мускулами челюстей и спросил:

— Вы ко мне?

Я ответил:

— Да, если позволите, извините в отвлечении, пожалуйста.

Моя тонкая западная вежливость опять, как видно, не попала в цель. Его высеченное из камня тяжелым

колуном лицо не стало от моих слов приветливее. Только брови его чуть приподнялись, приоткрывая

запрятанные под ними в глубине орбит серые глаза. И в этих глазах появился вопрос. Но что-то еще затаилось в

них, родившее во мне тревогу. Я подумал вдруг о том страшном Иване, который мог мне тут у них встретиться в

любой день и час, подумал о людях, отведавших наших лагерей, и, набравшись осторожности, сказал только

самое нужное:

— Я узнать хотел: к вам сюда не приехала Надежда Петровна Иванова? Она депутат областного Совета.

Он отрицательно шевельнул своей тяжелой головой:

— Нет.

— Ну, значит, приедет. Значит, я ее обогнал.

— А вы откуда?

На этот вопрос тоже надо было ответить с осторожностью. Не говорить же ему прямо: “Я из

Финляндии”. А вдруг он тут же вспомнит, как ему в спину кидал нож финн по имени Арви Сайтури! И кто

знает, что он мне теперь сделает за этот нож! Поэтому я постарался увернуться от подробных объяснений и

сказал коротко, даже с некоторой небрежностью:

— Я из Ленинграда.

Но он даже в этом ответе усмотрел что-то неладное и спросил удивленно:

— Из Ленинграда? А зачем же вам, ленинградцу, наш депутат?

Я ответил с той же краткостью;

— Так. Дело есть.

— Какое дело?

На этот вопрос я не собирался отвечать. Слишком долго понадобилось бы излагать ответ. А у меня не

было охоты рассказывать направо и налево о том, что касалось только меня и моей женщины. Незачем им было

это знать. И вообще с ними можно было особенно не церемониться, с этими русскими, судя по их обращению

со мной. Меня здесь возили. Меня угощали. С меня даже не брали платы за проезд, а иногда и за еду. Нет, с

ними можно было держать себя несколько вольнее. Чего там! Поэтому я сказал вместо ответа:

— Она сегодня должна приехать. Я подожду ее у вас в деревне.

Сказав это, я слегка кивнул ему и вышел за дверь, унося в памяти его тяжелый, недоверчивый взгляд.

Выйдя на середину деревенской улицы, которая была в то же время проезжей дорогой, я сначала

прошелся по ней несколько раз взад и вперед, стараясь держаться в стороне от конторы. Но потом я подумал: “А

зачем я буду здесь топтаться, привлекая к себе внимание жителей деревни? Разве я не могу перехватить ее на

пути в деревню? Ведь приехать сюда ей придется с той же стороны, откуда приехал я”.

Рассудив так, я двинулся из деревни в обратный путь. Пройти мне пришлось опять мимо лавки, позади

которой все еще стояла та же машина, но уже наполовину разгруженная. Я осторожно заглянул внутрь лавки.

Там никого не было. Только из задней комнаты доносился разговор двух уже знакомых мне голосов. К ним

примешивался третий голос — женский. На звук моих шагов женщина вышла оттуда и спросила:

— Что желаете?

Я всмотрелся в то, что ожидало меня здесь в течение многих лет под стеклом витрины. Конечно, и здесь

для меня были подготовлены всякие козни Москвы. В этом, Юсси, можешь не сомневаться. Знакомые

продолговатые снаряды для пробивания брони, названные для отвода глаз копчеными колбасами, и

смертоносная шрапнель, названная пряниками, уже дожидались меня под стеклом прилавка. Но я схитрил. Я

указал женщине на то, что называлось у нее сыром, и попросил отрезать мне двести граммов. Сверх этого я

купил у нее десяток шоколадных конфет в бумажных обертках, рискуя, конечно, обнаружить под этими

обертками адские механизмы замедленного действия, и затем продолжил свой путь за околицу.

Отойдя от деревни на полкилометра, я перебрался через канаву и уселся в траве лицом к дороге. С этой

позиции я внимательно всматривался в каждую машину, идущую к деревне, не забывая в то же время уделять

внимание сыру и конфетам. А когда от них остались одни бумажки, я вытянулся на траве поудобнее, поднимая

голову только на шум очередной машины. Но моей женщины не было видно ни в кузовах, ни за стеклом кабин.

А потом как-то уж так получилось, что уши мои не услыхали шума очередной машины и голова, не

получив от них сигнала, осталась лежать, уткнувшись носом в траву. Такое положение она сохранила при

звуках многих других машин, а когда наконец опомнилась и поднялась от земли, часы на моей руке показывали

четыре.

После этого мне ничего больше не оставалось, как поторопиться в контору и там спросить, где

остановилась Надежда Петровна. Я надеялся, что уехать обратно она еще не успела. Слишком длинный и

долгий был путь, чтобы так вот сразу отправиться по нему обратно, не передохнув где-нибудь часок-другой. Но

где? Девушка, сидевшая за столом в первой комнате, ответила:

— Не знаю. Спросите у председателя.

— А где председатель?

— Ушел на свиноферму.

— А где свиноферма?

— Вон там. Первый переулок налево.

Я пошел в первый переулок налево, высматривая свиноферму и председателя. Но он уже сам шел мне

навстречу, слегка припадая на одну ногу. Я спросил его:

— Она приехала?

Он ответил:

— Нет. А вы где пропадали?

— Я в поле был. Прогулялся немножко.

— Пойдемте в контору.

Я не хотел идти к нему в контору и сказал:

— Ничего. Я и здесь подожду.

Но он повторил уже настоятельнее:

— Я вас попрошу в контору.

Пришлось идти. В конторе он уселся на свое место за столом, а мне указал место напротив. Разглядывая

меня внимательно своими глубоко упрятанными глазами, он спросил:

— Как, вы говорите, звать человека, которого вы ждете?

— Надежда Петровна Иванова.

Он помолчал немного, как бы припоминая, и затем пожал плечами:

— Не знаю такой.

А разве она к вам раньше никогда не приезжала?

— Видимо, нет. Если бы приезжала, я бы ее знал.

— Странно. Я знаю, что она уже давно депутат.

— Значит, плохой депутат. А вы откуда ее знаете?

— Я приехал к ней в колхоз “Путь коммунизма” и не застал. Она сюда выехала.

— “Путь коммунизма”? Не знаю такого колхоза. Это в каком районе?

— Что в каком районе?

— Колхоз “Путь коммунизма” в каком районе?

— Ах, в каком районе…

— Да.

— Колхоз “Путь коммунизма”?

— Да, да.

Это был такой вопрос, на который ему очень долго пришлось бы ждать ответа, если бы он, конечно,

вообще согласился ждать. Прошел бы весь день до вечера в таком ожидании. Прошел бы вечер, прошла бы

ночь. Прошел бы еще день. Прошло бы лето. Прошла бы зима и еще несколько зим. Одно поколение

человечества сменило бы другое, а за ним сменилось бы еще несколько поколений. Прошла бы наша

геологическая эпоха с млекопитающими животными и наступила бы другая — с атомными туманностями

вместо них, а он все сидел бы за этим столом и ждал от меня ответа, потому что ответить ему мне было нечего.

Я не знал, в каком районе жила моя женщина. Я знал станцию и знал дорогу к ее деревне и больше ничего не

знал. Председатель попробовал напомнить мне и спросил:

— Это не в Сурожском ли районе? Или, может быть, и Ведринском?

Я промолчал. Какой толк был в его вопросах? Что они могли изменить? Однако я сделал вид, что

вспоминаю, и даже раскрыл рот. Но тут же снова его закрыл. Потом еще раз раскрыл, подержал его так с

полминуты и опять закрыл. Делать мне было нечего со своим раскрытым ртом. В захлопнутом виде он мог

принести ровно столько же пользы, сколько и в разинутом. А председатель уже не спускал с меня глубоко

упрятанного взгляда, и бугры мускулов на углах его широко расставленных челюстей шевелились все быстрее.

Он спросил:

— А вам она зачем, эта Иванова? По службе что-нибудь?

— Нет… То есть да… Вернее, нет… Но скорее именно да… Смотря как, если…