зло. Сам финн явился к нему прямо на дом, перемахнув ради этого через всю Россию. Еще бы ему не выразить
по этому поводу своего одобрения! Его избавили от стольких трудов и лишений в дороге к финской границе,
оставив ему только одно, совсем легкое дело: взять в руки топор и ударить им финна по голове.
Да, такая вот судьба ожидала здесь каждого финна. Запомните это на всякий случай вы, финские люди. И
если вам придет когда-нибудь в голову несчастная мысль отправиться на прогулку в глубину России, то трижды
подумайте, прежде чем решиться на этот пагубный шаг.
Но я не собирался так легко подставлять свой лоб под его топор и готовился принять ответные меры. Не
показывая виду, что проник в кровожадные мысли хозяина, я спросил его как мог простодушнее:
— Что было бы хорошо?
Он ответил:
— Сдружить два таких народа.
— Каких два народа?
— Финский и русский.
— А-а…
В это время хозяйка крикнула из кухни:
— Как вы там, Тимоша? Щец-то не пора еще?
И хозяин ответил:
— Да, пожалуй что.
Она сказала: “Несу”, — и через минуту поставила передо мной на стол тарелку горячих щей. Потом она
и ему принесла такую же полную тарелку. Он спросил:
— А ты сама-то?
Она махнула рукой:
— Успею.
— А может, с нами, а? За компанию?
Она засмеялась:
— Да уж и не знаю как…
Он пояснил:
— Я к тому, что, может, и выпьешь с нами?
— Нет, пить не буду.
— Тут, видишь ли, гость у нас сегодня вроде как не совсем обычный.
Хозяйка посмотрела на меня приветливо. Она была, еще довольно молодая женщина, и русые
подстриженные волосы густо вились вокруг ее головы. Улыбаясь мне, она спросила:
— Откуда же вас к нам занесло? Из Москвы? Из Ленинграда?
За меня ответил хозяин. Он сказал:
— Э-э, нет! Подальше бери маленько.
— Откуда уж дальше-то?
— Из Финляндии он. Понимаешь? Из той самой Финляндии.
— Ах, вот как!..
И они переглянулись как-то по-особому, выразив с моими взглядами что-то им одним понятное. Я,
конечно, не дрогнул, подметив эти таинственные взгляды, — такой я был бесстрашный. Однако не доведись мне
только что услыхать его подлинное имя, я мог бы подумать, что песенка моя спета. Держа в руке бутылку, он
спросил еще раз:
— Ну как?
Она сказала:
— Глоточек разве один только.
— Давай стакан!
Она достала из шкафа маленький стаканчик, и он разлил оставшуюся водку по всем трем стаканчикам.
Ее оказалось ровно столько, чтобы два из них наполнить доверху, а третий наполовину. Подняв затем свой
стаканчик, хозяин встал и, посмотрев на меня очень строго из глубины глазных орбит, провозгласил:
— За финский народ!
Я тоже встал и, когда наши стаканчики звякнули друг о друга, сказал в ответ:
— За русский народ!
Хозяйка тоже притронулась к нашим стаканчикам своим неполным стаканчиком и сказала, вздохнув при
этом почему-то:
— За дружбу между нашими народами!
И мы выпили втроем. Хозяйка принесла себе полтарелки горячих щей и составила нам компанию по
уничтожению этой вкусной жидкости. Вино разлилось теплом у меня в груди и проникло в голову, наполнив ее
веселым звоном и бодрыми мыслями. Все очень хорошо устраивалось у меня в жизни с этими русскими — чего
там! Нужно было только уметь прибирать их к своим рукам. Все что угодно можно сделать из русского
человека, если только суметь прибрать его к рукам. Всему миру известна эта истина. Но пока еще никому это не
удавалось — вот в чем была вся беда. Пробовали когда-то монголы, пробовал Наполеон. Пробовали кайзер,
Гитлер и даже Арви Сайтури. Но все они применяли не те способы. Только я нашел самый верный способ. И
вот под действием этого способа они провезли меня сотни километров на своей машине, чтобы потом угостить
меня в глубине России капустным супом со свининой и свежим русским хлебом.
Я взял еще кусок хлеба из плоской корзиночки. Он был такой душистый и мягкий, этот хлеб, что его
можно было есть без конца. Капуста и картошка тоже распарились в печке так, что не требовали работы зубов.
Пропитанные соками свиного мяса, они сами таяли на языке. Усиленно работая ложкой, я не заметил, как
опустошил тарелку. И не успел я этому удивиться, как передо мной появилась другая тарелка, наполненная
кусками макаронной запеканки с яйцом. Вот как надо было уметь обходиться с русскими! О, я знал, чем
завоевать их огромную Россию, и проникал в ее подноготную, как шило в мешок.
12
Хозяин тем временем опять что-то сказал насчет дружбы. Но что он для меня значил, если звали его
Тимоша, а не Иван? И сколько можно было говорить о дружбе? Что-то многовато о ней стали говорить. И,
повторяя чье-то уже знакомое выражение, я сказал:
— Нужны не слова о дружбе, а дела.
Он спросил:
— А разве за нами дело когда-нибудь стояло?
Я ответил:
— Нет, не стояло. Особенно зимой сорокового года. Вот так я ему ответил, этому Тимоше, который
угощал меня за своим столом вином и хлебом, вместо того чтобы обрушить на мой наглый, пьяный череп свой
остро наточенный топор. Но после этих моих слов из глубины его глаз опять как будто заструился холод. И в
голосе его звякнуло что-то жесткое, когда он сказал:
— Много вы понимаете, если так смотрите на это дело.
Я промолчал на всякий случай. Хозяйка включила свет и принесла стаканы для чая. Хозяин тоже
помолчал немного, нахмурив свои темные брови, отчего глаза его оказались как бы в глубине двух тоннелей,
поросших у входов сухим кустарником. Шевельнув несколько раз мускулами на углах челюстей, он сказал:
— Пришлось мне как-то побывать на старом городском кладбище. Это одно из тех кладбищ, которые
давно попали в черту города. Там для новых мертвецов мест почти уже нет, и только деревья растут и растут.
Один дуб меня особенно поразил. Он вырос между двумя могилами. Одна из них была обнесена каменной
оградой с железной решеткой, другая могила сплошь выложена плитами с большим надгробным камнем в
центре. Могилы были старые и стояли там, не меняясь, многие десятки лет. А дуб менялся. Он рос. И корни у
него росли. И в своем росте они потревожили могилы. У одной из них каменные плиты вспучились и
накренился надгробный камень. У другой корни дуба выдавили вверх каменную ограду и разорвали ее пополам.
Железная решетка на ней погнулась, а часть железа дуб вобрал в мякоть своего ствола. Зрелище, скажу вам,
очень даже впечатляющее. Интересно, как бы вы отнеслись к такому явлению? Какой выход предложили бы в
этом споре живого организма с мертвым камнем?
Какой выход? Он хотел знать, какой бы я предложил выход. Я видел, конечно, на какой ответ он
рассчитывал. Но с чего бы это мое мнение обязано было стать ему угодным? Кто я был у них в России? Не тот
ли, кто нес тут ответ за все, чем Финляндия в разное время им досадила? И, стало быть, не нес ли я также в себе
одном все существующие у нас в Суоми мнения? А если так, то почему я должен был преподносить ему только
одно из мнений, а не другое и не третье? В голове моей был веселый шум от выпитой русской водки, а передо
мной сидел за столом не тот страшный Иван, а какой-то Тимоша, у которого к тому же в глубине глазных
впадин опять начинало постепенно теплеть. Поэтому я не стал особенно задумываться и дал ему самой простой
ответ:
— Какой выход? Срубить надо такой дуб, который нарушает порядок на кладбище.
Я сказал это и тут же увидел, как вздулись опять жесткими буграми углы его широких челюстей, а из
темных глазниц потянуло холодом. Опираясь руками о край стола, он сделал такое движение, как будто
собирался встать, и сказал громко, почти крикнул:
— Срубить? Ого!.. Попробуй сруби дуб, у которого корни и сучья раскинулись на полмира! Где найдется