мыслями в разные небесные отдаленности, где много сверкания, но зато много неясного и неизведанного.

Впрочем, Леха смотрел не только вверх, но и под ноги. Временами он даже срывал тот или иной цветок,

поднося его к лицу. Его взгляд скользил также по остальной поверхности земли, особенно в те моменты, когда

мы поднимались на какой-нибудь холм. А поднимались мы на холмы несколько раз, понуждаемые к тому

капризами тропинки. И с каждого холма открывался такой отрадный вид на поля и нивы, колеблемые ветром,

что сразу отпадала мысль о склонности их владельцев отрываться от земли для ухода в область мечтаний. Нет,

неверно было предполагать в них такое. Не забывали они, кажется, и земле тоже уделять иногда кое-какое

внимание.

Один из холмов на нашем пути оказался особенно высоким. С него открылся вид в разные стороны

километров на десять — пятнадцать. Открылись новые холмы и впадины — местами в лиственных лесах,

местами в кустарниках, с голубыми проблесками воды между ними. Но шире всего раскинулись возделанные

поля, среди которых разместились деревни, соединенные между собой дорогами. И только в одну сторону

сплошным плотным покровом уходил смешанный лес. Туда мы, кажется, и держали путь.

Леха остановился, чтобы оглянуть с этого холма свои русские горизонты. Я тоже остановился. Ветер

принес к нам откуда-то аромат земляники. Он был такой густой, что я невольно вдохнул его в себя поглубже.

Леха заметил это и сказал:

— Это оттуда, с Устюженских бугров.

Он показал рукой, а я сказал: “А-а”, — ничего, однако, не прибавляя к этому, чтобы не напороться

ненароком на трудное слово. В звуке “а” он вряд ли мог уловить мой финский акцент. И было бы, пожалуй,

неплохо уметь обходиться тут в разговорах с ними одним этим звуком. Но, поскольку мы продолжали стоять и

любоваться благоуханными просторами их диковинной России, мне стало неудобно отделываться такой краткой

речью. И, подумав немного, я добавил:

— Красиво как!

Эти слова я выговорил по-русски, кажется, правильно. По крайней мере он к ним не придрался и, в свою

очередь, ответил мне:

— Да. Пушкину бы надо жить в этих краях! Лермонтову! Тютчеву!

Сказав это, он как-то неловко улыбнулся и тут же, словно рассердясь на себя за сказанное, двинулся

дальше, быстрее прежнего. Я двинулся вслед за ним. Куда мне было деваться? Постепенно мы углубились в

лесистые места. Тропинка вывела нас на малонаезженную травянистую дорогу, которая вскоре сама

превратилась в тропинку. Мы перешли по стесанному бревну через ручей. За ручьем потянулся совсем еще

молодой лиственный лес, очень аккуратно прочищенный, с травянистой почвой, что придавало ему вид

огромного парка. А за ним показался наконец открытый участок земли, где разместилось хозяйство лесника.

14

Семья лесника, состоявшая из трех человек, была дома. Кроме них, в доме была еще одна женщина,

очень похожая на хозяйку. Пожимая нам руки, бородатый хозяин спросил своим раскатистым голосом:

— А где же Кит Китыч —живоглот?

Леха объяснил ему, почему тот не пришел, и хозяин согласился с этим:

— Причина уважительная. Уж если фронтовой друг приехал, то все остальное в сторону отбрасывай. Как

вы считаете?

С этим вопросом он обратился ко мне. И я сказал:

— Да.

Вот какую пространную речь я закатил им для начала. Даже Леха на первых порах не мог за мной в этом

угнаться. Пожимая, например, с вежливым видом руку девушке, он совсем ничего не сказал, только взглянул на

нее пристально своими темно-серыми глазами, в которых затаилась грусть, и сразу же отвел их в сторону.

Правда, уже одно это чем-то подействовало на девушку. Что-то такое она уловила в его глазах, ей одной

понятное, что заставило ее потом взглядывать на него украдкой с выражением вопроса на лице. Но слов для нее

у него не оказалось.

Кое-какие слова нашлись у него только для самого лесника, да и то лишь после того, как было выпито

принесенное им шампанское и заметно поубавлена в литровой бутылке домашняя наливка. Водка на столе

осталась нетронутой, ибо Леха отказался ее пить по такому деликатному поводу, а мы с лесником не стали

ломать компании. И, закусывая жареной дичиной, дополненной молодой картошкой, свежими огурцами и

редиской в сметане, Леха сказал, обратясь к леснику:

— А у тебя со свежатиной неплохо дело обстоит, Ефим Родионыч. И дичинка водится. Эх, мне бы тоже

кое-когда с ружьецом походить! Давно мечтаю. Учиться не удалось, так хоть бы поохотиться всласть.

Лесник спросил:

— А за чем же дело стало?

— Да вот ружьишка нет.

— А деньги-то есть?

— Ну как не быть!

— Вот и купи. Поедем вместе и купим. И в Союз охотников запишем.

— Да, надо будет сделать. Займемся с горя охотой, коли учение не удалось.

— А почему оно тебе не удалось?

— Все война проклятая.

— А ты бы взял да возобновил.

— Поздно. Возраст не тот.

— А сколько тебе?

— Уже тридцать три стукнуло.

Тут в разговор вступила девушка. Она сказала:

— Никогда не поздно учиться. Я видела в Ленинграде — постарше вас поступают. Ведь в вузы

принимают до тридцати пяти лет. А если учиться по заочной системе, то возраст вообще не имеет значения.

Девушка сидела напротив Лехи, по другую сторону стола, между обеими женщинами, и словами своими

обращалась к нему. А он, отвечая ей, повернулся лицом к леснику, сидевшему с ним рядом, и ему же сказал:

— У меня девятилетка.

На, это опять возразила девушка:

— Ну и что же? Десятый класс тоже заочно можно пройти, и это, кстати, послужит вам лучшей

подготовкой к вступительным экзаменам.

Леха внимательно выслушал ее, продолжая смотреть на лесника и держа на краю стола кулаки, из

которых торчали остриями вверх нож и вилка. При этом на его темном худощавом лице было такое выражение,

словно он хотел сказать леснику: “Вот какие здесь у тебя мудрецы обитают!”. Девушка видела это выражение и

продолжала с некоторой досадой в голосе:

— В конце концов, зачем вам вуз? Другое дело, если вы хотите бросить свою работу и приобрести

другую специальность, более ценную с вашей точки зрения. А если вы под учением подразумеваете просто

расширение круга своих познаний, то для этого не обязательно поступать в вуз. Для этого достаточно побольше

читать — и только. Специальность у вас есть. Хорошая специальность, которая вас кормит и, по-видимому,

нравится вам. А просвещение достигается самостоятельной работой над книгой. Не думайте, что в вузе вам все

уложит в голову кто-то. Самим придется приобретать. Без самостоятельной работы над собой вам и вуз не

поможет. А при умении самостоятельно работать — на что вам вуз?

Леха опять внимательно выслушал все, что сказала девушка, но смотрел при этом только на ее отца. А

когда она умолкла, он сказал:

— Умная у тебя дочка, Ефим Родионыч.

Тот принял гордый вид и, проведя ладонью по своей коротко остриженной широкой бороде, ответил:

— Еще бы! Чай, в отца пошла.

— А может, в мать. — Это сказала мать.

Но он возразил:

— Ну, где уж там! С простой догадливостью отстаешь. Давно бы, кажись, пора пирог подавать, а ты со

своей сестричкой никак не наговоришься, будто год не виделись.

Хозяйка спохватилась и вышла на кухню. Сестра поспешила за ней. Вернувшись, они поставили на стол

блюдо с пирогом, у которого начинкой служил рис, перемешанный с рублеными яйцами, и тарелку с ягодными

ватрушками. Подвигая их к нам поближе, хозяйка сказала:

— Кушайте на здоровье. Со свежей земляникой они. Сама Лидушка насбирала утречком на Устюженских

буграх. Там ее пропасть, земляники этой.

Хозяин разлил по рюмкам остатки наливки, сказав попутно жене:

— Вот и поубавили твоей наливки, слава богу. А ты беспокоилась: мол, зря пропадают запасы. Ан и