— Надо бы тебе в поликлинику поехать. Показать глаза.

— Да, да. Посидеть в очереди часок-другой. Газетку почитать. Ох уж мне эти газетки. Правда, Известия, Труд, Литературка. Помню в семидесятых зайдёшь утром в трамвай или троллейбус, спешишь на работу коммунизм строить. Там яблоку упасть негде. Так ещё весь пролетарий с интеллигенцией наперегонки газетками прикрываются, места женщинам уступать не хотят. А чего они там начитались? Как страну сдать ворам да жуликам молча. Баламуты!

— Смотри, Коля! Александр Дюма! Какие красивые книжки. Он только четыре написал?

— Он больше написал, но у меня денег хватило только на четыре. В них мои друзья, в них мои братья. Один за всех и все за одного!

— Будем читать?

— Нет. Не хочу, Лена. Они меня предали. Один за всех, а все на одного! Пусть пылятся на полке. Слышать про них не могу. А какие парни были, когда всё начиналось весной 1978 года, во Львове.

— Мушкетёры жили во Франции, Коля? В Париже?

— Это другие мушкетёры. И другая история. Там рядышком ещё несколько моих друзей стоят — Робин Гуд из Шервудского леса, Джим Хокинс с острова моих сокровищ, Том Сойер, Чигачгук, Чапаев, Тимур и его команда… Смахни с них пыль, пожалуйста. Они этого заслужили.

— Холстомер. Лев Толстой. Тоненькая книжечка, как ты любишь.

— Ой, какой был замечательный спектакль в БДТ. «История лошади». Басик, Гоша, Лебедев! Восторг! Больше я в театре ничего стоящего не видел. Да вот ещё в Ленкоме. «Юнона и Авось». Коленька Караченцов, друг мой разлюбезный. До истерики меня доводил песнями. Ты меня никогда не забудешь, проводить не обутая выйдешь…..

— Эрнест Хэмингуэй. «По ком звонит колокол». «Фиеста».

— Да по мне он и звонит. Не помню ни одного слова. Из «Фиесты» помню только бой быков в Помплоне. «Праздник, который всегда с тобой» учил наизусть. Где он пил в Париже, что ел? «Старик и море» помню хорошо. Перечитывал много раз. Маме, помню, читал. Говорил, что тоже про рыбалку книги хочу писать. Любил очень рыбалку. Бабушка слушала и расстраивалась, что рыбы много пропало у старика. Интересовалась почем она за килограмм у них на Кубе. А мама писателем мне запретила становиться и погнала меня в техникум авиаприборостроения. А мужику этому, который написал, не позавидовала. Сказала, что плохо он кончит. А Хэм через год, как назло, застрелился.

— Ну, так что? Читать?

— Не надо. Грустно всё это. Правда веселия никто и не обещал.

— "Маленький принц». Антуан де Сент-Экзюпери.

— Боже мой, Боже мой! Наташка Садикова подарила мне эту книжку на моё совершеннолетие. Её мама была директрисой Детского сада № 25 Академии наук, а Наташка с Танькой были в меня влюблены. А я полез на дерево, чтобы перед ними повыпендриваться и грохнулся на землю. Так и закончилась любовь переломом ноги. Этот перелом и сейчас при смене погоды ноет.

— Советские люди были самые читающая нация в мире. Книжных магазинов много было. И книг тоже. У меня подруга в книжном продавцом работала.

— Да, Леночка. Это верно. Вот только какие книжки эти люди читали не совсем понятно. Откуда брались эти модные писатели, кто решал, кого нам читать? Вдруг напечатали книги этого француза и он стал любим народом, как близкий родственник. В мире сотни таких, а мы их не знаем, а любим и зачитываемся книгами Сент-Экзюпери. Поразительно! И знали все этого Маленького принца наизусть. Я первый раз прочитал его по диагонали. Решил расстаться с одной девчонкой, а она меня спрашивает, читал ли я «Маленького принца». Ну, читал, а что? А то, что ты отвечаешь за тех, кого приручил. Я так ничего и не понял, расстался с ней. Хоть я её и приручил. Нудная она была и сиськи трогать не давала. Да и «Маленького принца» я до конца не дочитал.

Вместо «Маленького принца» я читал-перечитывал «Ночной полёт» и «Земля людей». Я тогда очень лётчиком хотел стать. Так и запомнился мне Сент-Экзюпери настоящим, смелым лётчиком. И очень добрым человеком.

Когда с Кремлёвского Олимпа спустили для народного чтива «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова студенческий и научный планктон забегал, как муравьи в муравейнике, в который бросили камень. Напечатали роман в журнале Москва и держать в руках его было противно. Я люблю книги, хорошо изданные. А тут мягкая обложка, мелкий шрифт. Но зачитывались запоем. Я проглотил его за ночь и не пошёл на работу. Эпидемия какая-то.

— А вот эта книга «Мастер и Маргарита». Почитать тебе?

— Упаси Господи! Ну, разве что одну страничку. Про Понтия Пилата. «В белом плаще с кроваво-красным подбоем….».

Ой, до чего же мы были тёмные люди. С этого момента я познакомился с чернокнижниками. Самиздат процветал полным ходом. Размноженные на ротапринте на листках папиросной бумаги, по рукам ходили произведения запрещённых в СССР авторов. Была статья уголовного кодекса за антисоветчину под десятку лет лагерей строго режима. И это за то, что прочитаешь на туалетной бумаге плохо различимые желания безвестного бунтаря. Сартр, Камю, Кафка… Экзистенциалисты грёбаные. Ежи Ставинский, Станислав Лем, Рэй Бредбери, Братья Стругацкие… Ведь из-за них тысячи, миллионы людей мотали сроки, ломали жизни. Что они там почерпнули? Бред сивой кобылы. Путин их не читал, а в мире его за осведомлённого держат. Лучше бы за осведомителя держали.

— Может он Стругацких читал? Может, любил фантастику?

— Да уж! Наверное, любил! И теперь воплотил все их бредни в нашей жизни. Главный режиссёр абсурда! Сталкер! Живём в Зоне, работаем за корм. Ипотека — вечный долг. Призрак квартиры, призрак уюта. Лёша Герман не выпускает свой фильм «Трудно быть Богом» потому, что он превратился в мультяшку про нашу жизнь.

— А вот и Кафка. «Процесс». Почитать? Сейчас-то уж тебя за него не посадят?

— Они, суки, меня уже положили. В расцвете сил и таланта. Почитай лучше Гессе. Он рядом стоит. «Игра в бисер». Открой в конце книги главу «Тетрадь стихов Йозефа Кнехта».

— «Всё выше поднимаются ступени, ни на одной нам не найти покоя. Мы вылеплены Божию рукою, для вечных странствий. Не для костной лени!»

— Боже мой, Боже мой! Как я зачитывался этим романом?! А книгу выкупил в библиотеке имени А.С. Пушкина города Сочи. Библиотекарям сказал, что я её потерял и уплатил двойную цену — два рубля двадцать копеек.

— Ты что, в магазине не мог спокойно купить?

— Лена! Ты с Луны свалилась? Какой магазин, какие книги. Там только Ленина продавали. Юрия Бондарева, Сейфулину, Брежнева Леонида Ильича «Малая земля», Николая Островского «Как закалялась сталь», Александра Фадеева «Молодая гвардия»……Ну ещё Сергея Михалкова. «Дядя Стёпа». Чтобы купить Даниила Хармса я чуть не женился на продавщице Дома книги. И моя жена была согласна на такую жертву.

— Что так Хармса любила?

— Дефицит она любила. Тщеславие.

— А я, вообще, книжек не читала. На фиг они мне сдались. Юбочка у Любочки, танцы обжиманцы. Я в семнадцать лет от родителей в Ленинград сбежала и два раза за год замуж вышла. Вот такие книги. Романы в стихах.

— Вот роман в стихах хочу, Лена. «Евгений Онегин». Или «Гамлет». Или «Фауст» Гёте И.В.

— Ну, разбежался. А у тебя Шолохов есть? Мы «Поднятую целину» в школе проходили.

— А мы «Тихий Дон».

— А в школе «Тихий Дон» не проходят.

— А я в кино его проходил. Раз пять или шесть. Оторваться не мог. И сейчас бы посмотрел. Какой язык, какие люди неприкаянные. Что с ними этот Ленин сделал, чёрт лысый, карлик картавый.

— Ну, читать тебе я его не буду. Очень толстый.

— А ты его на диету посади. Липосакцию сделай. Вырви половину.

— Да ну тебя. А вот тоненькая книжечка. Марина Цветаева. Лирика. «Ещё вчера в глаза глядел, ровнял с китайскою державою. Враз обе рученьки разжал, жизнь выпала копейкой ржавою». Сейчас заплачу. Это про меня.

— Нет, Лена. Не про тебя. Не дай тебе Бог десятой доли её страданий. Она повесилась. А верёвку ей Борис Пастернак привёз.

— А зачем же он привёз ей верёвку?

— Вещи перевязать. А она шею перевязала. Такая путанка получилась.