С того самого времени, как они простились со стариком священником на склоне холма и начали обратное путешествие, они теперь, идя по дороге или лежа рядом на мху в лесу, подолгу молчали. Теперь, когда работа была окончена, наступила реакция. Больше не надо было строить планы и опасаться неизвестности. Они направлялись к Филиберт Плейс, и каждому было о чем поразмыслить. Марко жаждал поскорее увидеть лицо отца и снова услышать его голос. Он хотел ощутить его руку на своем плече, живую, весомую, не воображаемую или приснившуюся во сне. Дело в том, что на пути домой многое из того, что с ними приключилось, стало казаться сном. Все было так удивительно — вот альпинист утром смотрит на них, и они просыпаются на горе Гейзберг. Вот сапожник снимает мерку с ноги Марко в своей маленькой мастерской. А вот старая женщина и ее вельможный покровитель. И потом принц: он стоит на балконе и смотрит на луну. И старик священник, коленопреклоненный и плачущий от радости. И огромная пещера, и желтое пламя факелов над обезумевшей от восторга толпой. Но ведь они же не приснились ему, и Марко обо всем, что было, теперь расскажет отцу.

А Рэт усердно грыз ногти. Его мысли были лихорадочнее и хаотичнее, чем у Марко. Они убегали далеко вперед. Бесполезно было сдерживать их разбег и ругать себя дураком. Однако все окончилось, и можно себе позволить быть глупцом. Но как же ему хочется поскорее попасть в Лондон и предстать перед Лористаном. Знак подан. Лампу зажгли. Что дальше?

И прежде чем поезд остановился, Рэт зоне встал на костыли.

— Мы приехали! Приехали! — без конца восклицал он. Багажа у них не было. Взяв сумки, мальчики пошли вдоль платформы вслед за толпой приезжих. Дождь выбивал дробь по высокой стеклянной крыше. Люди оглядывались на Марко, так пылало от возбуждения его лицо. Наверное, юнец приехал домой на каникулы и вне себя от радости, что вскоре увидит родные, любимые места. Когда мальчики подошли к выходу, дождь плясал на камнях мостовой.

— Кеб недорого стоит, — сказал Марко, — и мы быстро доедем.

Они подозвали кеб и сели. Щеки у них раскраснелись, а взгляд у Марко был задумчив и отстранен, словно он видел что-то очень далекое и удивительное.

--Мы вернулись! - воскликнул Рэт дрожащим голосом.- Мы были там, и мы вернулись! - Затем и он внезапно обернулся посмотреть на Марко: - Тебе никогда не кажется, будто... будто все это неправда?Кажется, но ведь это все - правда. И дело сделано,- ответил Марко; затем, помолчав пару секунд, добавил то же, что сказал про себя Рэт: - Что же дальше? - Он сказал эти слова очень тихо.

До площади Филиберта было недалеко. Когда они свернули в шумную неопрятную улицу, полную омнибусов, тяжелых ломовиков и пешеходов с изможденными, усталыми лицами, то, взирая на эту привычную картину, почувствовали, что все тревоги остались далеко позади и они дома.

Приятно было видеть Лазаря, отворившего дверь и ждавшего их на пороге,когда они сойдут с пролетки. Извозчики так редко останавливались перед домами на площади Филиберта, что обитатели всегда быстро раскрывали двери в таких торжественных случаях.

Когда Лазарь увидел извозчика, остановившегося у сломанной железной решетки, он сразу же угадал, кого тот привез. Он уж много дней сторожил у окошка... хотя знал, что даже в самом благоприятном случае путешественники пока не могут вернуться.

Он выглядел еще более подтянутым, чем  обычно, и, когда Марко переступил порог, его поклон мог бы послужить образцом официальной почтительности. Но приветствие его вырвалось из самого сердца.

--Благодарение Богу!-- низким радостным голосом сказал он.-Благодарение Богу!

Когда Марко протянул ему руку, он склонил свою седую голову и почтительно поцеловал ее.

--Благодарение Богу! - повторил он снова.

--Мой отец... - начал Марко,- моего отца нет дома?

Марко знал, что будь Лористан дома, он не стал бы дожидаться его в задней комнате.

--Сэр,- сказал Лазарь,- не войдете ли вы со мной в его комнату? И вы также, сэр,- обратился он к Рэту.

До этого старый солдат никогда не называл Рэта «сэр».

Он отворил дверь знакомой комнаты, и мальчики вошли. Комната была пуста.

Марко не сказал ни слова, Рэт тоже молчал. Оба стояли неподвижно на вытертом ковре и смотрели на старого солдата. У обоих шевельнулось одновременно одно и то же чувство... чувство, будто земля провалилась под их ногами. Лазарь это заметил и заговорил быстро дрожащим голосом. Он был почти так же сильно взволнован, как они.

- Он оставил меня прислуживать вам... для исполнения ваших приказаний... - начал он.

--Оставил тебя? - спросил Марко.

--Он оставил... нас всех троих с приказанием... ждать,- сказал Лазарь.- Господин уехал.

Рэт почувствовал, как что-то горячее увлажнило его глаза. Он быстро смахнул влагу, чтобы лучше видеть лицо Марко. Из-за отъезда отца его сверкающая живая радость померкла. Он сильно побледнел, а брови сурово сдвинулись. В течение нескольких секунд он молчал, а когда заговорил, Рэт сразу почувствовал, что голос Марко тверд только потому, что он заставляет себя не волноваться.

--Если он уехал,- сказал Марко,- на то была важная причина.

--Это произошло, потому что и сам он получил приказ.Он считал, что вы все поймете,- ответил Лазарь.- Его вызвали так поспешно, что у него хватило времени только написать пару слов. Он оставил их для вас на своем пюпитре.

Марко подошел к пюпитру и распечатал конверт, лежащий на нем. На листке бумаги, с большой поспешностью, было написано несколько слов.

— «Моя жизнь на благо Самавии».

— Его позвали в Самавию, — сказал Марко, и кровь быстрее побежала у него по жилам. — Он уехал в Самавию!

Лазарь вытер глаза рукой и хрипло ответил:

— В лагере Марановича произошли большие беспорядки — остатки армии охвачены волнением. Господин, обет молчания все еще в силе, но кто знает, кто знает? Только Богу все известно.

Не успев окончить фразу, Лазарь повернул голову, словно прислушивался к звукам с улицы. В таких случаях воинство Рэта бросалось к арке и на улицу, за газетой. Послышались крики уличных газетчиков, которые всегда кричат, когда появляются экстренные новости.

Рэт тоже услышал возгласы и ринулся ко входной двери. Он открыл ее в тот момент, когда мальчишка-газетчик, пробегая мимо, во все горло кричал: «Убийство короля Михаила Марановича его собственными солдатами! Убийство Марановича! Самые экстренные сообщения!»

Когда Рэт вернулся с газетой, Лазарь вежливо, но твердо встал между ним и Марко:

— Господин, я в вашем распоряжении, но хозяин оставил еще один приказ, который я должен выполнять. Он просил вас не читать газет, пока он не встретится с вами.

Оба мальчика отшатнулись в удивлении.

— Не читать газет! — воскликнули они одновременно.

Лазарь еще никогда не был столь почтителен и церемонен.

— Простите, господин, если вы прикажете, я вам сам почитаю и сообщу сведения, которые вам надлежит знать. Там могут быть напечатаны разные сообщения, среди них и очень тяжелые и неприятные. И хозяин просил, чтобы вы не читали их сами. Если вы встретитесь... когда вы встретитесь, — поправился он торопливо, — то вы поймете, почему он так приказал. Я ваш слуга. Я прочту все, что можно, и отвечу на все ваши вопросы, если сумею.

Рэт отдал газету Лазарю, и все втроем они вернулись в гостиную.

— Тогда сообщи нам то, о чем он считал нужным нас известить, — ответил Марко.

Новость была короткая. Подробности еще не достигли Лондона. Она сводилась к тому, что глава партии Маранови-чей был в ярости умерщвлен восставшими солдатами своей собственной армии. Армию составляли главным образом крестьяне, которые не любили главнокомандующего и не желали сражаться. Не выдержав тягот, лишений и жестокого обращения, они подняли восстание.