попался наконец, как шило в мешок! Сейчас ты у меня узнаешь, у кого короста чешется! Эй, Петька, Митька!

Вы были у него в лагерях, где он загонял вас в могилу голодом! Покажем ему теперь за это всю подноготную,

чтобы знал, как сухая ложка рот дерет!”.

Нет, я не стал их догонять. Зачем? Я и без того знал, что в той стороне близко нет железной дороги. Что

мне было там делать? Зато она могла оказаться очень близко к югу от поселка. Почему бы нет?

Я оглянулся на огни поселка, от которого успел отойти довольно далеко. Но и туда меня не особенно

тянуло в такое позднее время. К тому же от поселка следом за мной шла еще одна веселая компания. Судя по

голосам, которые становились все громче, она намеревалась меня очень скоро догнать. А догнать меня ей надо

было, конечно, только для одной определенной цели…

Я свернул с дороги и, перейдя канаву, пригнулся, оглядывая выкошенный луг. В полусотне метров от

меня виднелась копна сена. Ее закругленный верх отметился темным пятном на фоне нижней кромки неба, еще

сохранившей слабый отблеск дня. А за этой копной виднелись в разных местах верхушки других копен.

Я подобрался к первой копне и притаился за ней, пропуская мимо себя звучавшие на дороге голоса.

Потом вырыл в ней сбоку углубление и забрался туда, стараясь не помять костюм. Сено было еще теплое от

дневного солнца, и нельзя сказать, чтобы мне было неприятно вытянуться в этой сухой, душистой постели.

Надо мной раскинулось небо со всеми своими звездами. И среди звезд я попробовал разыскать глаза

моей женщины, чтобы поговорить с ней немного, но не нашел их среди звезд. Ее глаза не были похожи на

холодные, бесцветные звезды. Я помнил ее глаза. В них был земной, горячий темный цвет, и вся она была полна

тепла и тяжести земли. Не в небе надо было ее искать. Я отвернулся от неба и закрыл глаза.

Так закончился пятый день моего отпуска. И, перед тем как заснуть, я вспомнил, что, кажется, не успел

подумать еще о чем-то. О чем же это не успел я подумать? Ах, да! О русских людях советовал мне Иван

Петрович время от времени что-то такое соображать, об их пригодности к дружбе с финскими людьми. Но какая

могла быть с ними дружба, если мне, финскому человеку, пришлось прятаться от них в копне сена, чтобы не

попасть к ним на расправу?

Да, Юсси, так обстояло тут дело. Ты очень верно все это предвидел. В копне сена я у них ночевал, хотя

рядом было большое русское село, полное крупных, просторных домов. Такова цена их дружбе. А как я

просился к ним на ночлег, если бы ты знал! Я прошел все село взад и вперед. Я стучался в каждый дом. Я падал

перед ними на колени, умоляя пустить меня переночевать хотя бы под крыльцо. Нет, никто не пустил. Заставили

уйти в копну. Вот какой это жестокий народ, если уж говорить напрямик чистую правду, как она есть.

И в дополнение ко всему я еще мог напороться на того Ивана, которого я ох как страшился, если

предположить, конечно, что я пока еще с ним не встречался. Он был теперь где-то совсем близко от меня на этот

раз. Склонясь над своими бесконечными дорогами, он зорко просматривал их, выискивая меня. Он протягивал

вперед свои железные руки, шаря ими по лесам и полям, по придорожным кустам и канавам. Он прощупывал

ими копны на лугу, подбираясь все ближе к моей копне. Где-то высоко над собой, под самыми небесами, я уже

слышал его мерное дыхание, способное пригибать к земле деревья и двигать по небу тучи. И не было мне от

него спасения на этот раз.

Только огромный Юсси Мурто сумел бы, может быть, как-то за меня вступиться. Но он был далеко, на

своем родном севере. И, стоя там среди озер и скал, поросших соснами, он все думал о чем-то, хмуро глядя на

Ивана. О чем он так упорно думал? И не собирался ли он опять что-то сказать Ивану? А тот, видя такое к себе

внимание, улыбался приветливо, показывая этим, что готов к разговору. И действительно, твердо сжатые губы

молодого Мурто приоткрылись наконец немного, и он промолвил угрюмо: “Других всегда легче судить. Но

полезно иногда и в себя всмотреться внимательнее”. А Иван в ответ на это тряхнул головой, задев

колыхнувшимися на ветру мягкими прядями русых волос ближние звезды, и сказал беззаботно: “Ништо!

Разберемся и в своих делах, приспеет время!”. Еще немного помолчал Юсси Мурто, продолжая свои раздумья, и

потом сказал: “Закрыть церковь легко — была бы сила. Но чем заменить веру? Опустевшее место в душе

человека обязательно надо заполнить чем-то равноценным, иначе он перестанет быть человеком. Но где оно у

вас, это равноценное?”. И снова беззаботность просквозила в ответе Ивана: “Жизнь заполнит эту пустоту. Что

может быть полноценнее жизни? Она ворвалась в духоту церкви, и она же соорудит новое здание, где будет

больше солнца и свежего ветра”. И опять умолк угрюмый Мурто, придумывая новые доводы и новые вопросы.

Но я не дождался его доводов и скоро заснул.

16

Проснулся я, когда солнце уже выкатилось на небосклон. Осторожно выглянув из копны, я встал,

подправил ногой сено и быстро вышел к дороге. Пока еще никого не было видно вокруг, только по другую

сторону дороги пастух гнал вдоль опушки леса стадо коров. Стоя в канаве, я снял пиджак, стряхнул с него сухие

былинки и почистил брюки. Они измялись немного, и я разгладил их, сколько мог, ладонью, смачивая ее в росе,

покрывшей за ночь траву.

Посмотревшись затем в карманное зеркальце, я удостоверился, что бриться мне в этот день было не

обязательно. Однако лицо мое изрядно загорело, и волосы от этого как бы еще больше посветлели. Я зачесал их

назад, затянул галстук и направился в село, где накануне так весело смеялся.

Но на этот раз у меня веселья не получилось. Хотелось есть. Уже сутки прошли с тех пор, как я по-

настоящему плотно позавтракал у Тимофея Григорьевича. А днем у лесника мало к чему успел притронуться.

Но как ни старался я, идя вдоль села, отыскать глазами вывеску продовольственной лавки, ее не оказалось. Я

прошел все село до самого конца, но только напрасно привлекал внимание встречных людей тем, что глазел

направо и налево, всматриваясь в каждый дом. В одно из окон даже высунулась чья-то гладко выбритая,

загорелая голова, глядя мне вслед. Однако ничто не помогло мне найти лавку.

Выйдя за пределы села, я призадумался. Что ждет меня там, впереди, если я пойду по этой дороге дальше

на юг? Ведь второе село вряд ли находится отсюда близко. Сперва мне попадутся какие-то мелкие деревни. А в

мелких деревнях у них нет продовольственных лавок. Это я уже успел заприметить. Хорошо, если скоро

попадется железная дорога. А если она не скоро попадется? Тогда как?

Подумав немного, я двинулся обратно по улице села, разглядывая дома еще внимательнее. Но, проходя

мимо того окна, откуда выглядывал бритоголовый человек, я свернул на другую сторону улицы, чтобы не дать

ему удобного повода заговорить со мной. И опять я прошел мимо церкви, где накануне смеялся, и опять вышел

к началу села, но продовольственной лавки так и не увидел.

Может быть, она ютилась где-нибудь в боковом переулке? Но в котором? Я побрел вдоль села третий раз,

всматриваясь в боковые переулки. При этом я пытался быстрее проскочить мимо того окна, откуда выглядывал

бритоголовый, но не успел. Он крикнул мне через улицу:

— Вы что-то ищете, товарищ?

Я еще прибавил шагу и сказал, не оглядываясь:

— Да…

Но он повторил вопрос:

— А что ищете?

Пришлось и на этот вопрос ответить:

— Лавку.

— Какую лавку?

— Продовольственную.

— Она за клубом помещается, но откроется только через час.

— А-а!..

Тут я поневоле остановился, выискивая глазами клуб. Но, когда я догадался, что это и есть та самая