И он взял понемногу от каждой пачки. Но никто не притронулся к тому, что он оставил на столе. Я тоже

не притронулся и даже не взглянул больше в направлении стола. К открытой двери устремился теперь мой

взгляд, и ноги мои понемногу несли меня туда же.

Я знал, что не уйду, не сказав на прощание доброго слова этим хорошим людям, с которыми только что

сидел за одним столом. Но мои ноги, несмотря на это, все-таки несли меня мало-помалу, то боком, то пятками

вперед, все ближе и ближе к двери.

И вот я уже стоял среди мальчиков и девочек, запрудивших выход. А бритоголовый детина с толстой

шеей и тяжелыми мускулами, распиравшими его сетчатую безрукавку, уже готовился уступить мне дорогу,

когда раздался возглас Ивана:

— Аксель! Аксель! Никак ты опять куда-то заторопился?

Разве заторопился? Ах, да! Выходило, что так оно и было. То есть заторопились мои ноги, заторопились

глаза, сами не сознавая, куда и зачем. Но Иван своим вопросом напомнил, что мне действительно надо

поторопиться в одно вполне определенное место, и я сказал:

— Да… То есть нет, конечно… Но могу не поспеть… если в Адлер…

И, перебивая меня, Иван вскричал грозно:

— Аксель! Я тебя убью!

А жительница здешних гор спросила меня с улыбкой:

— Скажите откровенно, в чем мы так провинились перед вами? Почему вы не желаете видеть нашу

страну? И не кажется ли вам, что вы этим не столько своего русского друга обижаете, сколько нас?

На этот вопрос надлежало ответить без всякой хитрости. Иного ответа я не мог дать ей, смотрящей на

меня такими красивыми черными глазами с выжидательной улыбкой на свежих, влажных от вина губах. Не мог

я схитрить еще и потому, что все остальные, услыхав ее вопрос, тоже придвинулись в ожидании моего ответа.

И, глядя ей прямо в глаза, таившие в своей черной блестящей глубине все их загадочное южное царство, я

сказал:

— Такую страну, как ваша, надо осматривать без торопливости, чтобы как следует вобрать в себя всю ее

красоту. И я поступлю неуважительно, если проведу в ней два-три дня и потом скажу: “Я видел Абхазию”. Или

даже: “Я видел Грузию”. Это будет неправда. Весь отпуск надо ей посвятить от первого до последнего дня.

Грузин из Тбилиси, выслушав это, сказал негромко своей жене-армянке:

— В какой-то мере это правильно.

Та молча кивнула. И все другие тоже как будто согласились с моими словами. А я, чувствуя это, стал

прощаться с ними и первым долгом протянул руку жительнице здешних гор. Она сказала:

— Непременно приезжайте на весь отпуск.

И другие по очереди повторили примерно то же. А Иван так стиснул мою ладонь, что в ней

спрессовались и склеились вместе все кости и жилы. И пока я расклеивал и расправлял их, приводя в прежний

порядок, он сказал:

— Голову тебе оторвать мало за измену. Но я это так не оставлю! С первым же рейсом буду у тебя в

Ленинграде.

Я ответил, что буду рад увидеть его там, и поспешил на улицу. Бритоголовый детина уже стоял на дороге

возле своей машины. К нему быстрой и легкой походкой с пиджаком в руках шел Васо. Асфальтовую дорогу от

столовой отделяла небольшая канавка, заросшая травой. Напротив столовой она была перекрыта деревянным

настилом в четыре бревна. Васо перешел канавку по этому настилу. А я, торопясь к Адлеру, пошел от столовой

наискосок, минуя настил, и через канавку прыгнул тоже наискосок.

Но выпитое грузинское вино наказало меня за мое невнимание к этой стране. Утяжелив мои ноги и

голову, оно помешало им соразмерить силу прыжка с шириной канавы, и, вместо того чтобы оказаться на

дороге, я едва допрыгнул до противоположного ската канавы. Пока я выбирался оттуда, скользя ногами по

густой и влажной от росы траве, Васо выжидал, стоя у открытой дверцы машины. А когда я наконец выбрался

на дорогу, он спросил вежливо:

— Вы сейчас куда направляетесь, товарищ Аксель?

Я ответил:

— В Адлер. Оттуда в десять тридцать идет автобус в Сочи.

Он сказал, оставаясь вежливым и серьезным:

— Вы простите меня. У каждого свои странности. Но сейчас уже десять сорок.

Я взглянул на свои часы. Да, так оно и было. Автобус я прозевал. Вот как обернулись мои дела. Васо

выждал, пока я как следует не усвоил это, и потом сказал с той же вежливостью:

— К сожалению, доставить вас в Адлер к десяти тридцати не смогла бы сейчас даже наша “победа”. Но

непосредственно к теплоходу она, без сомнения, успеет. Не желаете ли?

И он шире распахнул дверцу машины, знаком приглашая меня сесть внутрь. Я не был готов к такому

повороту дела и не знал, что ему сказать. Но мои ноги, независимо от этого, уже несли меня к машине. Не

говоря ни слова, я плюхнулся на заднее сиденье. Васо сел впереди меня рядом с водителем, который

немедленно включил мотор.

В это время возле столовой среди ватаги детишек показались мои недавние соседи по столу. Они

приветливо помахали мне на прощанье. Только Иван сделал сердитое лицо и погрозил мне кулаком. Тем не

менее я помахал им в ответ. Бритоголовый водитель, не оглядываясь, протянул назад свою устрашающего вида

руку, поросшую у кисти темными волосами, и захлопнул перед моим носом дверцу. Недовольный долгим

стоянием, он сильно рванул машину с места и сразу дал ей большую скорость. Меня отбросило назад и прижало

спиной к сиденью. Но я не противился этому. Отбросило так отбросило — плевать. Мне даже удобнее было так

— наполовину сидеть, наполовину лежать. Коварное грузинское вино туманило мне голову, и я закрыл глаза…

Но стоило мне погрузиться на минутку в дремоту, как Васо уже принялся трясти меня за плечо и

приговаривать:

— Товарищ Аксель! Товарищ Аксель!

Я открыл глаза. Машина стояла. Почему она стояла? Мы трогались на ней с места или не трогались? Я

приподнялся на сиденье. У открытой дверцы стоял Васо. Оп больше не теребил меня за плечо, но повторил

настоятельно:

— Вставайте, товарищ Аксель, приехали.

— Куда приехали?

Я все еще не мог понять, почему мы остановились, едва тронувшись с места, но вылез из машины,

вопросительно глядя на Васо. А он сказал, вежливо посторонившись:

— В Сочи приехали. Вот пристань… Вот море. Вот слева от мола — теплоход “Грузия”. А вот билет до

Ялты.

И он вложил мне в руки билет. Я всмотрелся. Да, это был билет. Куда билет? До Ялты, он сказал. Хм. Это

обстоятельство заставило меня еще некоторое время постоять в молчании и поразмыслить относительно того,

что происходило вокруг. И когда наконец у меня в голове все стало на свое место, я полез в карман за

бумажником. Однако он решительно отвел мою руку с бумажником. Я сказал:

— Но ведь за билет по крайней мере я обязан же уплатить!

Он ответил:

— Нет, не обязаны. И, пожалуйста, не обижайте меня разговором о деньгах. В прежние времена я за

такую обиду просто-напросто зарезал бы вас кинжалом.

И он показал, как он это сделал бы. Придерживая левой рукой ножны, которые почему-то висели бы у

него на животе, он правой рукой выхватил бы кинжал и в один миг воткнул бы его мне в грудь. У меня даже

заныло все внутри от внезапности его движений. В ответ я достал из кармана свой перочинный ножик, раскрыл

его и, протянув ему, сказал:

— Мне нечем вас отблагодарить. Но вот вам ножик, и я прошу вас вырезать у меня сердце и разделить

его на шесть кусочков. Это все, что я могу предложить вам и вашим друзьям.

Он улыбнулся. Впервые он так широко улыбнулся мне, показав полностью весь набор своих удивительно

белых зубов. И он ответил:

— Не будем сейчас резать ваше сердце. Сберегите его в целости до следующего приезда к нам в Грузию.

Он протянул руку, и мне пришлось напрячь всю свою силу, чтобы не дать ему раздавить мою ладонь.

Пока он садился в машину, я кивнул водителю, прижав в знак благодарности руку к сердцу. Он в ответ