Очередная встреча Анастасии и Льва прошла в пиццерии. Они сидели за тем же уютным столиком, что и в первый раз, когда Лев старался произвести впечатление щедрого и состоятельного бизнесмена, заказывая дорогие блюда. Теперь он заказал пиццу для Анастасии и два стакана томатного сока. Сам не ел, и его лицо заметно озадаченное с холодным безучастным взглядом не предвещало ничего доброго, но Анастасия, чрезмерно увлеченная собой, не придавала этому значения. «Я беременна! У нас будет ребенок!» — хотела она скорее поделиться новостью, но никак не решалась. Лев тоже молчал, дав возможность Анастасии сначала поесть.

— Я должен тебе кое-что сказать, — сухо заявил он, — но сначала, пожалуй, допей сок. Боюсь, что иначе испорчу тебе аппетит, — добавил он подавленным голосом.

— Что-то случилось? Не томи! Говори, что у тебя стряслось!  — Анастасия смутилась, и плохое предчувствие заглушило радостные нотки поющей ликующей души.

— Допей сок, Златовласка! 

Чувство вины тяготило его как никогда. Будь на месте Анастасии любая другая, он бы возможно и не пришел, не усложнял бы себе жизнь и не подбирал подходящих слов для разрыва, ему не пришлось бы видеть разочарования в глазах и не чувствовать себя жестоким и несправедливым. Но Лев твердо решил поставить точку, несмотря на протесты своего второго «я». Он по-прежнему питал симпатию и чувство сострадания к Анастасии, называл свое безумное влечение любовью. Менялось лишь восприятие степени этих чувств. То ему хотелось бежать к ней сломя голову, то забыть, не видеть и не вспоминать. Также как и было с Сюзанной.

— Ну, хорошо, — она залпом опустошила стакан и нерешительно посмотрела в его глаза, ожидая всего чего угодно, только не слов о расставании.

Льву нелегко было начать, но он собрался с духом и выразительно, почти без изменений в голосе, произнес отрепетированный текст:

— Анастасия, я много думал о нас и пришел к выводу, что мы не подходим друг другу. Поверь, дело не в тебе — ты милая, красивая, умная, замечательная, и ты еще встретишь в жизни того, кто по достоинству сможет тебя оценить, кто возьмет тебя в жены и не будет смотреть по сторонам, когда рядом пройдет какая-нибудь вертихвостка в короткой юбке. — Анастасия потеряла дар речи. — А я охотник, я не могу подолгу довольствоваться одной девушкой — мне не терпится завоевать другую. Такой уж я, и какой бы ты ни была совершенной — мне все приедается. Прости, что так говорю, но хочу быть с тобой честным. Помнишь, как-то ты спросила, когда мы говорили о Сюзанне, смогу ли я с легкостью расстаться и с тобой? Нет! Мне нелегко далось это решение, и уж тем более нелегко было пойти на этот разговор. Проще не объяснять, а ставить перед фактом, но ты заслуживаешь большего, поэтому я сейчас здесь краснею. Не считай меня последним мерзавцем и не вини, что наш роман не будет иметь продолжения. — Анастасия слушала, не веря своим ушам, а при слове «продолжения» с трудом сдержалась, чтобы не сорваться и не прервать его протестами, типа «у нашего романа продолжение точно есть», но терпеливо ждала, что же он еще придумал. — Мы можем остаться друзьями, если, конечно, ты захочешь этого, и тебе не будет противно видеть меня с Сюзанной. Я временно решил возобновить с ней отношения — твоя же нежность и любовь подтолкнули меня к ней в объятия. Если бы ты меня динамила, если бы отказывала хоть иногда во встречах, то, может, и не наскучила бы мне за эти два месяца. Но имеем то, что имеем — я прочитал тебя как книгу, и мне больше не интересно. Если мы не расстанемся, то мне придется читать по второму разу, а я боюсь зациклиться на одной книге — с меня все будут смеяться. Я не тот парень, который сделает тебя счастливой. Прости.

Анастасия так ничего и не сказала о беременности. Ей осталось только пожелать Льву счастья и найти ту книгу, которую захочется читать всю жизнь.

Они не виделись слишком долго по меркам Анастасии, но прошло не так много времени, чтобы мысли о нем уже не доставляли душевной боли.

Январский мороз разрисовал окно загадочными узорами. В них были и высокие снежные ели, и хрустальные замки с клумбами ледяных роз, и холодная синь небес точь-в-точь как цвет глаз Льва Зольтемана. Анастасия в выходные дни часто стояла у окна: грелась у единственной секции батарей и думала о чем-то своем.

Однажды в рождественское утро, вымыв посуду после завтрака в студеной воде и натянув рукава шерстяного свитера на замерзшие ладони, она положила руки на батарею, сидя возле подоконника, словно перед столом.  Баба Нина расчищала дорожки, Бимка, сливаясь со снегом, крутился рядом — невозможно было не заметить его радости по вилянию пушистым хвостом с темным кончиком. Его уши стояли торчком как у рыси, а на довольной морде чернело единственное маленькое пятнышко между прищуренных добрых глаз. Анастасия любила этого пса. Порой, глядя на него, она вспоминала, как плакала в детстве, когда Биму из фильма зажало лапу рельсами, а дальше досмотреть ей не разрешила мама и выключила телевизор. Досмотрела этот фильм Анастасия, когда уже ходила в школу, но все равно плакала от жалости. Теперь ей снова хотелось плакать, но уже по другим причинам.

Проносился настойчивый ветер, и голый высоченный тополь, и круглая яблоня все сильнее укутывались в нарядную шаль из снежинок. Сквозь редкие ветви дальних кустарников таких же серебристых и праздничных виднелась проезжая часть с мелькающими автомобилями. Вдоль дороги кое-где выглядывала сухая трава. В поисках семян на эти полянки осторожно опускались стаи синиц, а пара серых голубей проворно разгребала снег на тротуаре, где каждое утро случайные прохожие подкармливали птиц.

От повторяющихся вихрей и монотонности утренних картин мысли Анастасии уходили далеко-далеко в то недавнее прошлое, которое осталось там, где не стихают канонады тяжелой артиллерии. Она вспомнила своих подружек, их мечты о свадебных платьях, траурные венки и плач родных у могил. Охватила тоска, и, глядя на улицу, она почувствовала себя такой жалкой как Бимка, надломленной как ветка старого тополя, слабой как снежинка, кружащаяся в вихре, но живой и способной преодолеть любые трудности во имя своего ребенка.

Издали Анастасия узнала фигуру своей бабушки в карамельном пальто. Она возвращалась с рынка с пакетом продуктов. Бимка подбежал к ней и выпросил кусочек хлеба, но, лишь обнюхав его, снова принялся скулить. «Хитрец — хотел косточку!» — подумала Анастасия.

Прасковья Марковна выглядела расстроенной. Она прекратила общение со своим старым другом — как только внучка призналась ей во всем: и в том, что Лев бросил ее, и в том, что она в положении. Сначала бабушка хотела с помощью давления на Николая Зольтемана заставить Льва жениться на Анастасии, но, подумав хорошенько, они обе пришли к выводу, что насильно мил не будешь, и решили ничего не говорить Зольтеманам о беременности.  Прасковья Марковна предлагала уехать в Сибирь, чтобы не было ни малейшей вероятности пересечься со Львом в городе, чтобы ни он, ни его отец в будущем не требовали свиданий с их маленькой девочкой, появления которой Прасковья Марковна ждала с большим нетерпением, нежели рождения собственной дочери.

Анастасия тогда еще не решалась сменить место жительства. Она привыкла к их убогой комнатушке, к соседям, к сотрудникам, к работе в супермаркете, к тому же она не забывала и о социальной помощи для ребенка, а для этого нужно было официально уйти в декретный отпуск. На алименты она совершенно не рассчитывала, но ее не покидало чувство, что настанет день, когда Лев узнает о дочери и примчится с цветами, игрушками и конфетами. В зависимости от его поведения она бы приняла окончательное решение — уехать и начать новую жизнь или остаться и позволить Льву навещать их, конечно, если у него будет такое желание. В глубине души Анастасия хотела, чтобы у малышки был отец, даже если только по выходным, но принуждать Льва к ответственности она не намеревалась — она все еще чувствовала себя преданной и использованной. Было больно, что Лев перешагнул через ее чувства как через коврик на пороге, вытер ноги и пошел дальше.