Я приехал в Ташкент в августе. Жил сначала в гостинице «Восток», а впоследствии — в самом театре, в одном из маленьких помещений. Другое — рядом, побольше размером, приспособил под мастерскую и приступил к работе над эскизами.

К этому времени здание театра было в основном закончено, но работы по декорированию еще продолжались под руководством народных мастеров, а стены фойе были уже оформлены резным ганчем. Для моих же композиций было оставлено место.

Наблюдение за декоративным оформлением театра было поручено Стефану Полупанову, в те годы главному архитектору города Ташкента. Этот человек, с его мировоззрением и уровнем понимания искусства, оказался мне только помехой в работе. К примеру, он требовал любую работу переделывать, независимо от того, как она была сделана. Все это очень раздражало меня, и я отправил Щусеву письмо, в котором просил разрешения отправлять свои эскизы на утверждение ему самому. Он согласился на это, и я стал высылать эскизы в Москву. Вскоре я получил от Щусева телеграмму и письма с одобрением моих работ. Очень сожалею, что не сохранил их.

Через некоторое время он сам приехал в Ташкент с группой архитекторов. Мои эскизы вынесли на обсуждение на Совет Народных Комиссаров Узбекистана и утвердили их.

Меня всегда удивляло, что на любом собрании, обсуждении обязательно найдется человек, который задаст дурацкий, абсурдный вопрос, выскажет нелепое замечание или возражение, вставляя во всяком деле палки в колеса.

В то время как мои эскизы получили одобрение и их стали утверждать, среди присутствующих неожиданно вскочила пышная рыжеволосая дама в очках и заявила: «Товарищи! Я считаю, что художник не смог всесторонне осветить избранную тему. Всем известно, что республика наша очень богата, здесь выращивается огромное количество бахчевых, а художник не изобразил ни одной дыни или арбуза! Товарищ художник! Я вправе вас спросить, почему вы не изобразили дыню или хотя бы арбуз?»

Я остолбенел от изумления. Ну что можно ответить на такой вопрос? Среди собравшихся прошел смешок, на меня посматривали. Я молчал. Тогда Щусев обернулся к женщине, встал и заявил: «Эти эскизы не предназначены для сельскохозяйственной выставки, они написаны для оформления академического театра имени Алишера Навои. Именно по этой причине здесь нет изображений дынь, арбузов, а также другой сельхозпродукции!»

По правде говоря, как раз в такие минуты мне вспоминается русская пословица: «Дураков не сеют, не жнут, они сами растут».

Много раз за свою жизнь, на обсуждениях не только моих работ, но и работ других художников, где я присутствовал как член художественных советов, я убеждался в справедливости этой поговорки.

В конце 50-х — начале 60-х годов я работал в качестве заместителя председателя художественного совета комбината декоративного искусства в Москве. Задачей комбината было развитие декоративного искусства в городах и селах республик.

Однажды мне поручили принять фресковые композиции для дома культуры, построенного в районном центре близ Пятигорска, и доставить их в организацию заказчика. Эти произведения, созданные в традициях декоративного искусства, были выполнены двумя молодыми художниками-супругами. Работы их, сделанные по заранее утвержденным эскизам, отличались яркими образами, были насыщенны по содержанию, строились на новых композиционных основах.

Рассматривая эти произведения в доме культуры, я убедился в творческой удаче молодых художников. В это время и появилась в клубе высокая, грудастая, красивая женщина, судя по всему — из руководства города. С рассерженным видом она подошла к картинам, затем, увидев меня, стала громогласно возмущаться, не давая мне вставить ни слова: «Я считаю, что эту мазню надо не обсуждать, а уничтожать. Вы как заместитель председателя художественного совета можете сообщить в своей организации, чтобы эту мазню убрали со стен!»

Я попытался перебить град этих обвинений и спасти работы молодых художников. Стал было объяснять, что эти композиции — результат творческого поиска, свидетельствующий о таланте и оригинальности манеры авторов, которые работали над ними под руководством знаменитого профессора Бордиченко, что эти произведения, возрождающие традиции народного искусства, получили высокую оценку и были приняты на художественном совете при участии руководителей города. Но все это словно было обращено к непрошибаемой стене. «Как хотите, но как только вы уедете отсюда, мы уберем и выкинем эту мазню», — заявила моя самоуверенная собеседница.

Меня это рассердило. Стало ясно, что угроза нешуточная: невежество способно на все. И тогда искусство лишится хорошего произведения, а творчеству двух молодых художников, только начавшему расцветать, будет нанесен удар.

Я решил в свою очередь ответить угрозой:

«Вам никто не давал права уничтожать произведение, которое было создано по эскизу, одобренному президиумом Академии художеств СССР. Если вы это сделаете, этим делом займется сам президент Академии художеств СССР, Герой Социалистического Труда академик Николай Васильевич Томский».

Дама на миг оторопела, — и тут же выражение высокомерия на ее только что разгневанном лице сменилось улыбкой: «Что же вы не сказали мне об этом сразу?.. Вот теперь эта работа начинает мне нравиться...»

Вот такими способами, нередко прибегая к блефу, мне приходилось спасать от невежественных чиновников талантливые произведения искусства.

К сожалению, очень большому сожалению, немало произведений монументально-декоративного искусства, одобренных художественными советами, нередко исчезают после первого же ремонта по вине хозяйственных руководителей, невежественных и далеко некультурных.

Но если вышеописанный случай можно считать все же частным, то гораздо страшнее суждения об искусстве, от которых несет душком товарной оценки, выдаваемые за высококомпетентные, к тому же растиражированные в печати. Искусство не терпит догм, как бы ни были они «освящены» традицией, иначе искусствовед неминуемо превращается в ретрограда, слепого и глухого к любой новизне. Искусствовед уже по определению должен обладать проницательностью, зорким взглядом, открытостью ко всему новому, без которого невозможно глубокое понимание искусства. Настоящий искусствовед - такой же творец, как и сам художник, и высочайшая конечная цель каждого из них — служить своему народу.

Мне представляется, что творец любит свои произведения, как отец любит детей: для него все они равно дороги, каждое из произведений — это частица его души. Однако как родители порой любят кого-то из детей по-особенному, так и иные из произведений ближе сердцу художника. Я хочу сказать несколько слов о тех из своих работ, которые мне наиболее дороги.

Многие помнят, каким праздником стал для каждой узбекской семьи 525-летний юбилей Алишера Навои. К этому славному юбилею в Ташкенте было завершено строительство Музея литературы имени Навои, в оформлении которого участвовали многие художники. Среди них посчастливилось быть и мне. Раздел музея, оформление которого было возложено на меня, занимал целый зал и был посвящен жизни и творчеству великого поэта, его эпохе.

...Стена, украшенная росписью, напоминает весеннюю изумрудную лужайку, полную цветов. Цветущие ветви деревьев и кустарников, плакучие ивы, стройные кипарисы вызывают в воображении образ райского сада. Под сенью этого сада прогуливаются прекрасноликие девушки и стройные юноши. Вот красавица разглядывает с томным видом свое отражение в зеркале. Другая, опьяненная чарующими звуками музыки, перебирает изящными пальцами струны дутара. Рядом с ней - две ее подруги: одна играет на бубне, а вторая плывет в танце. В другой части лужайки в это время встретились влюбленные...

В этой росписи я старался добиться максимальной гармонии линии и цвета, чтобы передать в изяществе образов настроение героев, тонкое звучание их души...