Сделав это, он сказал девушке: “А обратно в первый цилиндр можете ее перегнать?”. Она ответила: “Могу”. Он

засмеялся и подмигнул нам, показывая тайком спрятанную за пазухой бутылку: “Видали? Она может! Хо-хо!”.

Девушка взмахнула палочкой и приподняла по очереди оба цилиндра. Под вторым оказалось пусто, как и

следовало ожидать, Но под первым опять стояла бутылка.

Размалеванный детина долго таращил глаза на эту бутылку, а потом взял да и спрятал ее тоже, незаметно

от девушки, в карман своего просторного пиджака. Спрятав, он сказал: “А еще раз обратно можете?” — “Могу”.

— “Хо-хо! Она может!” И размалеванный детина, распахнув пиджак, показал нам тайком обе спрятанные в

карманах бутылки. Девушка взмахнула палочкой и приподняла оба цилиндра. Под первым оказалось пусто, а

под вторым стояла бутылка с вином.

Когда аплодисменты прекратились и размалеванный детина опять пришел в себя, девушка показала еще

несколько фокусов. Как ни старался размалеванный детина ей помешать, ему это опять не удалось. Заканчивая

свои фокусы, девушка съела кусок ваты и взамен ее извлекла изо рта две длинные красные ленты, шириной в

ладонь. Размалеванный детина тоже съел кусок ваты, но вместо лент у него изо рта полезла толстая веревка, за

которую его кто-то тут же потянул со сцены за кулисы. А девушка сбросила с себя плащ и платье и, оставшись в

купальном костюме, потанцевала немного со своими длинными лентами, заставляя их извиваться вокруг себя и

на полу наподобие змей. На этом закончилось ее выступление.

Следующий номер назывался “Американские нравы”. Это была не очень длинная сценка между

американским офицером и солдатом. Предполагалось, что их полк стоит в какой-то чужой восточной стране.

Офицер сказал солдату, который сидел в сторонке на своем чемодане: “Нас обвиняют в спекуляции. А мы не

спекулируем. Мы занимаемся благотворительностью. Мы бедным помогаем, понял?”. Говоря это, он очень

выразительно подмигивал солдату, и подмигивал до тех пор, пока солдат не принялся подмигивать ему в ответ

еще более выразительно. Офицер сказал: “Мы помогаем бедным туземцам. Мы совершаем благодеяние. Мы

раздаем им свои товары, привезенные из Америки. Мы их не продаем, а раздаем даром, понял?”. Солдат

ответил: “Да, сэр. Совершенно верно, сэр”. Офицер достал из своего чемодана объемистый пакет и сказал: “Так

вот, возьми эти нейлоновые чулки и раздай бедным. Понял? Так и запомни на всякий случай, если кто

привяжется: ты вышел на базар, чтобы раздать их бедным. Даром раздать, понял? Помочь бедному туземному

населению, понял? Иди раздай, понял? Но… хе-хе-хе! Понял?”. И офицер пошевелил пальцами, как бы считая

бумажные деньги. Солдат в ответ ему тоже пошевелил пальцами, как бы считая бумажные деньги, и тоже

произнес: “Хе-хе-хе!”.

Когда солдат вышел, офицер присел на стул и, роясь в своем чемодане, заговорил о великой миссии

Америки, которую сама история призвала возглавить все остальные народы Земли, освободить их от свободы,

то есть, пардон, от опасности коммунизма, и спасти всех от богатства, то есть, пардон, от нищеты.

Пока он так рассуждал, перебирая в чемодане свое добро, вернулся солдат. Офицер удивился: “Уже

успел?” — “Да, сэр, успел”. Сказав это, солдат похлопал незаметно для офицера рукой по карману, куда он

успел запихнуть пакет с чулками. Офицер подмигнул ему и спросил: “Совершил благодеяние?” — “Да, сэр,

совершил”. И солдат подмигнул ему в ответ. “Роздал бедным? Хе-хе-хе!” — “Да, сэр, роздал бедным. Хе-хе-хе!”

— “Даром роздал? Хе-хе-хе!” — Сказав это, офицер сделал знак пальцами, как бы считая бумажные деньги.

“Да, сэр, даром роздал. Хе-хе-хе!” И солдат сделал тот же знак пальцами. “Молодец! Давай сюда!” Солдат не

понял: “Что давай сюда?”. Офицер повторил движение пальцами и протянул руку. Солдат пожал плечами. Тогда

офицер сказал напрямик: “Деньги давай!”. А солдат ему в ответ: “Какие деньги? Я же даром роздал, как вы

приказали, сэр”. — “Ах ты мерзавец! Ах ты дурак! Вот идиота бог произвел на свет!” Офицер кричал на него,

тряся кулаками. А тот стоял перед ним навытяжку, держа правую ладонь возле уха. Держал он ее пальцами

вверх, прикасаясь к виску только одним большим пальцем. И когда офицер отворачивался, он кивал четырьмя

свободными пальцами. Такое кивание пальцами над ухом имеет здесь у них примерно такое значение: “Эх ты,

осел лопоухий! Шляпа ты!”. И стоило офицеру отвернуться к своему чемодану, как солдат переложил из

кармана чулки в свои чемодан, показав нам знаками, что уж он-то за них свое получит. Люди в зале смеялись. И

я тоже смеялся, совсем забыв про железную дорогу.

Офицер достал из чемодана помятый мундир и сказал солдату: “Иди, загони это на барахолке, но только

смотри, за плату, понял? За деньги! Тебе, дураку, все объяснять надо. Не даром отдавай, а за деньги, понял?

Такую вещь у тебя с руками оторвут. Но ты смотри не продешеви, понял? Побольше цену запроси. И всю плату

мне принесешь, понял?”. Солдат ответил: “Да, сэр, понял” и вышел с мундиром.

После его ухода офицер опять принялся рассуждать о великой и трудной миссии Америки, призванной

самой историей распространять культуру и цивилизацию среди остальных народов мира. Он говорил это,

перевирая опять и путая разные слова и понятия. Где надо было сказать “рабство”, он говорил “свобода”. А где

надо было сказать “грабеж”, он говорил “благодеяние”. Сбиваясь так и путаясь в непривычных ему понятиях,

он одновременно рассматривал на свет разное тряпье из своего чемодана, которое собирался продать. Люди в

зале громко смеялись.

А когда вернулся солдат, смех загрохотал с новой силой, потому что мундир на нем был изорван и

запачкан, а левая щека посинела и раздулась до того, что не стало видно глаза. Офицер спросил, не

оборачиваясь к нему: “Ну как, сплавил?”. Солдат ответил: “Да, сэр, сплавил”. — “За плату?” — “Да, сэр, за

плату”. Сказав это, солдат потрогал распухшую щеку. “Кому сплавил? Каков он был с виду? Состоятельный?

Приличный?” — “Да, приличный, вполне”. И солдат показал руками что-то очень высокое и широкое.

“Понравилось ему?” — “Да, сэр, надо думать, понравилось, потому что он так потянул…” — “Я же говорил

тебе, что такую вещь с руками оторвут”. — “Нет, руки-то не совсем…” И солдат потрогал свои руки, как бы

проверяя, крепко ли они еще держатся в плечах… Офицер спросил: “Сколько же он тебе дал за него?” — “Да

немало”. И солдат опять притронулся к распухшей щеке. Офицер сказал: “Давай сюда!”. Солдат удивился: “Что

давай?” — “Все, что получил, давай!” — “Все, что получил?” Солдат замялся, трогая щеку. А офицер сказал,

уже теряя терпение: “Ну, что же ты?” — “Да неудобно как-то, мистер лейтенант”. — “Чего там неудобно! Давай

сюда, да полностью, смотри!” — “Полностью?” Солдат опять замялся, трогая щеку. Офицер сердито вскочил и

повернулся к нему со словами: “Ну, чего же ты ждешь?”. Тогда солдат сказал со вздохом: “Что ж, получайте!”. И

так хрястнул офицера кулаком по скуле, что тот сунулся в угол сцены, задрав кверху ноги.

Я так над этим смеялся, выходя со всеми на улицу, что опять забыл спросить о железной дороге. А когда

вспомнил о ней, то рядом уже никого не оказалось. Люди успели уйти в обе стороны по улице поселка. Я

прислушался в темноте, стараясь определить по голосам, кто и как далеко от меня удалился. Те, что

отправились из поселка на север, были как будто ближе, и я припустился вслед за ними.

Но я не догнал их. Я вдруг раздумал их догонять. Что я стал бы им говорить, если бы догнал? Задал бы

им вопрос: “Как пройти к железной дороге?”. А вдруг среди них был тот самый Иван? Едва уловив мой

выговор, он сказал бы мне: “А ты кто? Ты финн? Тот самый, который воевал и стрелял? А-а, так вот ты мне где