поднялся на паперть, его уже заслонили от меня другие парни и девушки. Пока я выбирал, кого бы из них

спросить о железной дороге, меня самого спросили сзади:

— Вы стоите?

Да, я стоял. Так я и ответил девушке, которая задала мне этот странный вопрос, будто она и без того не

видела, что я не сидел и не лежал. А заодно я сам решил спросить ее кое о чем. Но в это время она толкнула

меня в плечо и сказала:

— Так что же вы не подвигаетесь?

Я подвинулся немного вслед за другими. Потом подвинулся еще и еще, пока не очутился перед

крохотным оконцем, над которым было написано: “Касса”. Люди протягивали туда деньги и получали взамен

какие-то билеты. Но это была не железнодорожная касса, и выдавала она не те билеты. Я огляделся по

сторонам, раздумывая насчет нужной мне кассы. Но в это время девушка сзади опять нетерпеливо заговорила:

— Ну что же вы? Или у вас трех рублей нет? Так я могу дать. Пожалуйста!

И она принялась рыться в своей сумочке, выискивая для меня три рубля. Но у меня были три рубля. Я

достал их из бумажника, не зная, правда, что с ними делать. А женщина из кассы сказала:

— Скорее, скорее давайте!

Я отдал ей три рубля и получил взамен билет. Отойдя с билетом в сторону, я остановился на краю

паперти, раздумывая, где бы мне найти для своих вопросов человека, не выказывающего такого нетерпения, как

эти, что сгрудились у окошка кассы. Найти его можно было, наверное, в поселке. И я уже готов был спуститься

с паперти, чтобы пройтись вдоль улицы, но в это время та же девушка, отойдя от кассы, сказала:

— Куда же вы? Вот сюда надо!

Я вошел в двери, которые она указала, и очутился в большом зале, где были ряды стульев и сцена на

месте клироса перед бывшим алтарем. Пожилая женщина у двери заглянула в мой билет и сказала:

— Вот в этом ряду. Шестое от края место.

Я сел в этом ряду на шестое от края место и посмотрел вправо и влево, выискивая подходящего для

вопроса человека. Справа от меня сидела девушка. Но она отвернулась к парию, сидевшему с ней рядом, и

говорила ему: “Слыхал? Вера-то? Замуж вышла”. Тот ответил: “Как не слыхать. Слыхал”. Она продолжала:

“Выйти-то вышла, и он, ее муженек-то молодой, возьми да и отправься в экспедицию на третий день после

свадьбы. Вот и выходи после этого за вас, геологов, замуж”. Парень сказал: “А ты не выходи”. Она спросила: “А

как же нам быть, горемычным?” — “А так и быть”. — “Ну уж не-ет! Не выйдет эдак-то”.

Слева от меня сидела старая женщина. Но и ее я не успел спросить насчет железной дороги. С ней

говорил пожилой мужчина, сидевший рядом с ней по другую сторону. Он спросил: “Не пропускаешь, Авдотья

Терентьевна?”. Она ответила ему: “Ни-ни! Как можно, Андрей Власьевич! Господь с тобой! Грех такое

пропускать. Мне теперь все интересно. Утром обедню в Покровской еле выстояла. Молюсь и думаю: “Как бы в

другую церкву не опоздать!”. Знаю, что тут сегодня свои самодеятели выступают. Думала, не успею, а успела,

вишь. Я теперь все ухватываю: и лекции, и кино, и представления. О, я таковская!”. Он сказал: “То-то, я гляжу,

ты все ходишь и выспрашиваешь, когда да что”. Она ответила: “А как же иначе-то, милый? У кого короста, тот и

чешется”.

Я оглянулся назад. У меня тоже была короста и тоже чесалась все время, не давая мне покоя. За моей

спиной сидели две молодые женщины. Но и они были заняты разговором. Одна сказала: “Чем шить одну

кофточку с длинными рукавами, лучше две безрукавки из того же материала”. Другая ответила: “Да, но тогда

фасон придется нарушить”. — “А ты свой фасон придумай”. — “То есть как это свой?” — “А так. Взяла да и

придумала свой, не заглядывая в журнал”. — “Да как же без журнала? В нем же все западные фасоны этого года

учтены”. — “А ты плюнь на Запад. Ты свой фасон изобрети, да такой, чтобы оттуда пришли к тебе перенимать,

а не ты у них. И, глядишь, пойдут по всей земле наши каптюкинские моды”.

Я опять стал приглядываться к тем, что сидели справа и слева от меня, готовый вставить слово прямо в

их разговор. Но в это время раздался звонок, и свет в церкви погас, а зажегся он позади занавеса на клиросе,

переделанном в сцену. Занавес раздвинулся, и все притихли. Тут бы мне и ввернуть свой вопрос, чтобы после

этого сразу встать и постараться засветло дойти до железной дороги. Но люди стали внимательно вслушиваться

в то, что говорилось на сцене. Пришлось и мне набраться терпения.

А разговор на сцене перед алтарем затянулся. Там дело касалось какой-то пшеницы. Красивая девушка

вывела у себя на огороде новый сорт семян и просила председателя колхоза дать ей участок для посева. А он,

несмотря на ее красоту, не давал. Но тут ее полюбил молодой парень, и вместе они добились. А потом парень

стал председателем. По этому поводу на сцене было устроено веселье с песнями и танцами. Много смеха в зале

вызвали короткие припевки, в которых высмеивались какие-то их местные непорядки. И, насколько я понял по

выкрикам с мест, эта история с новой пшеницей тоже повторяла какую-то подлинную местную историю. А

виновник этой истории сидел, кажется, тут же, в зале. И, должно быть, это ему крикнули насмешливо: “Что, не

понравилось? Сухая ложка рот дерет?”.

Потом выступили двое акробатов, которых сразу все в зале узнали, называя по именам. Он был

некрупный, но широкий и плотный, а она тонкая и гибкая. Как видно, ему было нетрудно поднимать ее над

головой и так и этак. Делал он это медленно и плавно. Временами казалось, что она плывет по воздуху вокруг

него и над ним — так ладно у них все это было отработано. Под конец она высоко подпрыгнула за его спиной и

распласталась над ним горизонтально, сцепив свои пальцы с пальцами его рук, поднятых вверх. В таком

положении он и унес ее за кулисы, согласовав быстроту своего бега с ее прыжком так ловко, что ее тело

оставалось горизонтально распластанным в воздухе секунды три-четыре, хотя держал он ее только за пальцы.

Со стороны казалось, что она стремительно летит в воздухе через всю сцену, не прилагая к тому никаких

усилий.

После акробатов на сцену вышел молодой тонкий паренек в шароварах. Его тоже сразу все узнали. Он

поставил себе на лоб стакан с водой и, отведя от него руки, изогнулся назад, коснувшись головой пола. Таким

же манером он снова выпрямился, не пролив ни капли. Потом он установил тот же стакан с водой внутри

обруча и принялся вращать на все лады вокруг себя, опять-таки не пролив ни капли. Напоследок он покидал

вверх разными способами кольца, тарелки и горящие факелы.

После него на сцену внесли столик, заставленный всякими склянками и банками. К столику подошла

красивая девушка в длинном платье с широким подолом. В руке у нее была маленькая палочка. С помощью этой

палочки она заставила наполниться водой пустую банку, а потом зажгла эту воду и, когда вода сгорела, извлекла

из банки длинный многоцветный плащ, который тут же и накинула на себя. Затем она приподняла над столиком

два металлических цилиндра, показывая нам, что они не имеют дна и пустые внутри. Показав это, она

поставила внутрь одного из них бутылку с вином и пояснила, что заставит ее перейти из одного цилиндра в

другой силой своей волшебной палочки.

Пока она говорила, на сцепу ввалился здоровенный размалеванный детина с большим красным носом, в

просторном клетчатом пиджаке и огромных ботинках. По смеху и выкрикам в зале можно было догадаться, что

этот парень тоже всем был знаком. Девушка взмахнула палочкой и приподняла оба цилиндра. Действительно,

под первым цилиндром оказалось пусто, а под вторым стояла та самая бутылка с вином. Но стоило девушке

отвернуться, как этот размалеванный детина вынул бутылку из-под второго цилиндра и сунул себе за пазуху.