— Для меня октябрь остается октябрем, — сказал Сатурнин и презрительно сплюнул на песок. Он был похож на рассерженного Бахуса, развалившегося на скамейке. — Какое тщеславие! Я никогда не произносил этого слова «Домициан», если только мне не приходилось высказываться публично. Мне страшно надоели его завуалированные угрозы и притворство. Я готов покончить с этой игрой и подставить свою шею под топор его палача.

Галл посмотрел с жалостью и ужасом на Сатурнина и перевел взгляд на Марка Юлиана.

— Ну что ж, — произнес он с претензией на непринужденность, нервно теребя пальцами край своей туники, — стало быть, нам нужно побыстрее нанять кого-нибудь, кто смог бы прикончить его, не так ли?

Эти слова Галла показали всю его неопытность в таких делах. Он понятия не имел о том, что нужно для подготовки свержения диктатора.

Марк Юлиан сурово посмотрел на своих гостей.

— Этим мы займемся в последнюю очередь. Или вы хотите получить хаос и неразбериху, как это было после смерти Нерона? На этот раз мы поступим мудрее. Во-первых, мы выберем преемника Домициана. Его кандидатуру должны одобрить Сенат и гвардия.

— Это невозможно. Гвардии никогда не понравится тот, кто понравится нам, — запротестовал Галл. — Да и в любом случае он всех подкупит. Кроме того, мы потеряем слишком много времени.

— Я знаю, сколько он платит гвардии, мы предложим им больше. И запомните еще вот что. В гвардии по сих пор есть те, кто верны памяти Тита. Если им станет известно наверняка, что Домициан убил своего брата, они тут же восстанут против него. А такие доказательства у нас скоро будут. Теперь я знаю, где искать письма Каэнис — они спрятаны в стене ее библиотеки, которая выходит на восточный двор старого дворца. Все дело за тем, как пробраться туда, не возбуждая подозрений. Мне придется сделать это самому. Очень скоро нам удастся выследить врача, принимавшего участие в убийстве. Он сбежал, но мои люди напали на его след. Не забывайте и о том, что сам Домициан должен действовать медленно и постепенно, чтобы мы не догадались об его истинных намерениях. Короче говоря, мы должны немедленно найти человека на его место, который был бы приемлем для большинства из нас.

Сатурнин и Галл вытаращили глаза на Марка Юлиана, словно видели его впервые.

— Даже и не помышляйте об этом! — быстро проговорил Марк Юлиан, угадав их мысли. — Нет ничего в этом мире более неприятного для меня! Философия — вот чем заняты все мои мысли. Да и к тому же есть способные люди, чья родословная ближе к линии Юлия Клавдия, чем моя. Например, Нерва. Мы составим список кандидатов и тайно проведем по нему голосование.

Увидев вытянувшиеся от огорчения лица своих друзей, Марк Юлиан улыбнулся.

— Не печальтесь вы оба! Я уговорил Домициана снизить размер налогов на имения в Тоскане и провести голосование по цене на зерно. Галл, мне удалось убедить его отменить приказ о ссылке твоего брата. Жизнь не окончилась.

Галл уставился на Марка Юлиана, хватая ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег.

— Я не знаю, как и благодарить тебя! — наконец сказал он, как только обрел дар речи. — Дорогой Юлиан, мой брат обязан тебе жизнью!

— Очевидно, у него куда более высокое мнение о жизни в Риме, чем у меня. Весьма кстати ты затронул вопрос об ответной благодарности. Я уже придумал, как это сделать.

— Говори.

Марк вложил свиток бумаги в руки Галла.

— Найди кого-нибудь, кто прочитал бы этот документ в Сенате и как можно скорее. Этот человек должен быть гораздо моложе тебя. Тогда это сойдет ему с рук. И ни в коем случае он не должен быть знаком или связан каким-либо образом со мной. Я хочу, чтобы эту бумагу прочитали в полдень.

Галл быстро читал. На его лице появилось выражение недоумения и досады. Это была речь, написанная Марком Юлианом прошлой ночью — призыв проявлять снисхождение к пленным варварам и страстная защита Аурианы. В речи упоминалось о милости, которую оказал Сенат мятежнику Картаку, который возглавлял восстание бриттов во времена Императора Клавдия. Тогда после десяти лет упорной борьбы Картака все-таки схватили, но Сенат признал его благородным врагом и сохранил ему жизнь. Картаку назначили небольшую пенсию и разрешили жить в Риме. Марк Юлиан доказывал, что, как и Картак, эта бунтовщица и ее сообщники не пытали пленников, не замышляли никакой измены, а лишь отстаивали свою свободу. Когда в их власти оказались три трибуна, они обращались с ними вполне сносно по своим меркам. Согласно имевшемуся свидетельству женщина по имени Ауриния потребовала у своих соплеменников сохранить жизнь захваченным в плен римлянам. По давней традиции принято оказывать милосердие храброму и достойному противнику. Почему же нужно поступать иначе в этот просвещенный век?

По расчетам Марка Юлиана выходило, что Сенат, здраво рассудив, откажется внять его призыву, но он прекрасно знал, что как всегда вокруг курии[6] будет шататься много праздных любопытствующих граждан, ожидающих результатов голосования по различным вопросам, а в полдень двери курии будут широко распахнуты из-за жары. Марк Юлиан преследовал здесь далеко идущую цель — представить народу Ауриану в максимально выгодном свете. Интуиция подсказывала ему, что любовь простых людей, направленная в нужное русло во избежание подозрений Домициана, в будущем поможет защитить Ауриану.

— Но ведь это же не шутка! — сказал Галл, выглядевший крайне озабоченным. — Твое чувство юмора обычно не заходит так далеко, чтобы заставлять своих ни в чем не повинных коллег показывать себя полными идиотами. И в то же время все это несерьезно. Чего ты хочешь?

Марк Юлиан добродушно улыбнулся.

— Боюсь, что мне придется пока оставить тебя в неведении, мой друг. На этот раз я вынужден воспользоваться твоим благородством и верностью обязательствам.

На следующий день Марк Юлиан работал у себя в библиотеке. Его изыскания были прерваны приходом Диокла, принесшего письмо. Это был расшифрованный вариант оригинала, переданного по сложной цепочке доверенных лиц, начиная с помощника кавалерийского префекта, отвечающего за охрану обоза с пленными из Германии.

— Наверное, здесь написано насчет этой женщины из страны варваров? — захотел узнать Диокл, нарочито нахмурив брови для придания себе серьезного вида и тут же испортил все впечатление, заморгав от нервного напряжения, за которым мог последовать приступ подагры.

Марк Юлиан кивнул в знак согласия с этим предположением, и его лицо внезапно приобрело печальное, напряженное выражение. Секундой позже он заметил страдания старика и, быстро встав, помог ему сесть на стул, положив его больную ногу на специальную скамеечку. Затем он взял письмо и приступил к чтению.

— Мне невыносимо наблюдать за тобой и видеть, как ты делаешь из себя посмешище! — заговорил с жалобным подвывом Диокл. — Нельзя цивилизовать взрослого варвара. Для этого их нужно отлавливать еще в детском возрасте. Кто угодно знает это. Она будет лазить по деревьям в саду как обезьяна. Почему именно я должен заботиться о твоем достоинстве больше тебя самого? Твой отец, если бы видел…

Протесты Диокла застряли в его горле, едва он увидел выражение крайнего отчаяния, появившееся на лице его хозяина. После неловкой паузы Диокл отважился задать вопрос.

— С ней… не случилось ничего плохого?

В его голосе прозвучал отчетливый извиняющийся оттенок. Вместо ответа Марк Юлиан зачитал отрывок из письма.

«Она ест сушеные фрукты, купленные тобой, и я слежу, чтобы прочая пища была без личинок и червяков. Ее здоровье сейчас не внушает опасений, хотя она тяжело переживает плен. Есть основания полагать, что ею заинтересовались на самом высоком уровне, поскольку сам Камилл приказал пересадить ее в повозку получше, в которой кроме нее никого нет…»

От этой новости у Марка Юлиана мороз пробежал по коже. Очевидно, Домициан отдал это распоряжение, потому что для забав ему была нужна здоровая женщина. Ведь по его словам Ауриана должна была возбудить его.