— Часы эти стоят более тысячи франков. У меня нет на руках такой суммы, да кроме того, и вам самим тяжело расставаться с часами. Вот что я вам предлагаю. Часы будут висеть в моей витрине, но они будут вашими. Я ссужу вам двести франков, когда вы захотите взять часы обратно, вы мне вернете эту сумму.

Услышав это, гусар протянул руки к дядюшке и взволнованно закричал:

— Вы — настоящий патриот! Я никогда не забуду вашей услуги… Эти часы я получил… от принца Евгения… Они для меня дороже моей крови… но бедность…

Другой офицер пытался его успокоить:

— Ну, полно, Маргаро, успокойся!

— Нет, нет… оставь меня… мы здесь между своими… Старый солдат поймет нас… Нас здесь все оскорбляют… с нами обращаются грубо… У них не хватает храбрости сразу покончить с нами и расстрелять.

Весь дом наполнился этим криком. Я убежал в кухню и оттуда слышал, как дядюшка Гульден утешал Маргаро.

Когда офицеры получили деньги и ушли, дядюшка Гульден пришел к нам и сказал:

— Да, он прав, правительство обращается с ними ужасно. Но рано или поздно оно за это поплатится!

Весь этот день мы были печальны. Я еще больше убедился, что скоро должна произойти какая-нибудь перемена.

Глава VII. «Наполеон вернулся во Францию!»

В начале марта с быстротой молнии распространился слух, что Наполеон высадился в Каннах. Откуда пришел этот слух, никто не знал. От Пфальцбурга до берега моря около двухсот миль, и он отделен от него горами и равнинами.

Я припоминаю, как 5 марта я проснулся и открыл окошко нашей комнатки, выходившее на крышу. Около трубы еще оставался снег. Было холодно, но солнце светило, и я подумал: «Вот хороший день для военного перехода». Я вспомнил, как во время походов мы любили такую погоду. И вдруг мне пришел на ум Наполеон. Я увидел его перед своими глазами: он шел в старом сюртуке, надвинув шляпу на лоб, впереди своей старой гвардии. Это видение пронеслось, как сон.

Катрин уже встала и мела нашу комнатку. Вдруг послышались шаги на лестнице. Катрин прислушалась и сказала:

— Это дядюшка Гульден.

Я тоже узнал его шаги и очень удивился: он, можно сказать, никогда не поднимался к нам наверх. Дверь открылась. Дядюшка Гульден произнес:

— Дети мои, первого марта Наполеон высадился в Каннах, около Тулона. Он идет на Париж.

Он больше ничего не сказал и сел, чтобы перевести дыхание. Мы переглянулись с изумлением. Только через минуту Катрин спросила:

— Вы прочли это в газетах?

— Нет, в них еще ничего не пишут или, вернее, они скрывают это от нас. Но, ради бога, ни слова об этом — иначе мы будем арестованы. Сегодня утром, в пять часов, мне сообщил это Зебеде. Полк получил приказ не отлучаться из казарм. По-видимому, они побаиваются солдат. Но как же, в таком случае они арестуют Наполеона? Ведь не крестьян же, у которых правительство собирается отобрать землю, посылать на него? А горожан считают тоже якобинцами… Пусть-ка теперь дворяне-эмигранты себя покажут! Но прошу вас, пока храните молчание… строжайшее молчание!..

Мы спустились вниз, в мастерскую, и принялись за работу, как обыкновенно.

В этот день и в следующий все было тихо. Кое-кто из соседей заходил к нам, якобы для того, чтобы отдать часы в починку.

— Нет ли чего нового? — спрашивали они.

— Дела идут помаленьку, — отвечал дядюшка Гульден. — Не слышали ли вы чего-нибудь?

— Нет, ничего.

— По глазам было, однако, видно, что и они слышали о важной новости. Зебеде оставался в казарме. В кафе с утра до ночи сидели отставные офицера. Громко ничего еще не было сказано. Это было чересчур опасно.

Но на третий день эти же офицеры стали терять терпение. Они ходили взад и вперед и по их лицам было заметно, в каком они ужасном беспокойстве. Если бы у них были лошади или по крайней мере оружие, они, конечно, предприняли бы что-нибудь. Но жандармы тоже были настороже. Они также ходили здесь и там, и каждый час конный жандарм с эстафетой отправлялся в Сарребург.

Возбуждение росло. У всех пропала охота работать. Приехавшие коммивояжеры сообщили, что область Верхнего Рейна и Юра совершенно взбудоражена, что полки кавалерии и инфантерии двигаются навстречу узурпатору и т. д. Один из этих вояжеров, болтавший слишком много, получил приказ немедленно оставить город. Жандармский офицер потребовал его бумаги, но, к счастью, они были в порядке.

Впоследствии я видел еще несколько революций, но никогда не наблюдал такого возбуждения, какое охватило город 8 марта, когда два батальона получили приказ выступить в поход. Тогда все увидели, что дело серьезно, и невольно пришла мысль, что Бонапарта может арестовать не какой-нибудь герцог Беррийский или Ангулемский, а только соединенные войска всей Европы.

Лица у отставных офицеров стали сиять. В пять часов загремели на площади первые барабаны. Зебеде стремительно вбежал к нам и сказал:

— Два батальона отправляются. — Он был бледен.

— Они собираются арестовать его?

— Да, арестовать! — Зебеде подмигнул.

Барабаны продолжали бить. Зебеде, шагая через ступеньку, сбежал с лестницы. Я пошел за ним.

Внизу Зебеде потянул меня за руку и, сняв кивер, тихо сказал на ухо:

— Посмотри-ка внутрь! Узнаешь?

Я увидел внутри кивера старую трехцветную кокарду.

— Вот наша кокарда! Все солдаты взяли ее с собой! Пожав мне руку, Зебеде быстро удалился. Я пошел домой, раздумывая о будущем. Снова наборы, снова солдатчина, снова войны! Боже, когда же все это кончится! И всегда нам говорят, что все это проделывается во имя нашего блага. И, в конце концов, мы все-таки остаемся в накладе.

С этой минуты до самого вечера дядюшке Гульдену не сиделось на месте. Он был в таком же состоянии, в каком находился я, когда ждал разрешения венчаться. Каждую секунду старик посматривал в окно и говорил:

— Сегодня придут важные новости… Солдаты получили приказ, стало быть, от нас теперь нечего скрывать.

Каждую минуту дядюшка восклицал:

— Тс-с! Это, кажется, почта!

Мы прислушивались. Но нет, по мосту ехала крестьянская телега или бричка.

Мы продолжали ждать и прислушиваться.

Глава VIII. «Да здравствует император!»

Наступила ночь. Катрин уже начала накрывать ужинать, когда дядюшка Гульден чуть ли не в двадцатый раз сказал:

— Слушайте!

Вдали слышался грохот. Дядюшка быстро надел свой камзол и крикнул мне:

— Идем, Жозеф!

Он почти скатился с лестницы. Я не отставал. Я тоже жаждал узнать новости. Не успели мы выйти на улицу, как из-под темных ворот выехала почтовая карета с двумя красными фонарями и с грохотом промчалась мимо нас. Мы побежали за ней. Мы были не одни. Со всех концов сбегался народ с криками:

— Вот она! Вот она!

Почтовая контора находилась на Сенной улице. Карета ехала прямо, затем завернула за угол. Чем ближе мы подходили к конторе, тем больше было народа на улице. Люди выходили изо всех ворот. Бывший мэр города, его секретарь и другие именитые граждане бежали вместе с толпой и, переговариваясь друг с другом, восклицали:

— Вот торжественная минута!

Перед почтовой конторой уже стояла громадная толпа. Все подымались на цыпочки, прислушивались, задавали вопросы почтальону, но тот ничего не отвечал.

Начальник почтовой конторы открыл освещенное окно. Почтальон кинул туда с козел пачку писем и газет. Окно закрылось. Почтальон начал щелкать бичом, чтобы толпа расступилась. Карета покатила дальше. Все повторяли лишь одно слово:

— Газеты! Газеты!

— Идем в кафе Гофмана, — сказал мне дядюшка Гульден, надо спешить, газеты сейчас получены.

Если мы замешкаемся, то уже не сможем проникнуть в кафе.

На площади бежали люди. Офицер Маргаро громко говорил:

— Идем! Газеты у меня!

За ним шла группа отставных офицеров. Мы вошли в кафе и уселись около печки. Кафе было уже полно, но народу все прибывало. Стало так душно, что пришлось открыть окна. С улицы доносился гул голосов.