Наконец я вспомнил и сказал:

— До свидания.

И они тоже в одно слово, хотя и разными голосами, ответили мне:

— До свидания.

Я прошел зеленый дворик и вышел на улицу, ни о чем не думая. Поднявшись опять на верхнюю улицу, я

и по ней шел некоторое время, ни о чем не думая. Я только шевелил губами, повторяя про себя последнее слово,

проникшее в мое ухо. Его произнесли разными голосами: мужчина в очках — самым низким, шахматисты —

полутоном выше, женщины — своими женскими голосами разного оттенка, и самым высоким голосом

произнесла девушка, стоявшая у завешенных тонким полотном стекол веранды.

И все эти голоса я теперь пытался повторить про себя, однако они плохо мне давались. Мужские голоса я

кое-как воспроизвел, трижды повторив разным тоном: “До свидания”. Но выговорить это слово за женщин было

труднее. А когда я попробовал выговорить это же слово за девушку, то получился просто натужный писк. Я

несколько раз попробовал произнести это слово за девушку и не мог выдавить из себя ничего, кроме писка.

Тем временем я успел подойти к какому-то человеку, смотревшему на меня с большим вниманием, и

даже остановился перед ним. А остановился я перед ним потому, что это был уже знакомый мне молодой

милиционер, и потому, что у меня был к нему какой-то вопрос, хотя я еще не прекратил свой писк. Но

убедившись, что с писком у меня ничего не выходит, я оставил его и принялся обдумывать свой вопрос к

милиционеру. Обдумав его, я сказал ему:

— Мне надо в Ленинград.

Он тронул рукой, одетой в белую перчатку, красный околышек своей белой фуражки и спросил:

— Зачем?

Я ответил:

— На работу успеть надо.

— На какую работу?

— На свою.

Он опять взял руку под козырек и сказал строго:

— Ваши документы попрошу, пожалуйста, гражданин.

Я протянул ему документы. И опять бумажка Министерства внутренних дел оказала свое действие.

Прочтя ее, он вернул мне документы, снова сделал под козырек и спросил:

— Вы первый раз в Крыму?

— Да.

Вам нужно сесть в Ялте на автобус дальнего следования и доехать до Симферополя. А оттуда есть

прямой поезд в Ленинград.

— А как попасть в Ялту?

— Можно катером, а можно автобусом. Вот там, в конце улицы, остановка.

Я сказал ему “спасибо” и направился к остановке автобуса. Но горе мое было слишком велико. Это было

такое горе, от которого можно было зашататься. Я попробовал шатнуться туда-сюда, однако это у меня плохо

получалось. Тогда я вспомнил, что в таких случаях иногда идут вперед, ничего не видя от горя. Я пошел вперед,

ничего не видя, но увидел почту и зашел туда. Там я купил открытку и написал своей женщине поздравление.

Что мне еще оставалось делать? Я написал поздравление, пожелав ей счастья в супружеской жизни. Послать

открытку пришлось по старому адресу, ибо ее нового, московского адреса я не знал.

А потом я пришел на остановку автобуса, где уже скопились люди. Из их разговоров я узнал, что

ялтинский автобус только что ушел, а следующий будет через полчаса. Но я не мог стоять на месте полчаса. У

меня было горе. Определив направление, по которому автобусы уходили в Ялту, я зашагал туда же и скоро

вышел на асфальтовое шоссе.

Теперь у меня осталась одна забота — добраться скорей до Ленинграда, пока не кончился мой отпуск. В

Ленинграде мне предстояло еще с месяц поработать в строительном тресте, после чего я мог вернуться в свою

родную Суоми. Вот все, что мне осталось. И думая об этом, я шагал по асфальтовой дороге в Ялту, чтобы там

сесть на автобус, уходящий в Симферополь. Вот и все. Вот и все. Вот и все.

И только одно вызывало у меня тревогу: на какие деньги доеду я до Ленинграда. На автобус до

Симферополя я надеялся наскрести, но на прямой поезд, идущий из Симферополя в Ленинград, денег у меня не

было. Не было. Не было.

Как легко я тогда распорядился ими, не глядя и даже с этакой небрежностью выложив их на стол. Но мог

ли я поступить иначе, не уронив себя в мнении других? Женщины смотрели на это своими красивыми глазами.

И чувствовал я себя тогда героем, смелым и щедрым. Но кто мешал мне выложить на двести рублей меньше?

Не было бы теперь такой заботы. Подумать надо было, прежде чем выкладывать. Подумать. Подумать.

Подумать.

Мои несчастные скулы и лоб горели от ожогов солнца, а с носа кожа сползала уже вторым или третьим

слоем. Я пробовал закрывать нос листом, но лист отваливался. Я пробовал прикрывать лицо ладонью, но это

уже не спасало его. Да и поздно было прикрывать. Раньше надо было об этом позаботиться.

Жара стояла такая, что асфальт местами вытопился и сбегал черными ручейками с выпуклой части

дороги, к ее краям. Сторонясь встречных и обгоняющих меня машин, я зазевался и наступил на жидкую смолу.

Она облепила мне подошву туфли и даже захватила парусиновый верх. Пришлось остановиться, чтобы

соскоблить ее.

Дальше я старался шагать по самому краю дороги, избегая асфальта. Край дороги с левой стороны

возвышался над крутым зеленым склоном, уходящим уступами вниз, к морю. Он весь был усеян плотными,

приземистыми кустами винограда. Справа от дороги склон тоже был покрыт виноградниками, но уходил вверх,

туда, где виднелись покрытые лесом горы, задернутые голубоватой дымкой.

Дорога разделяла склон по горизонтали, образуя собой подобие карниза. Она обстоятельно огибала все

выступы и впадины, извиваясь по склону черной лентой. И трудно было угадать, что ожидало меня за тем или

иным поворотом. Обыкновенно оттуда выскакивали машины, легковые, грузовые и автобусы. Пешие люди

появлялись редко.

В самых крутых местах склона дорога врезалась в скалистый грунт, и тогда справа у нее образовывалась

невысокая стена, укрепленная камнем. А над этой стеной нависали зеленые гроздья винограда с широкими

листьями на длинных, гибких лозах, подпираемых деревянной оградой.

Левая сторона дороги на крутых местах склона была ограждена невысокими каменными барьерами. Я

постоял у одного такого барьера, обратясь лицом к морю. По зеленому склону уходили вниз виноградники,

обходя отдельные строения, которые ближе к воде казались маленькими. И совсем крохотными казались люди,

пестревшие у воды своими разноцветными купальниками. Море с этой высоты выглядело еще синее и

огромнее. Его горизонты как бы раздвинулись после того, как я поднялся от него наверх. Но смотреть на море

долго я не мог — такое исходило от него сверкание.

Хотелось нить, однако вода мне не попадалась. Правда, местами дорогу пересекали русла мелких рек,

пропущенные под асфальтом по цементным трубам. Но русла эти были сухие. Вода по ним, наверно, бежала

только весной и осенью. Изнывая от жары, я снял галстук и, закатав его в рулон, спрятал в карман. Потом

расстегнул ворот рубахи и обтер платком шею и грудь. Стало немного легче дышать, но пить хотелось все

сильнее.

За одним из поворотов, где склон оказался менее крутым, я увидел в стороне от дороги грушевое дерево

и на нем — плоды. Свернув с дороги к дереву, я постоял немного в его тени, удивляясь тому, что оно никем не

охраняется, потом сорвал одну грушу и попробовал съесть, Нет, для еды они еще не годились. Но в траве под

деревом я нашел три спелые груши. Они, как видно, сами упали с дерева, вызрев раньше времени. Их мне

хватило на сто метров пути, а там я опять стал думать о воде.

И вдруг я услыхал впереди журчанье, а за поворотом дороги увидел наконец воду.

Дорога здесь опять врезалась в склон, и справа у нее образовалась вертикальная, укрепленная камнем

стена в рост человека. Из середины этой стены высовывалась короткая трубка, а из трубки лилась вода. Она

падала струей в каменное углубление и уходила под асфальт, выбегая затем слева от дороги в виде открытого