— Так, так. Значит, у меня и собственная корова есть?

— А как же! Для кого же сено и солому выдали? Летом она в колхозном стаде пасется, а зимой вам ее

дома кормить надо. У вас и две коровы могут быть, если ребятишек много.

— Вот как. Сколько же нас таких, со своими коровами?

— Сколько дворов, столько и коров, не считая молодняка. Четыреста девяносто семь в шести деревнях.

— А колхозных коров сколько?

— Сейчас доятся пятьсот семь коров.

— Мало для шести деревень.

— Согласен. Война застопорила наш рост. Но мы уже имеем в стаде двести сорок годовалых телят и с

полсотни нетелей. Быков два десятка наберется, пригодных на мясо. И даже рабочих волов есть несколько пар.

— А у меня дома есть что-нибудь пригодное на мясо?

— Да. Бычок подрастает или нетель. Поросята есть. Хватит вам?

И девушка с улыбкой добавила:

— Куры есть, гуси, утки.

— О, хватит, пожалуй.

Но девушка продолжала, войдя во вкус этих перечислений:

— У вас еще свой приусадебный участок земли есть, с полгектара или побольше.

— А что он мне дает?

— Он дает вам дополнительно картофель, капусту, огурцы, свеклу, морковь, репу, брюкву, турнепс. Ну,

что еще? Редьку дает, хрен, лук, чеснок, укроп, сельдерей, петрушку, горох, бобы, хмель для пива, смородину,

крыжовник, яблоки, груши, вишни, цветы.

— Ого, какой я богатый. А где оно находится, это мое хозяйство?

Они оба повернулись к окну. Из окна виднелись дома, расположенные по другую сторону улицы. Парторг

улыбнулся мне, кивая на них, и сказал:

— Я что-то уж и не помню, который из них ваш. Покажите-ка сами.

Я присмотрелся. Дома были добротные, сбитые из бревен, крытые железом и черепицей. По размеру они

казались примерно одинаковыми, но разнились по форме и отделке. У иных на улицу смотрели пять окон, у

иных — четыре. Все они были одноэтажные, но высокие и высоко поставленные. По этой причине видное

место у каждого дома занимало крыльцо, тоже везде по-разному отделанное. Главным предметом отделки была

тонкая доска с упорными вырезами. Протянутая под самым краем крыши вдоль ее наклонов, она издали

казалась полоской кружева. Такими кружевами были украшены, кроме того, окна и верхняя часть крылец. У

каждого дома они имели свою окраску.

Я выбрал дом с голубой отделкой. Хозяйственные постройки возле него показались мне новее, чем у

других домов, и сад крупнее. Парторг призадумался, когда я указал ему на этот дом, — как видно, ему не совсем

понравился мой выбор. Но он тут же скрыл это и сказал весело:

— Вот и ладно! Пойдем, посмотрим, как вы живете!

23

Но не я жил в этом просторном доме. Жили в нем пятеро других людей: худощавый мужчина среднего

роста, близкий по возрасту к сорока годам, его мать, жена и две девочки.

Все они были дома. Судя по запаху пищи, дело близилось к обеду. Но стол пока еще был пуст. Хозяин,

встречая нас, встал к нему спиной, взявшись ладонями за его кромку. На наше приветствие ответили все, даже

девочки. Потом парторг сказал:

— Я к тебе по делу, Николай Васильич. Не приютишь ли вот гостя на несколько дней? За счет фонда,

конечно. Приглянулся ему, видишь ли, твой дом.

Хозяин кивнул, взглянув на меня приветливо, и сказал негромким голосом, в котором как-то странно

менялись низкие и высокие ноты:

— Пожалуйста. Милости просим. Разместимся как-нибудь. Места у нас хватит. А гостюшка-то из

далеких ли мест будет?

Парторг почему-то помедлил с ответом на этот вопрос и как-то по-особенному пристально взглянул

прямо в глаза хозяину, когда произнес:

— Из Финляндии.

Тот медленно отвел от нас взгляд и стал смотреть в пол. Потом переглянулся с матерью и женой и опять

уставился в пол. Парторг сказал ему:

— Ты не думай! Это настоящий человек, из трудового класса, самый что ни на есть беднейший

пролетарий — сельский батрак. И отзыв о нем есть хороший. Надо уметь видеть разницу в людях.

Хозяин ответил, не глядя в нашу сторону:

— А я разве что говорю? Я же и говорю: пожалуйста, милости просим. Хорошим людям мы всегда рады.

Почаще просим к нам наведываться. Всегда готовы принять. И фонд нам ни к чему. Обойдемся. Чем богаты, тем

и рады.

Он говорил это спокойно и негромко. Но каждый раз, когда в низкие ноты его голоса врывались высокие,

казалось, будто он вскрикивал от неизвестной причины. Продолжая говорить, он двинулся от стола к печке. И

едва его руки выпустили стол, как одна из них мелко затряслась, будто бы отмахиваясь от кого-то, попавшего

ему под ноги, а другая вскинулась вверх в таком движении, какое делает оратор, призывая к вниманию своих

слушателей.

Проделав это, он засунул руки в карманы брюк, все еще подвигаясь к печке. Однако не печка была ему

нужна. Он двинулся к ней, чтобы обойти нас. Только это ему не сразу удалось. Вначале его ноги сделали

несколько крупных и ровных шагов, а потом принялись почему-то ступать вкривь и вкось. По движениям его

плеч можно было подумать, что человек очень быстро куда-то идет, едва ли не бежит бегом, а на самом деле он

все еще не мог миновать печку и как бы топтался на месте. Но затем ноги его опять сделали несколько прямых

и верных шагов, донеся его до двери. У двери он обернулся к нам и, высвободив руки из карманов, повторил:

— Хороших людей почему не принять? Для них у нас всегда двери открыты. Кто добрым гостем к нам

идет, тому мы всегда рады. Побольше бы их нам, добрых-то гостей. Пожалуйста! Заходите, живите, будьте как

дома!

Взявшись одной рукой за ручку двери, он другой рукой хотел сделать какое-то подходящее к слову

движение, но далось оно ему не сразу. Сперва он ткнул себя пальцами в подмышку, круто изогнув для этого

кисть руки, потом дернул вверх локтем и только после этого широко и плавно повел рукой в сторону всего того,

чем был полон его дом, как бы отдавая все это нам. Сделав нам такой подарок, он вышел в сени, мягко прикрыв

за собой дверь. Парторг проводил его взглядом и сказал, обратясь к старшей хозяйке:

— Вот и ладно. Договорились вроде. Так мы вечерком придем, Василиса Терентьевна, если не

возражаешь.

Та ответила:

— Вечерко-ом? Да что ж это вы так-то? Пришли и ушли. А обедать? Обед у нас готов. Вот соберем

сейчас на стол, покушаете, что бог послал, и пойдете. До вечера-то еще ой как далеко. Намаетесь, ходивши по

эдакому хозяйству.

Но парторг сказал:

— Ничего, Василиса Терентьевна, не беспокойся. Мы в Кряжине пообедаем.

И мы пошли в Кряжино. На пути туда парторг свернул к реке и поднялся на высокий холм, прилегающий

к береговому обрыву. На этом холме высились развалины какого-то огромного строения. Два старых человека

отколупывали молотками от остатков стен этого строения цельные кирпичи и укладывали их тут же рядом в

небольшие штабеля. По одну сторону от этих развалин были устроены ряды сидений из длинных струганых

досок, набитых на врытые в землю поленья. По другую сторону открывался вид на реку Оку и на лесные дали,

раскинувшиеся позади нее.

Река здесь не подступала вплотную к берегу, как там, где я переправился через нее на лодке. Здесь между

обрывом и водой тянулась ровная полоса луговой низины, шириной в полкилометра и длиной в несколько

километров. Следуя изгибу реки, эта низина выше и ниже по течению уходила за пределы видимости,

заслоняемая крутизной берега. Парторг сказал:

— Это наша господствующая высота. Отсюда видны почти все наши владения. Вон там, по ту сторону от

Корнева, находятся деревни Чуркино и Кривули. А по эту — Кряжино, Веткино и Листвицы. Еще совсем

недавно это были мелкие самостоятельные колхозы. Теперь они объединились в один укрупненный колхоз.

Я спросил:

— А дерево получилось?