— Эге, Жозеф! Еще победа! Пятьдесят тысяч человек убито, взято двадцать пять знамен и сотня орудий… Все обстоит благополучно!.. Остается только сделать новый набор, чтобы пополнить потери!

Я в тревоге спрашивал его:

— Как вы думаете, дядюшка Гульден, будут брать и хромых?

— Нет, нет, не бойся этого, — отвечал он. — Ты ведь на самом деле не годен для военной службы. Мы все это уладим. Работай себе и не беспокойся.

Его огорчало мое волнение. Он был добрым человеком.

Утром дядюшка Гульден торжественно одевался и шел в город к знатным людям проверять часы. Когда он возвращался, он снова снимал свою коричневую пару, прятал парик в шкаф, надевал черный колпак и сообщал мне новости.

— Наша армия в Вильно, а может, уже в Смоленске, мне сообщил это комендант. Богу было угодно, чтобы мы снова победили. Теперь надо заключать мир. Чем скорее, тем лучше, потому что война — ужасная вещь.

Тогда я начинал мечтать о мире. Если будет мир, не потребуется много солдат и я смогу жениться на Катрин.

Глава III. Великая армия погибла

15 сентября 1812 года до нас дошла весть о великой битве и победе под Москвой[3].

Все с радостью говорили об этом и неустанно повторяли:

— Теперь-то у нас будет мир… Теперь война окончена…

Только несколько сорванцов болтали о том, что надо бы еще завоевать и Китай.

Через неделю стало известно, что наши вступили в Москву, самый большой и богатый город России. Все думали, что мы возьмем там хорошую добычу, и это уменьшит тяжесть налогов. Однако скоро пошли слухи, что русские подожгли свой город и нашей армии приходится подумывать об отступлении, так как иначе ей грозит голодная смерть. В пивных, на постоялых дворах, на рынке — всюду только об этом и говорили. При встречах люди говорили друг другу:

— Дело плохо… начали отступать…

Все ходили хмурые, напряженные. Перед почтой с утра до вечера толпились сотни крестьян, но писем больше не приходило.

Меня все это не очень беспокоило, потому что я был поглощен одной радостной мыслью.

Приближалось 18 декабря — день именин Катрин, — и я готовился поднести ей чудесный подарок. У дядюшки Гульдена среди других часов я давно заприметил одни маленькие часики с серебряной резной крышкой. На циферблате была нарисована парочка влюбленных. Часы стоили тридцать пять франков. Чтобы заработать эти деньги, мне пришлось трудиться много вечеров и даже ночей.

Наконец, тридцать пять франков было скоплено, и я объявил дядюшке Гульдену, что хочу купить эти часики.

— Но ведь это дамские часы, — отвечал мне он. — А тебе нужны большие часы с секундной стрелкой.

Я смутился и не знал что ответить. Старик догадался сам:

— Ах, да! Завтра же именины Катрин! Так вот почему ты работал день и ночь! Но я не хочу брать с тебя денег.

Я решительно заявил, что без денег часов не возьму. Тогда он молча спрятал тридцать пять франков в стол, подобрал к часам изящную цепочку с двумя серебряными ключиками и положил все это в красивую коробочку.

— Это будет хороший подарок! — сказал он.

На другой день, 18 декабря, я проснулся в шесть утра. Стоял ужасный холод. Мое окно было покрыто инеем, как занавеской.

Я надел свой голубой праздничный костюм с черным галстуком. Дядюшка Мельхиор, услышав, что я встал, крикнул мне из своей комнаты:

— Вот так холод, Жозеф. Сорок лет я не видел ничего подобного. Бедные наши солдатики! Ведь в России-то еще холоднее. Что-то будет!

Около восьми я собрался идти, но Гульден, Увидев, как я одет, закричал:

— Да ты с ума сошел, Жозеф! Ведь ты замерзнешь по дороге! Сейчас же надевай мое пальто, башмаки с фланелевой подкладкой и перчатки.

Я было вздумал возражать, но он мне рассказал, что вчера нашли замерзшего человека, и этот пример на меня подействовал.

По дороге, пробираясь к селению Четырех Ветров, где жила Катрин, я не раз поблагодарил старика за его совет. Стоял дьявольский мороз, и я моментально поднял лисий воротник пальто, уткнув в него лицо.

Когда, громыхая башмаками, я ввалился в квартиру тети Гредель, все были изумлены и не сразу узнали кто это.

— Ах! Да ведь это Жозеф! — крикнула Катрин, разодетая по-праздничному. — Я знала, что он придет, несмотря на холод!

Я снял пальто и, поцеловав Катрин, протянул ей подарок.

— Тут кое-что для тебя.

Катрин развязала веревочку и открыла футляр. Я стоял около нее, и мое сердце усиленно билось. Мне казалось, что часы вовсе не так красивы, как я думал, но в этот момент Катрин захлопала в ладоши и закричала:

— Господи! Какие хорошенькие!

— Да, — подтвердила тетя, — никогда не видела таких красивых часов. А что это нарисовано на циферблате?

Я не сразу ответил ей. Только когда мы уселись все рядом, я сказал:

— Здесь изображены двое влюбленных, которые любят друг друга так, что и описать невозможно. Это — Жозеф Берта и Катрин Бауэр. Жозеф подает букет роз Катрин, а она протянула руку, чтобы взять его.

Потом мы обедали, и тетя угощала нас пирожками, вареньем и разными вкусностями. После обеда Катрин пела.

Я провел счастливый день. Уже стемнело, когда я собрался домой.

На улице мороз только усилился. Чтобы согреться, я почти всю дорогу бежал.

Недалеко от дома тети я услышал пьяный оклик:

— Кто идет!

Я увидел разносчика Пинакля, который шел с коробом за спиной, с фонарем и узловатой палкой.

Этот Пинакль был порядочным негодяем. Он злился на меня за мою дружбу с Катрин и рад был устроить мне всякую каверзу. Встреча с ним ночью, в глухом месте, доставляла мне мало удовольствия и я быстро свернул в сторону и побежал прочь, увязая почти до пояса в снегу.

Пинакль стал кричать мне вслед диким голосом:

— А, это ты хромоногий! Стой, стой! Ты был у Катрин, похититель времени! Ну, погоди же, скоро будет набор! Набор всех хромых, слепых и горбатых. Ты не отвертишься. Уйдешь на войну и подохнешь, как все!

Я продолжал удирать и скоро скрылся из виду. Дома было тепло натоплено. Дядя Гульден печально сидел перед огнем. У него был такой вид, что я спросил, не болен ли он.

Не отвечая на вопрос, он покачал головой и прошептал:

— Да, вот она великая нация! Вот она, слава!

Я не понял, в чем дело. Дядя пояснил:

— Вот в эту минуту, Жозеф, четыреста тысяч семей плачет во Франции. Наша Великая армия погибла в снегах России. Все эти молодые и сильные люди, которые прошли мимо нас, погребены в снегу. Сегодня мы узнали об этом. Это ужасно!

Перед моими глазами встал призрак нового набора. Неужели оправдается предсказание Пинакля?

В ту ночь я долго не мог заснуть, И старый Мельхиор тоже до трех часов понуро сидел перед камином.

Глава IV. Ужасные вести

Когда на следующее утро я вошел к дядюшке Мельхиору, тот еще был в кровати.

— Жозеф, — сказал он, — мне нездоровится. Разведи огонь, я встану попозже. Сегодня надо пойти в город проверить часы. Сходи ты. Ключи там, у дверей. Я постараюсь заснуть на часок. Все эти истории совсем меня расстроили.

Я развел огонь, оделся потеплее и вышел.

Прежде всего, я направился к церковному сторожу Бренштейну, чтобы вместе с ним пойти завести и проверить часы на колокольне. Когда мы шли вместе к церкви, он меня спросил:

— Вы слышали о нашем несчастий в России?

— Слышал. Это ужасно!

— Да, конечно. Но зато у нас в церкви будет побольше церковных служб. Всякий захочет заказать панихиду о своем сыне, тем более что и погибли-то они в языческой стране.

Когда мы пришли в церковь, там было много женщин.

— Вот видите, я вам говорил, — сказал сторож. — Они уже тут.

Я полез по узкой лестнице на колокольню. Часы отставали. Я поставил их правильно и подрегулировал ход. Покончив с работой, поглядел с колокольни. Весь Пфальцбург был, как на ладони. Я также увидел и соседние селения. Скоро я отыскал и деревню Четырех Ветров.