуг. О чем он хочет со мной говорить? Я перешел через большой двор, взошел по лестнице и тихо постучал в дверь.

— Войдите! — сказал полковник.

Я с трепетом вошел в комнату. Полковник — худой, высокий, загорелый человек — прохаживался из угла в угол посреди своих книг и чертежей.

— А, это вы, Берта! Я должен сообщить вам плохую новость. Третий батальон, к которому вы принадлежите, отправляется в Мец.

Услышав эту ужасную весть, я вздрогнул и ничего не мог ответить. Полковник поглядел на меня и сказал:

— Не беспокойтесь. Вы недавно женились и, кроме того, вы хороший мастер, — все это заслуживает внимания. Вот передайте это письмо капитану Демишелю, в арсенале, в Меце. Это мой друг и он наверняка найдет вам работу при своих мастерских.

Я взял письмо, поблагодарил и вышел.

Дома я увидел Зебеде, Катрин и дядюшку Гульдена. На их лицах было выражение отчаяния: они уже знали обо всем.

— Третий батальон выступает, — сказал я им, — но это ничего не значит. Полковник только что дал мне письмо к начальнику арсенала в Меце. Не беспокойтесь, я не буду участвовать в походе.

— Ну, тогда твое дело в шляпе, — сказал Зебеде.

— Да, тебя, значит, оставят в арсенале в Меце, — добавил дядюшка Гульден.

Катрин поцеловала меня со словами: — Какое счастье, Жозеф!

По-видимому все верили, что я останусь в Меце. Я старался скрыть свое волнение, но почти не мог удержать рыданий. Я решил поэтому пойти сообщить новость тете Гредель.

— Хотя я покину город ненадолго и останусь в Меце, но все-таки надо известить об этом тетю, — сказал я. — Я вернусь часам к пяти. К тому времени Катрин приготовит мой ранец, и мы поужинаем.

— Да, иди, иди, Жозеф! — отвечал дядюшка. Катрин ничего не сказала. Она едва удерживалась от того, чтобы не разрыдаться.

Глава ХIII. Разлука

Я выскочил из дому, как безумный. Зебеде, возвращавшийся в казарму, сообщил мне, что офицер, заведующий обмундировкой, будет в мэрии в пять часов и что мне надо быть к этому времени там. Я выслушал эти слова как сквозь сон. Выйдя за городскую черту, я побежал бегом. Не могу описать своего ужасного состояния. Я был готов бежать так до самой Швейцарии.

Тетя Гредель в это время находилась в своем огороде, где она подставляла колышки к бобам. Она заметила меня издали и очень удивилась: «Ведь это Жозеф! Что он там делает в поле?»

Я выбежал на ухабистую, песчаную дорогу, раскаленную солнцем и стал медленно подниматься по ней. Я шел, опустив голову, и думал: «Ты никогда не осмелишься войти!» Вдруг из-за изгороди раздался голос тети:

— Это ты, Жозеф?

Я вздрогнул:

— Да… это я…

Она вышла в небольшую аллейку бузины и, заметив мою бледность, сказала:

— Я догадываюсь, почему ты пришел: ты отправляешься с полком. Так ведь?

— Я останусь в Меце, при арсенале… Все остальные пойдут далее… а я, к счастью, останусь в Меце.

Она ничего не сказала. Мы вошли в кухню, где было весьма прохладно по сравнению с тем, что творилось снаружи. Тетя села, и я прочел ей письмо полковника.

— Ну, слава богу, — сказала она.

Затем мы сидели и молча глядели друг на друга. Через несколько минут она обняла меня за голову и крепко поцеловала. Я заметил, что она тихо плакала.

— Вы плачете… Но ведь я останусь в Меце!..

Она ничего не ответила и пошла в погреб за вином. Налив мне стакан, она спросила:

— Ну а что говорит Катрин?

— Она и дядюшка Гульден очень довольны, что я останусь при арсенале.

— Да, это хорошо. Они приготовят тебе все, что надо?

— Да, и в пять часов я должен получить в мэрии форменную одежду.

— Ну, так иди! Поцелуй меня… Я пойду в город… Я не хочу поглядеть на отправку батальона… Я останусь дома… Я хочу жить дольше… Катрин нуждается во мне…

Она начала рыдать, но сразу удержалась и спросила: