зло. Сам финн явился к нему прямо на дом, перемахнув ради этого через всю Россию. Еще бы ему не выразить

по этому поводу своего одобрения! Его избавили от стольких трудов и лишений в дороге к финской границе,

оставив ему только одно, совсем легкое дело: взять в руки топор и ударить им финна по голове.

Да, такая вот судьба ожидала здесь каждого финна. Запомните это на всякий случай вы, финские люди. И

если вам придет когда-нибудь в голову несчастная мысль отправиться на прогулку в глубину России, то трижды

подумайте, прежде чем решиться на этот пагубный шаг.

Но я не собирался так легко подставлять свой лоб под его топор и готовился принять ответные меры. Не

показывая виду, что проник в кровожадные мысли хозяина, я спросил его как мог простодушнее:

— Что было бы хорошо?

Он ответил:

— Сдружить два таких народа.

— Каких два народа?

— Финский и русский.

— А-а…

В это время хозяйка крикнула из кухни:

— Как вы там, Тимоша? Щец-то не пора еще?

И хозяин ответил:

— Да, пожалуй что.

Она сказала: “Несу”, — и через минуту поставила передо мной на стол тарелку горячих щей. Потом она

и ему принесла такую же полную тарелку. Он спросил:

— А ты сама-то?

Она махнула рукой:

— Успею.

— А может, с нами, а? За компанию?

Она засмеялась:

— Да уж и не знаю как…

Он пояснил:

— Я к тому, что, может, и выпьешь с нами?

— Нет, пить не буду.

— Тут, видишь ли, гость у нас сегодня вроде как не совсем обычный.

Хозяйка посмотрела на меня приветливо. Она была, еще довольно молодая женщина, и русые

подстриженные волосы густо вились вокруг ее головы. Улыбаясь мне, она спросила:

— Откуда же вас к нам занесло? Из Москвы? Из Ленинграда?

За меня ответил хозяин. Он сказал:

— Э-э, нет! Подальше бери маленько.

— Откуда уж дальше-то?

— Из Финляндии он. Понимаешь? Из той самой Финляндии.

— Ах, вот как!..

И они переглянулись как-то по-особому, выразив с моими взглядами что-то им одним понятное. Я,

конечно, не дрогнул, подметив эти таинственные взгляды, — такой я был бесстрашный. Однако не доведись мне

только что услыхать его подлинное имя, я мог бы подумать, что песенка моя спета. Держа в руке бутылку, он

спросил еще раз:

— Ну как?

Она сказала:

— Глоточек разве один только.

— Давай стакан!

Она достала из шкафа маленький стаканчик, и он разлил оставшуюся водку по всем трем стаканчикам.

Ее оказалось ровно столько, чтобы два из них наполнить доверху, а третий наполовину. Подняв затем свой

стаканчик, хозяин встал и, посмотрев на меня очень строго из глубины глазных орбит, провозгласил:

— За финский народ!

Я тоже встал и, когда наши стаканчики звякнули друг о друга, сказал в ответ:

— За русский народ!

Хозяйка тоже притронулась к нашим стаканчикам своим неполным стаканчиком и сказала, вздохнув при

этом почему-то:

— За дружбу между нашими народами!

И мы выпили втроем. Хозяйка принесла себе полтарелки горячих щей и составила нам компанию по

уничтожению этой вкусной жидкости. Вино разлилось теплом у меня в груди и проникло в голову, наполнив ее

веселым звоном и бодрыми мыслями. Все очень хорошо устраивалось у меня в жизни с этими русскими — чего

там! Нужно было только уметь прибирать их к своим рукам. Все что угодно можно сделать из русского

человека, если только суметь прибрать его к рукам. Всему миру известна эта истина. Но пока еще никому это не

удавалось — вот в чем была вся беда. Пробовали когда-то монголы, пробовал Наполеон. Пробовали кайзер,

Гитлер и даже Арви Сайтури. Но все они применяли не те способы. Только я нашел самый верный способ. И

вот под действием этого способа они провезли меня сотни километров на своей машине, чтобы потом угостить

меня в глубине России капустным супом со свининой и свежим русским хлебом.

Я взял еще кусок хлеба из плоской корзиночки. Он был такой душистый и мягкий, этот хлеб, что его

можно было есть без конца. Капуста и картошка тоже распарились в печке так, что не требовали работы зубов.

Пропитанные соками свиного мяса, они сами таяли на языке. Усиленно работая ложкой, я не заметил, как

опустошил тарелку. И не успел я этому удивиться, как передо мной появилась другая тарелка, наполненная

кусками макаронной запеканки с яйцом. Вот как надо было уметь обходиться с русскими! О, я знал, чем

завоевать их огромную Россию, и проникал в ее подноготную, как шило в мешок.

12

Хозяин тем временем опять что-то сказал насчет дружбы. Но что он для меня значил, если звали его

Тимоша, а не Иван? И сколько можно было говорить о дружбе? Что-то многовато о ней стали говорить. И,

повторяя чье-то уже знакомое выражение, я сказал:

— Нужны не слова о дружбе, а дела.

Он спросил:

— А разве за нами дело когда-нибудь стояло?

Я ответил:

— Нет, не стояло. Особенно зимой сорокового года. Вот так я ему ответил, этому Тимоше, который

угощал меня за своим столом вином и хлебом, вместо того чтобы обрушить на мой наглый, пьяный череп свой

остро наточенный топор. Но после этих моих слов из глубины его глаз опять как будто заструился холод. И в

голосе его звякнуло что-то жесткое, когда он сказал:

— Много вы понимаете, если так смотрите на это дело.

Я промолчал на всякий случай. Хозяйка включила свет и принесла стаканы для чая. Хозяин тоже

помолчал немного, нахмурив свои темные брови, отчего глаза его оказались как бы в глубине двух тоннелей,

поросших у входов сухим кустарником. Шевельнув несколько раз мускулами на углах челюстей, он сказал:

— Пришлось мне как-то побывать на старом городском кладбище. Это одно из тех кладбищ, которые

давно попали в черту города. Там для новых мертвецов мест почти уже нет, и только деревья растут и растут.

Один дуб меня особенно поразил. Он вырос между двумя могилами. Одна из них была обнесена каменной

оградой с железной решеткой, другая могила сплошь выложена плитами с большим надгробным камнем в

центре. Могилы были старые и стояли там, не меняясь, многие десятки лет. А дуб менялся. Он рос. И корни у

него росли. И в своем росте они потревожили могилы. У одной из них каменные плиты вспучились и

накренился надгробный камень. У другой корни дуба выдавили вверх каменную ограду и разорвали ее пополам.

Железная решетка на ней погнулась, а часть железа дуб вобрал в мякоть своего ствола. Зрелище, скажу вам,

очень даже впечатляющее. Интересно, как бы вы отнеслись к такому явлению? Какой выход предложили бы в

этом споре живого организма с мертвым камнем?

Какой выход? Он хотел знать, какой бы я предложил выход. Я видел, конечно, на какой ответ он

рассчитывал. Но с чего бы это мое мнение обязано было стать ему угодным? Кто я был у них в России? Не тот

ли, кто нес тут ответ за все, чем Финляндия в разное время им досадила? И, стало быть, не нес ли я также в себе

одном все существующие у нас в Суоми мнения? А если так, то почему я должен был преподносить ему только

одно из мнений, а не другое и не третье? В голове моей был веселый шум от выпитой русской водки, а передо

мной сидел за столом не тот страшный Иван, а какой-то Тимоша, у которого к тому же в глубине глазных

впадин опять начинало постепенно теплеть. Поэтому я не стал особенно задумываться и дал ему самой простой

ответ:

— Какой выход? Срубить надо такой дуб, который нарушает порядок на кладбище.

Я сказал это и тут же увидел, как вздулись опять жесткими буграми углы его широких челюстей, а из

темных глазниц потянуло холодом. Опираясь руками о край стола, он сделал такое движение, как будто

собирался встать, и сказал громко, почти крикнул:

— Срубить? Ого!.. Попробуй сруби дуб, у которого корни и сучья раскинулись на полмира! Где найдется