санаторию “Черноморец”. Милиционер вежливо козырнул, выслушивая мой вопрос и всматриваясь в меня

внимательно. Ему было, конечно, во что всматриваться. Солнце так нажгло мне лоб и скулы, что они пылали

огнем. А на кончике носа кожа не выдержала солнечного ожога и лопнула, завернувшись туда-сюда наподобие

шкварок. Было во что всматриваться милиционеру. Перед ним стоял довольно-таки подозрительный тип,

смахивающий на размалеванного плутоватого клоуна. Все же он указал мне дорогу к санаторию, и я немедленно

направился туда. А он смотрел мне вслед, пока я не завернул за угол.

За углом я опять спустился немного вниз, но уже по другой улице, и скоро вошел во двор санатория. Это

был тесный двор, где очень густо разрослись незнакомые мне кустарники, деревья и цветы. Один край двора

выходил к обрыву. По этому краю была выложена невысокая каменная ограда. А за оградой виднелись вершины

кипарисов и черепичная крыша соседнего дома, расположенного ниже. За ним, дальше, внизу, виднелись другие

крыши. Весь поселок был выстроен так на скалистых уступах берегового склона. Поэтому такими крутыми

были его улицы, идущие от моря вверх.

Санаторий на этом дворике тоже был небольшой. На узкой застекленной веранде, завешенной от солнца

белыми полотнами, сидели люди: трое мужчин в пижамах и четыре женщины в халатах и платьях из яркого,

многоцветного шелка. Но моей женщины среди них не было. Пятая женщина, одетая в белый халат поверх

короткого платья, наводила порядок в шкафу с книгами. Но и она не была моей женщиной. Я спросил у нее:

— Скажите, будьте добры с любезностью, пожалуйста, могу я видеть Надежду Петровну Иванову?

Я очень вежливо спросил это у нее, волнуясь от близости своей женщины. Но не стоило спрашивать

вежливо. Я забыл, что моя вежливость здесь у них ни разу не принесла мне пользы. Так получилось и на этот

раз. Выслушав мой вопрос, женщина первым долгом внимательно рассмотрела красные пятна на моем лице,

потом проследила взглядом через открытую дверь веранды и зеленый дворик до открытой калитки, определяя

таким образом путь, по которому я попал к ним, и только после этого отозвалась:

— Как вы сказали?

Я повторил:

— Могу я видеть Иванову Надежду Петровну?

Женщина ответила:

— Нет. Она уехала.

— Уехала?

— Да.

— Куда уехала?

— Домой.

Я помолчал немного. Такое известие трудно было сразу переварить. Она уехала. Я так и не успел ее

догнать. Судьба опять подвела меня. Но все же она здесь побывала. Вот что было здорово. Выходит, что я

недаром держал сюда путь. Здесь вот она была, в этих стенах, на этой веранде и среди красивой зелени этого

маленького дворика. Совсем недавно была. И даже воздух тут, наверно, еще сохранился, которым она дышала.

Но я уже не застал ее. Пока я пересекал Россию, она еще тут была и ждала меня. Но когда я сюда добрался, она

успела уехать. Она не могла ждать меня без конца. К тому же у нее была путевка, определяющая срок

пребывания в санатории. Каков был этот срок? Не слишком ли коротким он оказался? И я уже без всякой

вежливости спросил женщину.

— А как долго она здесь пробыла?

Но и без вежливости вопрос не принес мне радости. Какое там — радости! Беду он мне принес. Она

ответила:

— Две недели.

— Почему так мало?

— Потому, что ему не продлили путевку.

— Ему? Кому это — ему?

— Да майору же, за которого она замуж вышла.

— Замуж?!

Что-то странное сделалось вдруг с полом их веранды. Оп как будто начал накреняться слегка в одну

сторону. И ноги мои тоже начали уходить из-под меня в сторону вместе с полом. Прямо-таки удивительно

получалось: ноги из-под меня уходили, а тело оставалось на месте. На всякий случай я ухватился за ручку

плетеного кресла и опустился в него, делая вид, что нисколько не удивлен странным поведением пола внутри их

веранды. Женщина в белом халате тем временем ушла. А у меня только к ее уходу появился на языке новый

вопрос, который я не знал теперь, кому задать. Но тут пожилой мужчина в очках, читавший за круглым столом

газету, отложил ее в сторону и обратился ко мне:

— Про кого вы только что спрашивали у сестры-хозяйки?

Я ответил:

— Про Иванову Надежду Петровну.

Он покивал головой:

— А-а. Да, да. Хорошая получилась парочка. Мы все тут от души порадовались.

И женщина, сидевшая за тем же столом напротив него, подтвердила.

— Да, славная парочка. Прямо залюбуешься. Красивые оба, молоденькие…

Мужчина вставил с некоторым сомнением:

— Молоденькие? Я бы не сказал. Но относительно — да.

Женщина возразила ему:

— Относительно — это если о нем говорить. А она — ничего подобного. Она буквально в расцвете своих

женских чар, если вам угодно знать точно. Красивая, черноглазая, стройная…

— Относительно.

Это опять сказал мужчина в очках. И женщина опять возразила ему с обидой в голосе:

— Ну, знаете… На вас разве угодишь? Если вы хотите сказать, что она полненькая, то в меру.

Ее поддержала другая женщина, сидевшая в мягком кресле у окна. Она сказала:

— И ничуть не полненькая. У нее в точности моя фигура. Я даже просила ее как-то дать мне примерить

одно из ее платьев и уверена, что оно как раз пришлось бы мне впору. Жаль, что она не успела дать.

Сказав это, женщина встала с кресла и положила в шкаф книгу, которую держала в руках. Это позволило

всем взглянуть сзади на ее фигуру, очень широкую в бедрах. Двое мужчин, сидевших за маленьким шахматным

столиком, переглянулись между собой и улыбнулись. Стоявшая у окна девушка в цветастом платье тоже

улыбнулась, обменявшись взглядом с двумя другими женщинами. Я догадался, что речь шла о женщине менее

полной, и, стало быть, именно о моей женщине. Но я никак не мог с этим примириться и еще раз спросил

женщину, сидевшую ближе всех ко мне за круглым столом:

— Значит, она уехала?

И та с готовностью повторила мне уже сказанное:

— Да. У него срок путевки истек, и он уговорил ее уехать вместе.

— Куда уехать?

— К нему в Москву.

— В Москву? Значит, она теперь будет жить в Москве?

— Очевидно. Ведь он москвич.

— А где она вышла за него замуж?

— Да здесь же. Вам уже сказали. И мы все торжественно отметили это событие.

— Иванова Надежда Петровна?

Я спросил это еще раз, потому что все еще не мог поверить. Не хотел я этому верить. Не могло этого

быть. Но вместо ответа на мой вопрос все опять обернулись ко мне и уже не сводили с меня глаз. Пожилой

мужчина в очках пошевелил газетой и спросил меня:

— А вы кем ей приходитесь, простите за любопытство, знакомый какой или родственник?

К такому вопросу я не был подготовлен и ответил не особенно четко. Сперва я сказал: “Да”. Потом

сказал: “Нет”. Потом опять сказал: “Да”. И опять: “Нет”. И пытаясь все это поправить, сказал в пояснение:

— То есть я не то чтобы совсем нет. Скорее наоборот, и даже очень… То есть я — то нет, конечно… Там

брат у нее — вот почему… Но в то же время… Если бы не так… То есть все шло к тому… А так, что же… Но

разве я могу? Смешно было бы…

Так я пояснил им, но тут же заметил, что удивление их от этого не прекратилось, а скорее даже возросло.

Шахматисты совсем забыли про свои шахматы, дружно уставившись на меня. Пожилой человек с газетой

передвинул очки на лоб, чтобы они не мешали ему меня разглядывать. А лица женщин выражали не только

удивление, но даже затаенный страх. Тогда я встал. Пол веранды уже не вел себя странно, и я чувствовал в

ногах прежнюю устойчивость. Пользуясь этим, я направился к выходу, но в дверях веранды остановился. Я

вспомнил, что должен еще что-то сказать этим людям, только не мог вспомнить — что именно, и стоял

некоторое время молча, обратясь к ним лицом. И они тоже все как один смотрели на меня, округлив глаза.