скользила неслышно между столами, занятая своим хлопотливым делом, но не забывая, впрочем, изредка

бросать быстрый взгляд в его сторону.

Женщина слева ответила улыбкой на мое внимание к ней. Не переставая петь, она приблизила свое ухо к

моему поющему рту и, послушав немного, вновь откинулась к спинке стула, одобрительно мне кивнув. Это

прибавило мне уверенности, и я стал подтягивать громче, произнося, однако, вместо слов только “ли-ля-ля, ля-

ля, ли-ля-ля”. А потом я вскочил с места и подошел к буфету. Там за стеклом, кроме холодных закусок и

бутербродов, я увидел сложенные в стопки плитки шоколада и указал на них буфетчику. Он посторонился и

предложил мне самому взять сколько нужно. Я взял десять плиток и, вернувшись к столу, положил перед

каждой женщиной по пять плиток. Они сделали испуганные лица, но я сказал:

— Ничего. Угощайтесь, пожалуйста.

К тому времени песня кончилась. Я наполнил бокалы моих соседок вином из бутылки и выпил с ними за

их здоровье и счастье. Две красивые улыбки были мне наградой за это. Я снова потянулся к бутылке, наливая

всем, у кого видел неполные бокалы. Э-э, черт ли мне там что! Чего мне! Гуляй, Турханен. Жизнь все равно как-

то так… сатана ее возьми…

Иван тоже шагнул к буфету, однако не сумел там ничего выбрать. Тогда он сделал вид, что хочет

перенести к нам весь буфет, но поскользнулся на чем-то влажном и для сохранения равновесия круто

повернулся на месте, невольно притопнув ногой. Этот поворот и притопывание он тут же повторил, как бы

готовясь приступить к танцу. Но, увидев мелькнувшее мимо темно-красное платье Тамары, вскричал:

— О Тамара! Царица моя! Куда вы? Станцуйте нам, пожалуйста! Ну, немножечко! Дайте сюда поднос.

Ну, хоть один пируэт!

Он потянулся к ней, пытаясь поймать ее за руку, но она уклонилась от него. Зато дорогу ей тут же

заступил Васо. Раздвинув руки, он стал просить ее о том же. Видя, что ей не ускользнуть от них, она высоко

подняла одной рукой поднос, на котором стояли пустые тарелки, и плавно прошлась по свободному месту

между буфетом и столиками, изгибаясь туда-сюда своим тонким станом, перехваченным белыми тесемками

передника, и сделав несколько поворотов, от которых взметнулся вверх темно-красный подол ее платья,

открывший на мгновение ее полные загорелые икры и округлые колени. Васо отступил в сторону, и она

проскользнула мимо него к двери кухни.

Тогда он сам начал танцевать на том же месте перед буфетом. Сперва он постоял на месте, мелко

перебирая ногами, обутыми в легкие сандалеты, и держа перед грудью в горизонтальном положении согнутые в

локтях руки. Потом двинулся по кругу, продолжая перебирать ногами. И когда он двинулся по кругу, все

сидящие за нашим столом принялись равномерно ударять в ладони и что-то напевать по-грузински. За другими

столами подхватили этот напев и тоже принялись ударять в ладони. Я напевал и хлопал в ладони вместе со

всеми. Расстегнутый пиджак стеснял движения танцора. Он стянул его с себя на ходу и бросил Ивану. Тот

вскричал:

— Ай да Васо! Я же говорю, что ты такой же, как был! Ну и молодчина! Асса! Асса!

А Васо все ускорял свой бег по кругу, и хлопанье в ладони вокруг него также ускорялось. Сделав

напоследок два особенно быстрых кольца, от которых зазвенела посуда в буфете, он остановился на месте.

Остановился? Нет! Остановилось его туловище, тонкое в поясе, как у девушки, а ноги продолжали двигаться, да

еще как двигаться, бог ты мой! Похоже было, что туловище висит у него в воздухе само по себе, а ноги, не

чувствующие его веса и никак от него не зависящие, живут своей собственной жизнью.

О, черт, что он там выделывал своими ногами! Они мелькали у него так быстро, что становились

невидимыми. Никогда не думал я, что ноги человека способны двигаться с такой скоростью. Только пальцы

руки, барабаня по столу, могли бы показать подобную быстроту, да и то не всякие.

Люди за другими столами привстали, чтобы лучше видеть танцора. В дверях толпились дети, забежавшие

с улицы на шум. Над ними возвышался бритоголовый человек, скрестивший на груди руки с мускулатурой

борца. При виде его Васо вдруг прекратил танец и замер на месте, подняв руки вверх с таким видом, словно

просил пощады. Запыхавшись, он сказал:

— Виноват, Ладо!.. Увлекся… Сейчас поедем…

Его слова были заглушены аплодисментами всех, кто был в столовой. Хлопали люди за столом, хлопали у

двери дети, и хлопал своими тяжелыми руками тот бритоголовый, с которым Васо должен был ехать. Даже

хозяин столовой аплодировал, сохраняя, впрочем, все тот же серьезный вид. Иван сказал ему вполголоса:

— Получи с меня, пожалуйста.

Он достал из кармана пачку денег и положил ее на стол. Но Васо заметил это и, вмиг подскочив к столу,

сказал повелительно:

— Забирай обратно свои деньги! Немедленно забирай! Ты мой гость — и я угощаю!

Но Иван возразил:

— Ничего подобного. Угощаю я. Я пригласил всех за свой стол, и честь расплачиваться принадлежит мне

по праву.

И для большей убедительности он крепче притиснул к столу свою пачку. Однако Васо отодвинул его руку

с деньгами и сказал:

— Нет, нет. Не спорь. Угощаю я — и слышать ничего не желаю!

И он положил на стол свою пачку денег. Но тут между ними встал житель здешних гор. Он отодвинул в

стороны обе их пачки и положил на их место свои деньги. Сделав это, он сказал им горячо и убедительно, как

говорил мне:

— Какие могут быть споры? Плачу я. Здесь моя земля. Я познакомился с хорошими людьми. Эти люди —

друзья моего Васо. А каждый друг моего друга — мой друг. Это ясно как день. За один час я разбогател —

приобрел столько новых друзей! И сестра моя разбогатела. Правда, Кэто? Мы счастливы этой дружбой и

просим не лишать нас радости уплатить за всех.

Пока он говорил это, его сестра одобрительно кивала, говоря: “Да, да, да, правильно, Георгий”. Но тут со

своего места поднялся грузин из Тбилиси. Он отодвинул все три пачки денег и положил на их место свою.

Сделав это, он сказал коротко своим басовитым голосом:

— Позвольте, друзья, мне оспорить эту честь. Я, как старший по возрасту, имею на это полное право.

Но тут со своего места поднялся я. Не знаю, что заставило меня подняться. Никто не понуждал меня к

этому. Но, должно быть, их грузинское вино изрядно ударило мне в голову, если и я вдруг вздумал вмешаться в

их спор. Вынув из бумажника свои деньги, я положил их на середину стола и сказал:

— Кто здесь может быть старше меня? Я самый старший. И позвольте мне хоть как-то выразить мою

благодарность за дружбу и внимание, оказанные мне здесь.

Так я им сказал, этим щедрым людям, не знающим, быть может, что и финны при случае умеют

размахнуться и показать себя. Нет, они умеют размахнуться, если подвернулись подходящие обстоятельства. Я

не подсчитывал свои деньги, положенные на стол. Но я знал, что там было восемьсот рублей. Когда я в

Сталинграде покупал билет до Сочи, в этой пачке, которая лежала отдельно от остальных денег, была ровно

тысяча. Я вынул тогда из нее две сотни, а полученную из кассы сдачу положил отдельно. И теперь мне не было

необходимости пересчитывать положенные на стол деньги. Я положил их и, отодвинув стул, шагнул в сторону.

Мог ли я поступить иначе? Ко мне было обращено столько глаз — и среди них красивые глаза женщин. Моя

соседка справа смотрела на меня с таким же одобрением и уважением, с каким незадолго до этого смотрела на

своего брата. Но мужчины протестовали: “Нет, нет, нет. Ни в коем случае! Вы наш гость. Как можно!”. В это

время к нам подошел хозяин столовой с блокнотом в руках, где у него было записано все выданное нам. Он

сказал:

— Позвольте мне, друзья, примирить вас чуточку.