Надо иметь в виду, что люди мыслят не информацией, а смыслами, передаваемыми речью. Интерпретацию нельзя отождествлять с декодированием знаковых систем, такая аналогия слишком груба. И вообще трактовать информацию как истинный информационный сигнал, представляющий собой «единство материального носителя и средства передачи информации»[305], это значит существенно подгонять определение информации под схему теории отражения[306], упрощать мыслительный процесс, неразрывно связанный с речедеятельностью.

Сторонники информационного подхода представляют себе следователя (а в его лице вообще субъекта доказывания) в качестве воспринимающего устройства, которое на первоначальных этапах расследования, производства отдельных следственных действий «снимает со следа, по возможности не искажая, информацию»[307]. Следователь имеет дело с информацией, а еще точнее с «информационными сигналами»[308]. «Их так много, что фиксация всех в соответствующем процессуальном источнике, во-первых, невозможна, а во-вторых, лишена здравого смысла и не обусловлена необходимостью. Закреплению подлежит лишь те из них, которые имеют отношение к делу или подлежат проверке в период осуществления по нему производства. Поэтому в ходе следственного действия следователь, дознаватель фильтрует (еще как фильтрует! — А.К.) информацию для того, чтобы в соответствующем протоколе посредством знаково-информационных систем закодировать лишь ту, которая имеет значение для дела. Любая иная должна оставаться за рамками данного процесса. В ходе этой деятельности задача субъекта доказывания состоит в том, чтобы обнаружить, выявить и закрепить такую информацию или ее материальные носители (источники), которые позволят установить и доказать обстоятельства, входящие в предмет доказывания»[309].

Для данного рассуждения характерно два момента. Во-первых, косвенное признание различных уровней или степеней готовности доказательственной информации. Во-вторых, презумпция способности следователя, дознавателя отфильтровать ненужную информацию от нужной и придать последней процессуальную — следственную форму (протокола), с которым и ассоциируется собственно доказательство. Иными словами, с протоколированием отождествляется образование настоящего доказательства[310] (фактообразование, сказали бы мы), что вполне в духе понятия «доказывания-удостоверения», о котором еще пойдет речь. В-третьих, мы видим признание как относительно самостоятельной сущности доказательства-логического[311]. В-четвертых, опять имеет место подспудное признание того, что относимость входит в число тех сформированных логикой навыков познания, от которых зависит своего рода «калибровка» сознания субъектов доказывания и в силу этого прибавления отвлеченного знания доказательство не может считаться чистой информацией. В-пятых, мы видим, что автор вынужден признавать равноценность доказательства и его источника («закрепить такую информацию или ее материальные носители (источники)»), когда субъект работает с еще не раскрытой, непроверенной информацией (доказательством в источнике). Значит, находит подтверждение наша идея о необходимости толкования доказательства или в смысле факта, или в смысле источника-сведения. И наконец, в-шестых, В.С. Балакшин вопреки собственному зароку не допускать смешения понятий «доказательство» и «доказывание»[312] в данном рассуждении признал в доказательстве возможности метаморфозы, перерождения, развития от информации (даже источника) к такому сведению, которое может использоваться для принятия решений.

Доказательство — это не просто информация, а проинтерпретированная, осмысленная и принятая за достоверную информация, что делает ее способной служить основанием для выводного знания о доказываемом факте. Факт — это единица достоверного знания, то есть имеет ценностный аспект, изложенная в знаковой, вербальной форме, это «конвертируемое» средство, подлежащее обмену и использованию в рассуждении. Его нельзя отождествлять ни со следом, ни с данными наблюдения, эксперимента, ни с эмпирическими данными. Это не «фактическая информация» (по выражению В.С. Балакшина), с которой следователь работает подобно ученому в своей лаборатории ради установления объективной истины. Это сведение, получению которого предшествовала его предынтерпретация и которой воспоследовала постинтерпретация (следственная или обвинительная — в конечном счете это не важно), встраивание в систему знания субъекта доказывания, а затем — в систему знания субъектов, что и делает его инвариантным, интерсубъектным. Когда информация нашла свое место в решетке знания, создаваемого в рамках «дела», она стала доказательством. Если мы говорим о сведении в данном состоянии, это будет факт-2. Судебный факт (факт-3) — это сведения, которые состоялись как фактические основания для правосудного решения, в ситуации выбора судом одной из интерпретаций, предложенных сторонами.

Мы отметили, что факт может пониматься как процесс, как становление. Мы видим, что даже противники отождествления доказательства с логическими категориями допускают моменты изменений, преобразований в информации. «По гносеологической и юридической природе «доказательство» как уголовно-процессуальная категория представляет собой фактическую информацию (фактические данные) об обстоятельствах, подлежащих установлению по уголовному делу, и служит объективной основой для промежуточных и итоговых выводов по нему»[313].

В сделанных признаниях уже содержится червь сомнений. Как могут быть в обладании сторон доказательства-факты, коль скоро в результате исследования и проверки выяснится, что некоторые из них «нефакты»? Зачем возвращаться к затертому понятию факта, когда созданы уже изощренные системы, объясняющие уровни доказывания[314], трансформации сведений (информации). Ведь все равно получается, что факты неоднородны, под этим понятием кроются различные явления. Да, очевидно, это так. И далее мы вернемся к этим вопросам.

И в самом деле в новейших исследованиях сторонников информационной модели доказательств содержится признание того, что вначале (на уровне собирания и фиксации) субъекты доказывания оперируют информацией (первоначальной). В.С. Балакшин пишет: «Готовых доказательств с точки зрения теории и практики доказывания не существует, а потому правильнее использовать словосочетание “собирание фактических данных и их источников”»[315].

Еще более отчетливо эта идея проходит у А.С. Барабаша. Он прямо указывает на неправильность отождествления знания и информации и считает, что логическим путем нельзя проверить достоверность информации. Вывод о достоверности — это проникновение в сущность изучаемого, а при работе со следами стоит более простая цель — снятие информации. С помощью органов чувств мы открываем только нечто эмпирическое, а не сущность[316]. Значит чувственно-конкретный уровень, уровень работы со следами — информационный, здесь следователь имеет дело с «информационными доказательствами», и только на уровне выявления связей между информационными блоками получается «любое фактическое данное», к нему-то и применимы логические законы для выведения «совокупного знания» о прошлом[317]. Исследователь делает вывод о различии «информационных и логических доказательств»[318]. Здесь уместно также напомнить о понятии «исходной информации», которое выведено Р.С. Белкиным[319].