— Она не вернется, — жалобно простонала Ауриана. — Разве будет Рамис возвращаться с дороги из-за какой-то одной роженицы, когда она направляется для совершения ритуала, обеспечивающего благоденствие всех германских племен?

— Ей не следует возвращаться, — коротко согласилась с Аурианой Хельгруна, поддерживая ее крепкими руками и укладывая на соломенную подстилку. — Но это не значит, что она не вернется.

В этот момент Ауриана почти ненавидела Хельгруну. Эта женщина казалась ей колючей и ершистой. Боль охватила ее с новой силой — она накатывала приступообразно и казалась нестерпимо острой, невыносимой, словно ночной кошмар. «Наверное это сам Водан карает меня мучительной пыткой за то, что я изменила ему с чужеземцем», — вспыхнула безумная мысль в воспаленном мозгу Аурианы.

Хельгруна с недовольным видом расхаживала по хижине — сначала она воткнула в земляной пол факел, затем сходила на сеновал и принесла оттуда кошачий череп, который водрузила над дверным проемом для защиты новорожденного от демонов, там же она захватила пояс из змеиной кожи. По поверьям, змеиная кожа облегчала родовые схватки, ускоряя появление на свет новорожденного. Хельгруна торопливо обвязала живот Аурианы этим поясом, старательно избегая взгляда роженицы; казалось, каждое прикосновение к ней вызывало у жрицы чувство острого отвращения. «Ну и везет же мне! — с горечью думала Ауриана, ощущая себя несчастной и всеми покинутой. — Хельгруне явно ненавистно это занятие. Я заперта здесь на острове вместе с женщиной, которая, похоже, с большей радостью ляжет на раскаленные угли, чем займется обязанностями повитухи».

Ауриане невольно припомнились наводящие ужас рассказы о том, что некоторые женщины мучились родовыми схватками в течение многих дней и даже нескольких фаз луны, и что такие роды кончались самым несчастным образом — рождением мертвого ребенка и смертью самой матери, лишившейся своих жизненных сил. Она попыталась совершить огненный ритуал в своем воображении, но у нее ничего не получилось — это занятие было слишком внове для нее. Каждый раз, когда на Ауриану накатывала новая волна неистовой боли, она цеплялась за солому и чувствовала себя терзаемым животным, которое не отличает огня от воздуха или воды. Когда же боль немного отступала, Ауриана концентрировала все свое внимание на пламени факела, представляя себе, что оно пытается разгореться еще ярче, как бы давая рождение себе самому.

Наступил вечер, длинные тени укрыли весь остров. Хельгруна сообщила с раздражением в голосе о том, что Рамис не вернулась, и послала в приозерную деревню за повитухой. Ауриана надолго осталась одна. Хельгруна оставила ее, занявшись чем-то во дворе. Через дверной проем своей хижины Ауриана наблюдала за заходом солнца, которое медленно закатилось, оставив на небосводе только кровавый отсвет; небо приобрело жемчужно-перламутровый оттенок, ярко-кровавые полосы на нем представлялись Ауриане зловещим знамением. Отчаянье охватило ее душу. Ей не следовало надеяться на то, что Рамис вернется. Но ей так хотелось верить в это!

В тихом вечернем воздухе раздался заунывный волчий вой. И в этом звуке Ауриана старалась найти какой-то скрытый знак, обращенный к ней. Что это было — приветствие природы, обращенное к нарождающейся душе ребенка, или знамение скорой смерти Аурианы?

Ауриана чувствовала соленый вкус собственного пота, ручьями стекавшего у нее по лицу. Ей было душно в хижине, которая казалась жарко натопленной. Но не жар огня душил ее, а собственный страх, от которого она едва могла перевести дух. Время от времени Ауриана испытующе ощупывала руками свой огромный живот, поглаживая его, как бы надеясь тем самым избавиться от своего мучительного бремени. Постепенно она заметила какое-то странное, на ее взгляд, положение плода в чреве. Она прощупала головку младенца, находящуюся слишком высоко — в области ее пупка. Ауриана за свою жизнь наслушалась достаточно разговоров о родах и знала, что положение плода должно быть совсем другим. Теперь могло случиться самое страшное. «О матерь всех богов, сохрани меня! Я буду страдать очень долго и умру, а ребенок задохнется, задушенный пуповиной».

Каждый новый приступ острой боли наводил на нее еще больший ужас, пока в конце концов муки физические и душевные не слились в один комок черного беспросветного ужаса — такого ужаса Ауриана никогда не испытывала даже в самом жестоком бою. «Я думала, что обладаю большим мужеством! Но мое малодушие происходит из-за того, что я не могу ничего поделать, я совершенно беспомощна, я могу только ждать и терпеть. Агония пожирает меня. Мое собственное тело стало моим врагом, и теперь будет мучить меня до самой моей кончины».

Всей своей измученной душой Ауриана стремилась в этот момент к матери. Она тосковала по ее надежным уверенным рукам. «Почему я сейчас одна? Все родственники должны собраться в эту минуту вокруг постели роженицы, облегчая ее муки своей поддержкой».

Волки выли теперь уже совсем близко. Ауриана уловила звук торопливых быстро приближающихся шагов.

— Хельгруна, — окликнула Ауриана, хотя она вовсе не хотела, чтобы это действительно была Хельгруна, потому что эта женщина вызывала у нее неприятные чувства. Однако Ауриана отчаянно тосковала по человеческому существу, по участию к себе. Ауриана напряглась всем телом и повернулась лицом к входной двери. Однако Хельгруны нигде не было видно.

— Хельгруна, это ты? — снова спросила Ауриана слабым голосом, ей было не по себе от охватившей ее вдруг тревоги. Она не получила никакого ответа, вместо него послышался снова жуткий волчий вой, и те же самые торопливые уверенные шаги, быстро приближающиеся к ее хижине. «Что за демоны ночи подкрадываются ко мне в эту пору?» — думала роженица.

Внезапно в дверном проеме появилось очертание высокой закутанной с ног до головы в просторный плащ фигуры. Ауриана всполошилась: «Это наемный убийца, подосланный Гейзаром, он пришел, чтобы покончить со мной. Это сам Хелль явился по мою душу». Ауриана слабым неуверенным движением потянулась за кувшином с водой, смутно представляя то, каким образом сможет обороняться им от сильного здорового человека.

И лишь в следующее мгновение она наконец узнала Рамис.

«Она вернулась!» — радостная мысль обожгла Ауриану, и она бессильно откинулась снова на солому, заплакав, не таясь, от облегчения. Рамис быстрыми шагами подошла к роженице и присела рядом с ней. Она взяла голову Аурианы в свои руки и стала утешать ее, словно малого ребенка.

— Плачь, сколько твоей душе будет угодно! — проговорила пророчица тихим голосом, вселяющим успокоение. — Не стыдись этих слез, они облегчают твою боль.

Рамис крепко прижала ее к себе, когда новая волна родовых схваток накатила на Ауриану. Вцепившись в Рамис изо всех сил, Ауриана уже не могла вспомнить ту причину, по которой считала раньше пророчицу суровой и наводящей ужас; эта старая женщина представлялась ей теперь нежной и человечной, словно Ателинда. Именно в этот момент Ауриана с полной ясностью осознала, что Рамис очень любит ее — любит всем сердцем, всей душой — и любила всегда.

— Ребенок… — еле слышно прошептала Ауриана, — он неправильно расположен…

Но Рамис уже положила свои гибкие мягкие ладони на живот Аурианы и начала сначала слегка, а затем все более сильно мять его, так что Ауриана сразу успокоилась, уверившись, что эти сильные умелые руки расположат младенца в ее чреве так, как нужно, и спасут жизнь и ей и ее ребенку.

— Все будет хорошо, — мягко произнесла пророчица, не переставая работать руками. — Закрой глаза, дыши ровно и думай о пламени.

Через несколько долгих мгновений, когда Ауриана погрузилась в созерцание огня, Рамис встала и начала проворно двигаться, подготавливая все необходимое для предстоящего ритуала. Она внесла еще один факел, чтобы в хижине было больше света, и постелила кусок белого полотна на солому. Она отдавала короткие точные распоряжения Хельгруне, отправив ее сначала к костру, разожженному перед хижиной для того, чтобы жрица поставила на огонь котел с водой, а затем перечислила ей название всех необходимых трав, которые надо было принести из кладовой. Когда вода в котле закипела, Рамис начала бросать туда пучки разных трав — в определенном порядке и через определенные промежутки времени. Затем она принесла Ауриане глиняную кружку, наполненную до краев магическим сильно пахнущим отваром. Состав этого целебного питья Рамис хранила в строгой тайне. Ауриана догадывалась только, что в него входили спорынья, образовывающаяся на колосьях ржи, мать-и-мачеха, пастушья сумка, петрушка и душистая рута, — все эти растения стимулировали сокращение мышц. А для того, чтобы облегчить страдания при родовых схватках, в этот отвар добавлялись, по мнению Аурианы, белена, хмель и чистотел. Однако каков бы ни был состав отвара, он действовал быстро и эффективно. Как только Ауриана выпила кружку душистого темного питья, она сразу же ощутила его благотворное воздействие, боль как бы отдалилась, растворилась в притупившем все ее чувства тумане, страх отпустил ее. Тем временем Рамис приказала Хельгруне смочить живот и бедра Аурианы тем же самым отваром. Запахи целебных трав вселяли в души всех трех женщин какой-то особенный покой и уверенность. Глубокое неровное дыхание Аурианы наполняло собой все маленькое помещение хижины.