время снаружи донеслись нетерпеливые гудки автомобиля. Васо встал со своего места и, быстро подойдя к

открытой двери, крикнул кому-то:

— Что, Ахшетели, не терпится? Успеем. Я тут еще на несколько минут задержусь. Старого друга

встретил, понимаешь? Фронтового друга. А ты не хочешь перекусить? Ну, как хочешь.

Он вернулся к столу и сказал нам в пояснение:

— Это наш водитель совхозный. Говорит, что в Сочи позавтракает. Дает мне этим понять, чтобы я

поторопился. Не любит график нарушать. Такой формалист. Горит на работе.

Между тем Иван перехватил у стола Тамару и вложил ей в руку свободный бокал, наполнив его тут же

вином из бутылки. Она пыталась протестовать:

— Ведь я же на работе.

Но Иван сказал:

— Ничего. Один бокал не повредит вашей работе. А выпьем мы за солнечную Грузию, за ее процветание

и за те радости, которые она дарит всем другим народам нашей страны.

Тамара нерешительно оглянулась на буфетчика. Тот слегка кивнул, как бы разрешая, но сохраняя на лицо

свою неизменную серьезность. И тогда мы все выпили за солнечную Грузию. Тамара после этого немедленно

убежала к другим столикам. А я опять украдкой взглянул на часы. Грузин из Тбилиси заметил это и сказал с

упреком:

— Все еще торопитесь куда-то?

Я сказал:

— А как же! Ведь автобус из Адлера уходит в десять тридцать, а сейчас уже десять.

Тут Иван с размаху хватил кулаком по столу и рявкнул грозно:

— Аксель Турханалья!

Два пустых бокала подпрыгнули, и один из них опрокинулся. Этот столик явно не был рассчитан на

кулаки Ивана. Сидевший слева от него житель здешних гор вернул бокалу прежнее положение и взялся за

бутылку. Налив из нее мне и себе, он тронул своим бокалом мой бокал и сделал мне знак, чтобы я выпил. А

когда мы выпили, он заговорил горячо и убедительно:

— Дорогой наш товарищ из Финляндии! Нельзя тебе поворачивать отсюда назад. Ты ступил на такую

землю, какой нет больше нигде на свете. Ты сделал по ней первый шаг. А надо сделать второй, третий, сотый,

тысячный. Ты увидишь наш Сухуми, нашу древнюю Акву. Это сказка. Ты увидишь Гагры. Это двойная сказка.

Ты увидишь горные реки, южные леса, красивые курорты, санатории, лечебницы, дворцы, сады, парки.

Увидишь людей, услышишь их песни и счастливый смех. Ты Грузию увидишь! Как можно повернуть назад, не

увидев Грузии! Без Грузии большой кусок жизни России выпадет из твоего поля зрения. И ты потом никогда

себе этого не простишь. А в Грузию придешь — и уйти не захочешь, потому что это самая красивая на свете

страна. Пойдем к нам в горы. Ты поживешь у нас месяц и скажешь: “Это лучшее место в мире!” И ты

построишь там себе дом, выберешь девушку и сделаешь ее своей женой. В наших горах человек живет

полтораста лет. Ну, полтораста я тебе не обещаю, но сто лет жизни гарантирую вполне. И давай выпьем еще за

это твое мудрое решение!

Все рассмеялись и снова зазвенели бокалами. Я выпил свою долю и украдкой покосился на сестру

жителя гор, сидевшую справа от меня. Она почувствовала мой взгляд и слегка потупилась, делая вид, что

разглядывает рисунок на конфетной обертке. Но губы ее улыбались. Да, это было любопытно, конечно, все, что

говорил житель здешних гор. Но мне надо было до конца отпуска успеть к моей женщине.

Васо отлучился на минуту к буфету и вернулся с двумя коробками шоколадных конфет. Он положил их на

стол перед обеими женщинами одновременно, просунув руки между Иваном и жителем здешних гор. Сестра

жителя гор — моя соседка справа — сказала смущенно: “Ну что вы! Зачем?”. И добавила что-то по-грузински.

Моя соседка слева сказала: “Ну, вы это напрасно, право!”. И тоже добавила что-то по-грузински. Васо

поклонился каждой из них, прижав ладони к сердцу, потом взял Ивана за плечи, встряхнул его слегка и сказал:

— Теперь я тебя никуда не отпущу. Остаток отпуска проведешь у меня — и никаких отговорок,

слышишь?

Иван улыбнулся, кивая в мою сторону:

— Но ведь мы с Акселем настроились дойти до Батуми.

— Успеете дойти. А сначала у меня поживете. Я вас на обратном пути из Сочи к себе увезу. Только

уговор: ждать меня здесь.

Вот что мне еще готовилось в дополнение ко всему, что и без того встало заслоном на пути к моей

женщине. Я хотел еще раз взглянуть на часы, но неудобно было это делать при общем внимании. Компания не

торопилась расходиться. Только житель здешних гор отлучился на время от стола, но и он скоро вернулся, держа

в каждой руке по две бутылки. В двух из них было вино, в двух — лимонад. Наливая нам то и другое, он запел

что-то без слов, произнося только: “Ли-ля-ля”. Иван попробовал присоединиться к его пению, покачивая над

столом бокалом с вином. Васо тронул своим бокалом его бокал и тоже подхватил мелодию, не выговаривая

слов. И все другие, сидевшие за нашим столом, начали понемногу входить в ритм этой мелодии, отмечая его кто

покачиванием головы или руки, кто звяканьем стекла, а кто просто попыткой присоединить свой голос к

другим. Лица у всех разрумянились от вина, и глаза блестели. Да и я, наверно, выглядел не иначе.

Когда первая волна мелодии схлынула, в пение вступила женщина, сидевшая слева от меня. Она повела

новую волну, произнося слова песни. Слов я не понимал, но голос у нее был низкий, красивый, и к нему сразу

же осторожно пристроились мужские голоса, тоже начиная произносить слова.

Мелодия эта охватывала четыре строки песни. Первая строка лилась неторопливо и спокойно, с легким

налетом грусти. Вторая постепенно наполнялась тоской и жалобой, и тон ее повышался. На третьей строке

жалоба усиливалась, достигая предельного взлета, словно бы кто-то одинокий и тоскующий пытался понять с

горьким недоумением, откуда могла прийти к нему эта напасть, сдавившая болью его бесприютное сердце. Но

вопрос его, громко брошенный в мир, оставался без ответа, и на четвертой строке песни мелодия опять шла к

низкой ноте, замирая на ней в печальной безысходности.

Грузин из Тбилиси поддержал жену, вплетя свой басистый голос в общий хор голосов. И, наконец, в

песню влился высокий и чистый голос сестры жителя гор, сидевшей справа от меня. Тогда и я попробовал

пристроиться к песне, не выговаривая, конечно, слов.

Услыхав мой голос, моя соседка справа обернулась ко мне, не переставая петь, и я увидел совсем близко

перед своими глазами ее блестящие черные глаза и раскрытый рот, слегка тронутый темно-красной помадой, где

белели ее влажные зубы с одной золотой коронкой сбоку. Она не сразу отвела от меня лицо, и я тоже не спешил

отвернуться, глядя на этот жаркий женский рот, из глубины которого шли ко мне красивые звуки песни,

заставляющие сладко замирать сердце. Вдобавок она вдруг улыбнулась одними глазами и запела прямо мне в

лицо по-русски:

Розу на пути встретил я,

в поисках уйдя далеко.

“Роза, пожалей и утешь меня:

где найти мою Сулико?”

Она пропела эти русские слова, глядя мне прямо в глаза своими смеющимися черными глазами. И бог

знает, что там еще было в ее глазах: не то голая насмешка, не то какой-то тайный вызов, не то простое женское

лукавство с примесью любопытства. Но что-то они все же говорили мне, эти глаза, в то время пока нежные

грустные звуки изливались из ее женского горла. Она пропела мне эти русские слова и снова отвернулась,

продолжая петь по-грузински. Или по-абхазски, не знаю.

Я повернул голову влево. Слева от меня пела другая женщина, тоже черноволосая, у которой все на лице

было крупно: и нос, и губы, и глаза, и брови. Но это не делало ее менее красивой, потому что и сама она была

крупная, и, стало быть, крупность лица находилась в полной соразмерности с ее ростом. Она пела, поглядывая с

улыбкой на Ивана, который, в свою очередь, тянулся взором вслед за своей царицей Тамарой. А царица Тамара